– Почему же для них? – в голосе Степана Жука ощущался уже почти неприкрытый страх. – Для людей. – А как же бандиты? – Что бандиты? При чем тут бандиты? – Ты что же, не будешь сообщать бандитам, что привез товар? – Да что ты такое говоришь! – Говорю, что знаю, – сказал Евген, взял автомат, положил палец на спусковой крючок, а ствол направил прямо на Степана Жука. – Ну так какой же у тебя уговор с болотяныками? Только не говори мне, что никакого! Видишь, где мой палец? Стоит мне только чуть им шевельнуть… Мне терять нечего. После того как… – он не договорил и резко дернул головой. – Ты храбрый, да? – усталым и безнадежным тоном произнес Степан Жук. – Ну да, сейчас ты храбрый – с автоматом против безоружного… – Я не храбрый, – сказал Евген Снигур. – Я никакой. Потому что я мертвый. Там, на хуторе, убили не только всю мою родню, но и меня. – Это ты мертвый, – угрюмо произнес Степан Жук. – А я живой. И все мои родные тоже живые. И что мне оставалось делать, когда они ночью пришли ко мне? Болотяныки… Пришли и наставили на меня оружие, вот как сейчас ты? И говорят: или ты с нами, или ты ни с кем. Ну разве у меня был какой-то выбор? Лихо горькое вас бы всех побрало! Что их, что тебя. – Что они от тебя хотели? – не убирая палец со спускового крючка, спросил Евген. – Что хотели? Чтобы я сообщал им, когда в магазин прибудет товар. Откуда, какими дорогами, какой именно товар… Заранее сообщал, чтобы они загодя знали и могли перенять подводы с товаром по пути. Или, скажем, так, как это было последний раз. Товар уже в магазине, а в селе нет ни одного милиционера или «ястребка». Приходи и бери. – И что же они ни разу не переняли товар по дороге? – спросил Евген. – А начали с магазина? – Насчет дороги это я не знаю, а насчет магазина – так ведь очень удобный случай! – сказал Степан Жук. – Село-то осталось пустое, без вашей защиты! Все были на хуторе… Приходи и бери! – Все были на хуторе, – бесстрастно повторил Евген Снигур. – Все были на хуторе… А откуда они знали, что в магазине прорва всякого товара? От тебя? Я спрашиваю, от тебя? – От меня, – упавшим голосом подтвердил Степан. – Два дня назад я ездил за товаром, привез. А вчера и сообщил им. – Подробнее! – отрывисто произнес Евген. – И без утайки! – Видишь – большая береза у магазина? – Ну… – Так вот, когда я привожу товар, я должен каждый раз вывешивать на той березе рушник. Высоко, чтобы было видно издалека. Висит на березе рушник – есть товар в магазине, не висит, значит, товара нет. А все остальное – не мое дело. Ну я и вывешивал. Три раза… А на четвертый раз они и наведались… – Что ж не наведывались первые три раза? – А потому, что вы все были в селе. Неужто непонятно? – С кем из бандитов ты общался? – С Улыбкой. Такое у него прозвище – Улыбка. Велел мне, чтобы я так его и называл – Улыбка. – Кто такой? – Наш, из Березичей. Дурной человек, отчаянный. Правда, как началась война, куда-то сгинул. А как война закончилась, так опять объявился. – Как звать? – Стась Швайко. – Почему Улыбка? – Лицо у него такое, будто все время улыбается. Наверно, оттого и зовут его Улыбкой. Да неужто не помнишь? Ты же сам здешний, так что должен помнить. – Помню, – поморщился Евген. – Да, припоминаю. Он и в самом деле вдруг припомнил Стася Швайко. Да и как было не припомнить? Березичи – село небольшое, здесь все друг друга знали. И по именам, и в лицо. Евген вспомнил даже, что он однажды даже дрался с этим Стасем. Он уж и не помнил из-за чего, кажется, из-за какой-то дивчины. И одолел Стася в этой драке. Давно это было, еще до войны и, кажется, еще до того, как в Березичи пришла советская власть. А потом накрепко забыл. Да и что тут было помнить? Ну, дрались, ну, из-за дивчины. А сейчас вот вспомнил. – Сколько раз ты видел Стася? – спросил Евген. – Два раза, – ответил Степан Жук. – Да мне и этого хватило. – Подробнее! – Первый раз, когда он пришел ко мне в магазин. Было уже поздно, темно. Я разбирался с товаром – утром надо было открывать магазин. Ну, они и вошли… – Они – это кто? – Стась и еще двое. – Тех двоих ты знаешь? – Нет… У одного из них прозвище Лут. Так к нему обращался Стась. А про второго ничего не скажу. Но не наши они, не здешние. Дальше рассказывать? – Не надо. Ты говорил, что видел их два раза… – Да, дважды. Второй раз – совсем недавно. В тот самый день, когда хоронили твоих… Пришли ко мне вечером в магазин. Те же самые, то есть Стась, Лут и еще один. Ну что, спрашивает Улыбка, не передумал бороться за самостийную Украину? Не продал нас москалям? Спрашивает и улыбается. И хорошая такая улыбка, добрая, как у ребенка! Ну, говорит, гляди, а то ведь мы на расправу-то скорые! И, если что, будет тебе то же, что и Евгену Снигуру! Тебе, то есть… Выть будешь по ночам, смерти себе искать! Евген внешне никак не отреагировал на эти слова. Он лишь грузно пошевелился и резким движением убрал палец со спускового крючка автомата, будто опасался, что палец сам по себе, произвольно нажмет на спусковой крючок. – Что еще они тебе говорили? – спросил он. – Можно сказать, что ничего. Только попросили у меня бумаги. – Какой еще бумаги? – А какая есть. А у меня только серая и грубая, из которой я делаю кульки, когда отпускаю товар. Ну, говорят, давай эту, нам без разницы. Да побольше. А то у нас бумаги нехватка. Спрашиваю: а для чего вам столько бумаги? А не твое, говорит Стась, дело. Ну, взяли бумагу да еще несколько карандашей – и пошли. Вот… А больше мне и сказать нечего. – Кто такой Перемога? Ты его знаешь? – Нет, – энергично затряс головой Степан Жук, – не знаю! Да и откуда бы мне знать? Так, слышал… – И что слышал? – То же, что и все люди. Есть, говорят, такой Перемога. Страшный человек, беспощадный. Какое-то время Евген Снигур неподвижно сидел на обрезке бревна, упорно глядя в одну точку, будто бы он был не человеком, а бездушным изваянием. А затем сказал, не глядя на Степана: – Запирай свой магазин, да и пойдем. – Куда? – со страхом спросил Степан Жук. – Туда, куда ты заслужил, – ответил Евген и поднялся. – Но у меня же семья… у меня дети! – У меня тоже была семья и были дети, – жестко ответил Евген, и деревянная идольская усмешка вновь возникла на его губах. – И у других, которых пожгли и постреляли, тоже были дети. И у тех, кого постреляют завтра, тоже дети! – Так что же мне было делать? – с отчаяньем спросил Степан. – Брать автомат и защищать свою семью и детей, – отчеканил Евген. – Ну да – защищать! – Отчаянье придало Степану Жуку смелости. – Знаю, как ты защитил своих детей! Все знают! – Пошли, – все тем же жестким тоном повторил Евген. – Или останешься в своем магазине навеки! – Так ведь ответишь! – из последних сил упирался Степан Жук. – Перед советской властью! – Вот вспомнил о советской власти! – Евген переложил автомат с одной руки в другую. – Предавал ее, как последняя курва, а теперь хочешь укрыться под ее крылом! – Ответишь! – повторил Степан. – Отвечу, – согласился Евген. – Перед своей совестью. Сейчас она одна для меня – власть. Единственная. Ей и подчиняюсь. Так что умолкни, и пойдем. * * * Пока Евген Снигур общался со Степаном Жуком, Марко затеял разговор с председателем сельсовета Михайлом Хижняком. – Михайло, – сказал Марко, – а пойдем-ка в твой председательский кабинет да поговорим. Есть о чем… Вошли в кабинет. Здесь все еще царил беспорядок, оставленный бандитами после ночного налета.