Разбирая пожелтевшие бумаги, листая блокноты с полустертым карандашным текстом, осторожно разворачивая хрупкие на сгибах вырезки из газет, Александр Николаевич день за днем восстанавливал в памяти события давно минувших лет. Как сквозь туман, с расплывчатых любительских фотографий на него смотрели дорогие лица товарищей, многих из которых не было уже в живых. А с тетрадных листков старых писем он вновь слышал их голоса. Именно в эти дни он особенно остро испытывал чувство неудовлетворенности. Вновь и вновь перед ним вставали мучительные вопросы: «А что я сам сделал?» Петросов усмехнулся. Когда-то много лет назад он уже слышал эту фразу. Вспомнилась давняя поездка в Хиву. Там старик рассказывал интересную восточную легенду. Когда-то давным-давно в Хорезм приехал чужестранец. Долго бродил он по улицам древнего города, любовался роскошью мечетей и величием стройных минаретов, а под вечер забрел на кладбище, оказался среди надгробий. На каждом была надпись, и странник стал вчитываться. Чем больше читал, тем все более удивлялся. «Здесь лежит Хасан-ибн-Хусейн, — значилось на одном из надгробий. — Прожил три года». «Под этим надгробным камнем покоится прах Ибрагима-ибн-Сагди — было начертано на другом. — Прожил пять лет». «Здесь похоронен Сервер-ибн-Сагдулла. Прожил один год»... В недоумении пожал плечами пришелец. Он оглянулся вокруг и заметил в тени старого развесистого карагача не менее древнего аксакала с посохом в руках. Тот безучастно сидел в этом городе мертвых. — Скажи мне, достопочтенный, — обратился к нему путник. — Что это, кладбище для младенцев? — Почему же? — вопросом на вопрос ответил старик. — Здесь похоронены люди в почтенном возрасте... — Но как же тогда верить надписям на их могилах? — Сразу видно, что ты чужеземец и не знаешь наших обычаев, — вздохнул старик и, тяжело опершись на посох, поднялся. — Пойдем... Он повел странника по кладбищу, то и дело останавливаясь у могильных холмиков. — Вот могила старого Рахматуллы-палвана, с которым я когда-то дружил в детстве. Неимоверной силой обладал этот человек, аллах его в этом не обидел. Таких с большой охотой брали в свою охрану баи и беки. Взяли и Рахматуллу. Он загордился, стал байским прихвостнем, бездельником и пьяницей. А годы шли, тяжела их поступь. Когда за ненадобностью его выгнали как престарелого пса камчой с байского двора, Рахматулла вспомнил вдруг об аллахе и стал работать в кузнице. Много дехканских коней подковал и арбы чинил не хуже заправского арбасаза. Два года простоял с молотом у наковальни. А значит два года и прожил. По добрым делам судят о человеке, добрыми делами оценивают его жизнь. Нет их — значит и жизни не было. * * * Февраль выдался снежным, и даже в марте по утрам стояли необычные для этих мест холода. Весна запаздывала, но с каждым новым днем все чаще ощущалась ее теплое дыхание. Кое-где уже робко покрывались розовым цветом урючины, набухали почки на деревьях, чтобы в одну прекрасную ночь разом взорваться и ослепить проснувшихся по утру людей. Это здесь. На юге. А в Москве все еще буйствовала зима. Петросов, оставив на время домашний архив, побывал-таки в союзном министерстве, где он вновь возбудил вопрос о восстановлении в органах внутренних дел оперативно-розыскных отделов, как самостоятельных подразделений. В его подробной докладной записке теперь не было и следа личных обид и прежних переживаний. Были документы, факты, говорящие в пользу оперативно-розыскной службы, анализировались причины неудач и срывов в ее работе, обобщался накопленный опыт. «При тесном и деловом взаимодействии с ОУР и ОБХСС, — писал Петросов, — эта служба помимо всего прочего будет способствовать эффективному взаимоконтролю за строгим соблюдением социалистической законности. Вывести же ее из подчинения отдела уголовного розыска побуждают отнюдь не соображения престижности, а факты постоянного отвлечения розыскников от основной работы». Отстаивая свое мнение, Петросов не думал о себе. Он знал, что теперь уже не ему, а другим — более молодым, но не менее влюбленным в свое дело чекистам — предстоит совершенствовать и развивать далее оперативно-розыскную службу, что работать им будет легче, ибо к старым методам руководства, голому администрированию и очковтирательству возврата нет. В центре оценили богатый документальный материал о работе оперативно-розыскного отдела, представленный Петросовым, и предложили ему написать книгу воспоминаний, не зная, что работу над ней он уже начал. И, вернувшись домой, Александр Николаевич вновь засел за архив. Как-то по старой памяти к нему заглянул Виталий Иванович Месяцев. Он тоже был на пенсии и тоже ушел на отдых из отдела БХСС далеко не по своей воле. Удивили и огорчили Александра Николаевича вопросы старшего товарища. — Зачем ворошишь прошлое? — спрашивал он. — Чего этим добиваешься? Петросов ничего не ответил на это. Он подошел к окну и распахнул его настежь. Во дворе бушевал апрель. В накуренную комнату ворвался свежий ветер. Ветер больших перемен. 1985-1990 гг. Ташкент. ПОЯСНИТЕЛЬНЫЙ СЛОВАРЬ Айван — крытый навес типа террасы. Ака — старший брат; почтительное обращение к мужчине, старшему по возрасту. Аллах-акбар — дословно «бог велик». Восклицание это соответствует русскому «боже мой». Арбасар — мастер по изготовлению арб — деревянных повозок с двумя неимоверно большими колесами, которые гнули из прочной древесины карагача. Дерево это иногда называют «среднеазиатским дубом». Самой распространенной в Туркестане была кокандская арба грузоподъемностью до 30 пудов. Арбы хивинская и дунганская (кульджинская) — значительно меньших размеров. Профессия арбасара очень ценилась на Востоке, а секреты их мастерства передавались от отца к сыну. Ата — отец; почтительное обращение к пожилому мужчине. Ашички — игра в кости, напоминающая русские бабки. Балахона — надстройка над домом. «Восточный бельведер». Байга — скачки. До революции богатые беки и баи состязались между собой в пышности организации подобных соревнований. Призы победителям были огромны. В своей книге «Туркестанский край» В. И. Масальский приводит такой пример: «В 1896 году на байге, устроенной в окрестностях Чимкента неким Султан-Беком на поминках своего отца, первый приз состоял из тысячи золотых рублей, пятидесяти верблюдов, двадцати лошадей и большого слитка китайского серебра («ямба»). В этих скачках на 50 верст приняло участие около ста всадников». Газават — так называемая «священная война» (джихад) против «неверных» с целью распространения силой оружия религии ислама. Под зеленым знаменем газавата орудовали самые реакционные силы, бесчинствовали в Туркестанском крае басмачи и религиозные фанатики, втягивая легковерных мусульман в братоубийственную войну. Ныне этой потрепанной зеленой тряпкой воинственно размахивают враги афганского народа — душманы, забыв об уроках истории. Дастархан — скатерть, уставленная яствами для трапезы. Иными словами, накрытый для еды стол. Дервиш — мусульманский странствующий монах. На Востоке лицо священное. Одеяние дервиша вошло в поговорку. Их плащи, обычно, сплошь состояли из разноцветных заплат. Дойра — узбекский и таджикский бубен. Дувал — глинобитный забор. Дутар — двухструнный национальный музыкальный инструмент. Зирвак — полуфабрикат для приготовления различных восточных блюд. В сильно перекаленном хлопковом масле пережаривают нарезанный тонкими колечками лук, кусочки мяса, морковь с добавкой специй. По желанию из такого зирвака можно приготовить плов, шурпу, шавлю, лагман, мампар и другие национальные блюда. Ичиги — мягкие сапоги из козлиной кожи без каблуков. Ичиги облегают обычно ногу, как чулки. Ичкари — на Востоке женская половина дома. Посторонним мужчинам вход в нее закрыт. Кабристон — «страна усопших», кладбище. Казан — чугунный котел. Камча — плеть типа нагайки Кизяк — высохший помет домашнего скота. Собирают такие сухие «лепешки» на пастбищах и заготавливают впрок, как прекрасное и экономичное топливо. Кок-чай — зеленый чай. Кумган — медный кувшин. Курбаши — предводитель басмаческой шайки. Курпача — узкий ватный матрасик. Ляган — большое блюдо (чаще из расписной керамики). Махаллу — городской квартал, квартальная община. Ранее такие кварталы строго разграничивали ремесленников по роду их занятий. Свои махалля имели жестянщики, оружейники, кузнецы и т. д. Каждая махалля имела своего выборного аксакала, который пользовался властью волостного управителя. Палас — тонкий ковер без ворса. Лучшими считались паласы бухарские с крупным рисунком белого, желтого и красного цветов. Особенно много их выделывали в кишлаках Шахризябского и Каршинского бекств. Райхон — очень пахучая ароматная трава (базилик). Силяу — взятка, подачка. Суфи — служитель мечети, призывающий верующих к молитве. Табут — носилки, на которых по восточным обычаям относят на кладбище покойников. Тар — струнно-ударный музыкальный инструмент. Хафиз — певец. Хирман — место складирования собранного хлопка-сырца. Чайрикер — безземельный дехканин, обычно из пришлых. Временно нанимался в работники к зажиточному земледельцу. Чачван — сетка, сотканная из черного конского волоса, которой женщины Востока покрывали свои лица. Шурпа — картофельный суп с мясом.