— Как, Игорь? — в голосе директора звучало недоумение. — Я, простите, сотрудников всех по имени не знаю. Лучше скажите, как его фамилия? — Вот это я и хочу выяснить, — пояснил Соснин. — Сейчас. — Халиков протянул руку к телефону, но Николай остановил его. — Мне хотелось бы сначала познакомиться с его личным делом, если не возражаете. — Хорошо, — согласился Марат Кадырович и по внутренней связи пригласил к себе начальника отдела кадров. Вошла миловидная брюнетка лет тридцати пяти и, поздоровавшись, вопросительно посмотрела на директора. — Шоира Гулямовна, — обратился к ней Халиков, — вот товарищ из милиции, из уголовного розыска, — уточнил он. — Соснин Николай Семенович интересуется неким Игорем из отдела № 22. Посмотрите, пожалуйста, по карточкам его фамилию и принесите личное дело. — В отдел № 22, — задумчиво произнесла Шоира Гулямовна, — мы недавно зачислили молодого специалиста Барсукова Игоря. Вас он интересует? — обратилась она к Соснину. «Ого! — подумал Николай, — кажется, я выхожу на финишную прямую. Аж дух захватывает». — Шоира Гулямовна, меня интересуют все Игори, работающие в этом отделе, и их личные дела. — Все ясно. Я сейчас. — С этими словами кадровичка вышла из кабинета, но, не прошло и пяти минут, как она вернулась, держа в руках только одно личное дело. — Прекрасно, — оживился Соснин, — значит, Игорь все-таки один. — Скорее всего это был не вопрос, а констатация факта, но Шоира Гулямовна согласно кивнула головой, словно Соснин обратился именно к ней. Посмотрев личное дело Игоря Барсукова, Николай обратился к Марату Кадыровичу с просьбой на полчасика выделить ему местечко для беседы с Игорем. Его отвели в кабинет находившегося в отпуске главного конструктора, и Шоира Гулямовна сказала, что направит сюда Барсукова... Услышав, что им интересуется уголовный розыск (хотя Соснин просил об этом пока не говорить, но Шоира Гулямовна не смогла удержаться и сообщила распиравшую ее новость: хотелось посмотреть, как отреагирует Барсуков), Игорь побледнел и сразу обмяк. Он уже не слышал, что говорила ему Шоира Гулямовна по пути к кабинету главного конструктора, мозг неотступно сверлила одна ужасающая своей безысходностью мысль: «Конец, конец, только правда смягчит мою участь». Войдя в кабинет, где уже ждал Соснин, даже не поздоровавшись, Игорь сразу же выпалил, обращаясь к Николаю почему-то как арестованный, чем немало удивил его: — Гражданин начальник, все расскажу, но только, честное слово, я этого не хотел. — Очень хорошо, — спокойно ответил Соснин и предложил Игорю сесть. Тот примостился на самом краешке стула и прерывающимся от волнения голосом, часто сбиваясь, стал рассказывать: — Понимаете, я в тот день возвращался домой... В общем, когда я проводил Таню... Улочка, где ее дом, тихая, но фонари в тот раз почему-то не горели. Было темно. Впереди меня шел мужчина, я прибавил шаг, чтобы скорее миновать неосвещенный участок, но, когда приблизился к мужчине, тот резко остановился, повернулся ко мне и занес руку для удара. — Игорь помолчал, задумался, перед ним пронеслись одна за другой картинки того злополучного вечера: размолвка с Таней, неизвестный мужчина, пытающийся ударить его... Соснин между тем внимательно изучал внешность собеседника: светловолосый, голубоглазый, среднего роста, без шрамов или хирургических рубцов на лице, он совершенно не похож на того Игоря, которого описали Ермаков и Шералиев. Увы, он явно обольщался, полагая, что расследование вышло на финишную прямую. На самом деле оно сделало очередной зигзаг. Поэтому Соснин, больше для порядка, предложил Барсукову продолжить свою историю, не подозревая, что его ожидает. — Поверьте, я только защищался, — продолжил после тяжелого вздоха Игорь, отвлекаясь от горьких воспоминаний. — Я перехватил занесенную надо мной руку и резко толкнул нападавшего. В это время услышал какой-то щелчок, раздавшийся у меня в руках... Клянусь вам, я только защищался, поэтому, когда мужчина упал, я побежал и остановился, только лишь выбежав на хорошо освещенную центральную улицу. И тут я в своей руке обнаружил... — Барсуков опять горько вздохнул и замолчал. — Так что же вы обнаружили? — спросил Соснин. — Часы, — еле слышно произнес Игорь, опустив голову. — Какие часы? — Отца моего товарища, — еще тише ответил Игорь, — который погиб. — Кто погиб? — не понял Николай. — Товарищ мой, Леша Гринкевич. — Кто? — переспросил Соснин. — Алексей Гринкевич? — Да. — Вы, что же, не узнали его отца? А он — вас? — Видите ли, я не знал его отца, у них дома мне бывать не приходилось. Сблизились с Алексеем благодаря Тане... Я не совсем точно сказал, что он был моим товарищем, скорее всего, просто знакомый. — Почему вы решили, что часы принадлежат его отцу? — На них было выгравировано: «Анатолию Петровичу Гринкевичу в день пятидесятилетия от сослуживцев». Таня откуда-то знала Лешкиного отца и иногда передавала ему приветы, называя по имени-отчеству. — Ясно. Где же эти часы теперь? — Конечно, мне следовало сразу обо всем рассказать и вернуть часы, но я испугался и положил их в карман. — Поймав вопросительный взгляд Соснина, пояснил: — Они были с металлическим браслетом и он поломался, видимо, когда я схватил за руку Анатолия Петровича. Я же говорил, что в это время раздался какой-то щелчок. Несколько дней я носил часы в кармане, не решаясь вернуть их и рассказать правду, потому что не знал, как оценят мои действия. Ведь могли подумать, что я его ограбил. Правда? — Так где же часы? — не отвечая, повторил Соснин. — Их у меня украли, — понуро ответил Игорь и уточнил: — В городском транспорте. В автобусе народу было много, а около меня все терся какой-то парень. Наверное, он и вытащил часы, хотя утверждать категорически не могу. Я знал, что все равно рано или поздно все раскроется, — после небольшой паузы с отчаянием произнес Игорь, — но часы уже вернуть не мог, да и вообще... — Не закончив фразу, он безнадежно махнул рукой. — Кроме часов что-нибудь еще у вас тогда украли? — Нет, — несколько удивленно ответил Игорь. ...Что ж, с часами, кажется, все понятно, усаживаясь в свой потрепанный временем «Запорожец», размышлял Соснин. Впрочем, не совсем ясно поведение Гринкевича: для чего скрывать этот ничем не угрожающий ему эпизод? Не угрожающий чему? Как чему? Так сказать, основной «деятельности» по подделке прав. Николай повернул ключ зажигания, включил двигатель, но не тронул машину с места. Поглощенный своими мыслями, он сидел в машине с работающим мотором, сопоставляя полученную от Игоря информацию с уже известными фактами. Никакого резона скрывать происшедшее с ним Гринкевичу не было, решил Соснин. И все же он упорно не говорит правду. Значит, в этом он видит какой-то, пока неведомый нам, смысл. Какой же? Пусть Арслан еще раз с ним побеседует, но уже в свете показаний Барсукова... Нет, лучше я сам и, если будет продолжать тянуть свою линию, сведу-ка я их на очной ставке. Решено. А Каланча? Совершенно очевидно: часы у Игоря украл он, но... Вот именно, «но». Он же утверждает, что и часы, и бумажник с заготовками прав он выкрал у одного и того же лица. Что же получается? Нет, Игорь Барсуков вряд ли является этим лицом. Значит, Каланча темнит? Почему? Опять эти злосчастные — почему. Где взять на них ответы? Ладно, Каланчу придется еще разок покрутить. Хотя вряд ли что получится. Эта публика умеет стоять на своем... Выходит, и эта линия ведет в тупик. Что, есть и другая? Вы еще спрашиваете, майор, словно ваш блестящий библиотечный поиск с установлением номера телефона таинственного Игоря не потерпел фиаско. Но я же нашел Игоря. Федот да не тот, дорогой сыщик... Ах, не тот, постой, постой... Как же это получается. Телефон установлен и Игорь есть, но не тот, которого мы ищем. Может быть, еще один Игорь имеется в этом отделе. Нет, другого нет, я все личные дела просмотрел. Тогда, может быть, был? Тоже мимо. Никто не увольнялся, лишь этого, не нашего Игоря, недавно приняли... Подожди-ка... Как же мог тот, нашенский Игорь, давать такие координаты, если был еще один Игорь? Все ясно. Он давал их до прихода новенького, но... То-то и оно, что его же Игорем не звали... Да, не звали, а к телефону пригласить должны были именно его... А Игорем не звали... Не звали... Не звали... А называли... Соснин выключил двигатель, закрыл машину и быстрым шагом направился к зданию проектного института, откуда вышел пятнадцать минут назад. Справившись у вахтера, где расположен отдел № 22, поднялся на третий этаж. Представившись начальнику отдела Хамидову, который был сравнительно молод и в облике которого еще не проступили начальственные черточки, Николай с ходу спросил, кого у них в отделе называют Игорем. — Зовут или называют? — наморщил лоб Хамидов. — Называют, — уточнил Соснин. — Зовут Игорем новенького, Барсукова, а называют, — последнее слово он произнес нараспев, почти по слогам, подчеркивая тем самым, что речь пойдет не о подлинном имени, — Галимова Ильдара. Знаете, как в песне: по-грузински — Вано, а по-русски — Ваня. Но сейчас он в отпуске. — А шрам на лице у него есть? — Точно, — несколько удивившись такой осведомленности Соснина подтвердил Хамидов. Вот теперь все сошлось, подумал Николай. Конечно, эти ребята не лопухи, а профессионалы высшего класса. Подумать только: в огромном городе найти пассажира такси, о котором он ляпнул просто так, для большей правдоподобности. Ведь легче всего нанизывать ложь на конкретный, имевший место, факт. Он так и поступил. Что же было правдой? В такси в тот день он ехал, это точно, рядом с водителем, действительно, сидел пассажир, говорливый такой старикан. И, пожалуй, все. Нет, он еще сказал им правильное место, где вышел старикашка. Ну разве можно на такие шансы ловить? Бред, фантастика! Эти смогли. Из сотен тысяч людей, находящихся в городе, сумели-таки выискать говоруна. Да, их поневоле зауважаешь и даже помочь захочешь. Но сейчас они требуют невозможного. Ясное дело — им нужны потерпевшие. Опять же, молодцы начальнички, докопались: не один потерпевший, как он им все время лепил, а двое. Потому что часы он «взял» у того парня в автобусе, а вовсе не у пассажира такси. Собственно, здесь он может ничего не скрывать, от этой правды ему хуже не будет. Собственно, и число потерпевших никак не повлияет на его судьбу, пусть их будет не один, а два или двадцать два, все равно суд приплюсует к ним предыдущие кражи и вдрючит на полную катушку. Ему-то все равно, сколько было у него краж, но не им. Он прекрасно понимает, как нужен следователю не парень с часами, а тот, второй, хозяин бумажника. Но правду он не скажет, хотя, если честно, не раз испытывал искушение. Он вспомнил тот распроклятый день, когда под вечер пришел к Юле домой. Никогда не забыть ему ее испуганного выражения, сразу сменившегося явным недовольством и нескрываемым желанием как можно быстрее захлопнуть за ним дверь. Он успел только поздороваться, как из комнаты послышалось: «Юленька, кто там?» Этот голос он узнал бы из тысяч, сколько лет Пахан — гроза всей зоны, вор в законе, учил его, молоденького, только-только исполнилось восемнадцать, учил канонам воровской жизни и мастерству «щипача». Разве мог он забыть голос учителя и покровителя, последнее было особенно важным в той жизни. Такое не забывается. Но услышать этот голос здесь, в Юлиной квартире!.. Произнесенное воркующе, уменьшительно-ласкательно «Юленька», было нестерпимо. Вмиг ему стало ясно все: и изменившееся к нему отношение Юли и некоторые изменения в ее жизни. Просто ему предпочли другого и этим другим был Пахан. Решение пришло моментально: с Паханом встречаться небезопасно, надо уйти незамеченным, а глаза уже приметили висевший в коридоре на вешалке летний пиджак из легкого светлого материала и призывную припухлость внутреннего кармана. Потом он так и не сумел объяснить себе, почему решился на подобный шаг, но тогда он глазами показал Юле на висевший около него электросчетчик и шепотом сказал, чтобы она шла за книжкой, а он тем временем уйдет. Юля все поняла. Громко она произнесла: «Минуточку, я сейчас дам вам абонентную книжку», и одновременно для находившегося в комнате: «Виктор Степанович, это показания счетчика проверяют». С этими словами она направилась в кухню, дверь из которой выходила в коридор. Тогда он быстро «оздоровил» пиджак Пахана, и, когда Юля вышла из кухни, неся абонентную книжку, он поднес руку к виску, откланиваясь, и насмешливо произнес полушепотом: «Адью, мадам. Желаю счастья». Ознакомившись с содержимым бумажника, он понял: Пахан изменил репертуар. Первым побуждением было встретиться с Юлей, вручить ей бумажник и все, все рассказать ей. Он колебался: ведь тогда придется показать, кто он есть на самом деле. Однако страх за девушку, за ее будущее пересилил, и он, придя к ней в библиотеку, попытался разъяснить, в какую пропасть она падает, встречаясь с Паханом-Ермаковым... Юля даже не дослушала его исповедь, она с ужасом отшатнулась от Володи и с нескрываемым презрением потребовала, чтобы он ушел. Навсегда... Мог ли он поведать обо всем следователю? Мыслимо ли вывернуть наизнанку свое нутро, да и во имя чего? Рассказать о Пахане? Но, во-первых, опять все упирается в Юлю, а, во-вторых, Пахан, конечно же, мразь, испортившая ему жизнь, и судьба здесь ни при чем, однако предать он не мог. Каланча предателем, тихушником никогда не был и не будет. Так что придется этим симпатичным ребятам обойтись без него, а он, как стоял, так и будет стоять на своем... Николай не без основания считал, что ему повезло. В самом деле, Галимов, которого они искали лишь как обладателя поддельных прав и как лицо, которое чисто теоретически могло навести их на изготовителя, сам оказался этим изготовителем. Оставалась лишь одна неясность: роль Гринкевича в данной истории. После признания Игоря Барсукова поведение Анатолия Петровича стало еще загадочней. Вот почему, когда Туйчиев отправился в следственный изолятор, где находился доставленный туда Галимов, Соснин не поехал с ним, а решил еще раз побеседовать с Гринкевичем. Анатолий Петрович с момента их предыдущей встречи сильно осунулся, постарел, смотрел на Соснина потухшими глазами. — Я уже в тот раз все рассказал, — глухо ответил он на просьбу Николая еще раз повторить, как произошло падение. — Вы сами знаете, что все было не так, — дружелюбно улыбнулся Соснин, но Гринкевич никак не прореагировал на дипломатические тонкости. — Хорошо, — прервал затянувшееся молчание Николай, подошел к столу, вынул из него часы и положил их на стол перед Гринкевичем. По лицу Гринкевича пробежала тень, но он опять ничего не сказал. — Поверьте, мы располагаем данными, «железными» данными, как и при каких обстоятельствах вы лишились часов. Вы можете, наконец, понять, что ваша игра в молчанку бросает на вас тень. — Соснин рассказал о показаниях Барсукова и добавил: — Вы хотите что-то скрыть. Но во имя чего или точнее — во имя кого? Скажите, Анатолий Петрович, — поддавшись внезапно мелькнувшей мысли, спросил Соснин, — ваше молчание каким-то образом связано с вашим сыном? — Да, — еле слышно, одними губами произнес Гринкевич, подняв голову. По дряблым щекам его струились ручейки слез, но во взоре была решимость, и это крайне поразило Николая. — Анатолий Петрович, во имя памяти вашего сына призываю, прошу вас, расскажите, наконец, правду, облегчите душу. — Николай понимал, что апеллировать к памяти погибшего сына жестоко, но в данный момент он каждой клеточкой своего тела почувствовал, что это — единственно верный, интуитивно нащупанный им путь к истине. — Да, да, — прерывающимся голосом горячо заговорил вдруг Гринкевич, — я все расскажу... Вы абсолютно правы... Правда и только правда накажет зло... И меня... — Пожалуйста, опишите все подробно, — с этими словами Соснин положил перед Гринкевичем чистый бланк протокола допроса и ручку. Галимов держался свободно, раскованно, всем своим видом подчеркивая, что относится к допросу как к формальному акту. Ведь он и при задержании сразу признался в бессмысленности своего поступка. Он так и сказал Туйчиеву, что невозможно всю жизнь прожить зайцем, поэтому осуждает свое поведение, считает его глупым. — Однако, — усмехнулся Арслан, — все, что вы проделали, например, смена номеров машины, заявление об угоне, использование факта ухода в отпуск, дабы создать себе алиби, никак глупым не назовешь. — Инстинкт самосохранения здесь сказался, гражданин следователь, а не ум. — Вы хотите сказать, что в вас он развит слишком сильно? — опять усмехнулся Туйчиев.