— Не имеет значения. — Моя воля не имеет значения? — Оправдания, которые ты предлагаешь своему разуму, не имеют. Я не заинтересован в том, чтобы участвовать в той лжи, которую ты говоришь себе, чтобы убедить свой мозг, что я тебя даже отдаленно не привлекаю. В отличие от тебя, я не приукрашиваю правду. Он лезет в карман, достает ключ, похожий на один из тех для заколдованных сокровищ, и использует его, чтобы открыть дверь. Замок трещит и поскрипывает, как попытка умирающего воскреснуть. Мой позвоночник вытягивается в линию от шума, но на моем лице все еще маска безразличия. Ну или надеюсь, что она все еще там, осторожно следуя за зверем в его логово. Внутри ничуть не лучше, чем снаружи. При входе меня поражает затхлый запах разлагающегося здания. Ветер, завывающий в кронах деревьев снаружи, звучит внутри в десять раз громче. Мрачная средневековая лестница встречает нас в середине фойе. Там есть диван и несколько выцветших стульев. Деревянный пол повсюду выщерблен, а несколько неповрежденных частей выглядят старше британской монархии. Он скрипит каждый раз, когда мы делаем шаг. В то время как я осторожна, Лэндон ходит с чувством гордости, которое совершенно неуместно. Мой взгляд падает на открытую дверь слева – вероятно, на кухню или столовую. Сколько бы я ни искала признаки жизни, это место кажется более мертвым, чем мой голос. С какой стороны на него ни посмотри, оно слишком потрепанное, неряшливое и не вызывающее восторга, чтобы подойти такому элегантному и ухоженному человеку, как Лэндон. Как бы я ни ненавидела этого засранца, он незаконно красив и обладает харизмой модели во всем, что он носит. Еще раньше, когда он был в толстовке и солнцезащитных очках, многие пялились на него, перешептываясь друг с другом, как будто он был знаменитостью. Конечно, ублюдок наслаждался каждой секундой внимания, которое ему уделяли несмотря на то, что он старался не попадаться на глаза моему брату и кузенам. Лэндон не только психопат, но и неистовый нарцисс. Психопатами рождаются, а не становятся. Интересно, какой тип генофонда привел к его существованию и почему он стал таким, когда Брэн – один из лучших людей, которых я встречала? Подождите… почему меня интересует этот засранец? Мне плевать на него и на его извращенную психологию. — Говорят, что хозяин дома упал с этой самой лестницы и сломал шею, — его внезапные горячие слова мне на ухо заставляют меня вздрогнуть. Я отпрыгиваю. — Прекрати это делать. — Что делать? — Шептать мне на ухо сзади, как подонок. — Как еще я могу заставить тебя трепетать передо мной? Мне нравятся твои невинные реакции, которые находятся в явном противоречии с твоим образом плохой девочки. Предупреждаю, я буду провоцировать ее при каждом удобном случае. Если только… — он замолкает и наклоняет голову. — Ты готова встать на колени и сомкнуть эти губы вокруг моего члена? — Нет. — Стоило попробовать, — он сокращает дистанцию между нами и кладет руку мне на поясницу, ближе к заднице, вероятно, пытаясь запугать меня своим физическим присутствием. — Ты не можешь сказать мне, чтобы я шла, не прикасаясь ко мне? — Но ты ощущаешься такой идеальной в моих руках. Было бы расточительством не прикасаться к тебе. Я качаю головой и решаю оставить эту тему. Если пойду по этому пути, будет только хуже, и это просто не та битва, которую стоит продолжать. Он прогуливается со мной по фойе, как будто показывает свои самые ценные вещи. Лэндон останавливается у бледно-розового дивана. — Здесь сидит призрак. Вероятно, он наблюдает за нами, пока мы говорим, и накладывает на тебя проклятие. — Почему бы ему не наложить его на тебя? — Может быть, он уже сделал это, и я – порождение его проклятия, которому поручено сожрать тебя живьем и высасывать досуха. — Запомни, — бросаю на него косой взгляд. — Я не верю в призраков. — О? Почему нет? — Настоящие монстры страшнее и встречаются намного чаще, чем невидимые паранормальные существа. — Интересно. Один из этих монстров – причина, по которой ты не разговариваешь? Я замираю и бросаю на него вопросительный взгляд. — Что? Ты думала, я спланировал твою кончину, не заглядывая в твое прошлое? Я поджимаю губы. Что знает этот ублюдок? Вряд ли он мог много чего раскопать, поскольку мои родители достаточно могущественны, чтобы запечатать эту часть моей жизни. Он блефует. Он должен. Лэндон, кажется, совершенно не замечает моей реакции, когда ведет меня по длинному коридору. То, что когда-то должно было выглядеть как обои в цветочек, теперь не более чем выцветший бежевый винил. — Дело не в том, что ты немая, а в том, что ты предпочитаешь не говорить. Я считаю, что выборочная немота – правильный термин. Если ты можешь говорить, дай мне услышать твой голос. Я толкаю его локтем в бок, заставляя ослабить хватку на моей спине, затем показываю: — Что ты знаешь о моей жизни? Что заставляет тебя думать, что я могу говорить или что вообще хочу этого? И просто чтобы ты знал, если я все-таки заговорю – что, кстати, невозможно при любом напряжении воображения – я никогда не позволю тебе это услышать, придурок. — Никогда не говори «никогда», маленькая муза. — Я не маленькая. Так получилось, что я всего на пять лет младше тебя. — И-и-и твоя одержимость мной продолжается, — он улыбается, но на этот раз в его улыбке нет веселья. Только суровая тень расчета. — Скажи мне, что за инцидент лишил тебя голоса в восемь лет? Твои родители, похоже, приложили немало усилий, чтобы стереть это из памяти каждого. Я внутренне выдыхаю. Итак, даже Лэндону с его коварством не удалось раздобыть никакой информации. Впервые я благодарна за то, что являюсь принцессой мафии и пользуюсь защитой Братвы и, самое главное, моих родителей. — Ты когда-нибудь задумывался, не скрывается ли это, потому что это не твое дело? — я улыбаюсь с такой сладостью, способной обыграть диабет. — Я в любом случае могу получить эту информацию, даже если это займет немного больше времени, чем мне хотелось бы. Так как насчет того, чтобы ты сама рассказала мне сейчас и сэкономила нам обоим время и силы? — Я бы хотела посмотреть на твои попытки. Его ухмылка приобретает демонические пропорции. Как будто я спровоцировала его аморальную сторону, которая определенно заводится при упоминании о вызове. Точно так же, как сказал Брэн. Он снова подталкивает меня вперед, пока мы не подходим к другой обшарпанной двери, которую он распахивает, а затем заталкивает меня внутрь. Я останавливаюсь у входа, мои глаза привыкают к темноте комнаты. Это студия. Стены украшают незаконченные статуи, некоторые из них прикрыты белыми простынями. Посередине – стул и рабочее место с оборудованием, методично выстроенным в идеально горизонтальные ряды. Двойные стеклянные двери намекают на балкон на противоположной стороне, который выглядит жутковато. Тем не менее, эта комната, безусловно, самая чистая и новая в доме. Витражи украшены похожими на церковные портреты каких-то парней, которые, вероятно, важны, но я не смогу вспомнить их имена даже ради спасения собственной жизни. Разноцветные огни отбрасывают радужное сияние на незаконченные, изуродованные статуи. У некоторых из них есть лица, а у других отсутствуют черты или даже целое тело. У других – только торсы без лица. — Я думала, у тебя есть студия в особняке Элиты, которая защищена замком. — Полегче со своей одержимостью. Мое лицо вспыхивает, но я показываю: — Я узнала об этом только в своих попытках саботировать тебя. — Одержимость остается одержимостью, независимо от причины. Тот факт, что ты запинаешься, пытаясь найти оправдание, является достаточным показателем глубины твоей милой одержимости. Отвечая на твой вопрос, это моя вторая художественная студия, третья, если считать ту, что в университете, но та только для вида, поскольку она общая с другими студентами. — А эта? — я показываю, затем поворачиваюсь к жалким статуям. Не знаю, почему мне жаль, что про них забыли. — Она для скучных экземпляров, которые не прошли отбор. У меня есть теория, которую я хочу доказать. Я поворачиваюсь к нему с вопросительным взглядом, но мои внутренности мгновенно скручиваются в комок от ужаса, когда мои глаза встречаются с его. Темная энергия клубится в их глубинах, обещая вкус опасности и сожаления. — Стой здесь ради меня и не двигайся. Как прошлой ночью. — Зачем мне это делать? — По той же причине, по которой ты приехала сюда со мной. Чтобы защитить свою драгоценную семью. Я рычу, а он просто улыбается, затем гладит меня по макушке, как домашнее животное. — Будь послушной, и никаких радикальных мер принято не будет. Он подходит к статуе с половиной лица и осторожно поглаживает незаконченную часть пальцами, как будто не хочет задеть чувства настоящей статуи. Но почему мне кажется, что, если бы у Лэндона был шанс, он без колебаний стер бы эту статую, как будто ее никогда не существовало?