– Сестра, и я поймала! – И я! Подобрать всех креветок двухгодовалой Цюди оказалось не по силам. Она споткнулась, шлепнулась на попу и заревела. Несколько рачков добрались до реки и снова скрылись в воде. Лайди подняла сестренку и стала отмывать попу от ила. От каждой пригоршни воды маленькое тельце вздрагивало, раздавался пронзительный визг, к которому примешивался бессмысленный в устах ребенка набор грязных ругательств. Напоследок Лайди шлепнула сестренку и отпустила. Та чуть ли не бегом взлетела на ровное место на берегу, схватила там ветку с прибрежных кустов и, покосившись на старшую сестру, снова разразилась ругательствами, как заправская скандалистка. Лайди не выдержала и рассмеялась. Остальные сестры уже ушли вверх по течению. На залитом солнцем берегу подпрыгивало несколько десятков креветок. – Сестра, собирай быстрей! – крикнула одна из младших. Лайди подняла корзину и обернулась к Цюди: – Вот вернемся домой, ужо доберусь до тебя, глупышка маленькая! – И принялась быстро подбирать улов. Однообразное занятие позволило забыть о переживаниях, и она даже замурлыкала неизвестно откуда запомнившийся мотивчик: – Нет у тебя сердца, матушка моя, за торговца маслом выдала меня… Вскоре она поравнялась с сестрами, которые вплотную друг к другу двигались вдоль берега, высоко подняв зад и почти касаясь подбородком воды. Они шарили вокруг, медленно продвигаясь вперед. За ними, покачиваясь на поверхности помутневшей воды, плыли оторвавшиеся желтые водоросли. Выпрямлялись девочки – то Линди, то Паньди, то Сянди, – лишь поймав креветку. Все пятеро бросали их на берег почти без остановки. Лайди приходилось подбирать их чуть ли не бегом, за ней хвостиком еле поспевала Цюди. Они и не заметили, как вплотную подошли к горбатому каменному мостику через реку. – Выходите! – крикнула Лайди. – Все выходите! Корзина полная, пора возвращаться. Сестры нехотя вышли на берег: руки белые от воды, ноги в красноватом иле. «Сестра, почему сегодня в реке так много креветок? Сестра, а мама, наверное, уже родила нам маленького братика? Сестра, а японские дьяволы – они какие? Они правда маленьких детей едят? Сестра, а почему у немых всех кур перерезали? Сестра, а почему бабка нас все время ругает? Сестра, а мне приснилось, что у мамы большой вьюн в животике…» Они засыпали Лайди вопросами, но она ни на один не ответила. Ее глаза были прикованы к мосту, посверкивающему красноватыми бликами. Рядом с ним остановилась примчавшаяся из деревни коляска – та самая тройка на резиновом ходу. Коротышка-возница сдерживал разгоряченных лошадей, и они, звонко цокая копытами и высекая из камня искры, ступили на мост. В коляску вскочили несколько полуголых мужчин, опоясанных широкими ремнями из воловьей кожи с медными бляхами, сверкающими на солнце. Лайди узнала их: это были охранники из усадьбы Фушэнтан. Сперва они выбросили из коляски кипы соломы, потом начали выгружать бутыли с вином – всего двенадцать. Возница стал поворачивать коренного, чтобы тот сдал назад, и поставил коляску рядом с мостом. Тут она увидела младшего хозяина, Сыма Ку, – он мчался со стороны деревни на велосипеде. Черный сверкающий велосипед всемирно известной немецкой марки, первый в Гаоми и во всем Дунбэе. Ее дед, Шангуань Фулу, – этому всегда невтерпеж, – улучив момент, когда никто не видел, подержался как-то за ручку руля. Но это было прошлой весной, а сейчас желтые глаза младшего хозяина, казалось, метали голубые молнии. Он был в длинном халате из дорогого плотного шелка поверх белых заграничных брюк, перевязанных на лодыжках синими ленточками с черными кистями, и в кожаных туфлях на белой каучуковой подошве. Ноги казались невероятно толстыми, словно штанины надули изнутри. Полы халата были заткнуты за белый шелковый пояс с бахромой на обоих концах. С левого плеча у него спускалась узкая портупея из коричневой кожи. На ней висела кобура, из которой язычком пламени выглядывала полоска красного шелка. Под звуки заливистого звонка Сыма Ку летел на немецком велосипеде как ветер. Соскочив с него и сняв соломенную шляпу с загнутыми полями, он стал обмахиваться ею как веером, и красное родимое пятно у него на щеке смотрелось как горящий уголь. – Живее! – громко скомандовал он. – Сваливайте солому на мост и поливайте вином. Поджарим этих собак! Слуги принялись торопливо носить кипы соломы на мост, и через некоторое время там выросла куча в половину человеческого роста. Вокруг разлетались белые мотыльки, которых привезли вместе с соломой: одни попадали в реку на корм рыбам, другие стали добычей ласточек. – Лей вино! – заорал Сыма Ку. Слуги, кряхтя, стали таскать бутыли и открывать их. Забулькало прекрасное вино, по реке поплыл пьянящий аромат, под потоками вина шелестела солома. Много вина растеклось по каменной облицовке моста; оно скапливалось в лужицы, а потом стекало в реку подобно дождевым струям. Когда вылили все двенадцать бутылей, мост засиял, словно вымытый. Солома изменила цвет, а вино все стекало с моста прозрачной завесой. Прошло еще немного времени – одну трубку выкурить, – и на реке белыми цветами стала всплывать опьяневшая рыба. Младшие сестры вознамерились было собрать ее, но Лайди негромко одернула их: – Не смейте заходить в воду! Сейчас домой пойдем! Происходящее на мосту было необычно и притягательно, и они просто застыли на месте. В том числе и Лайди, которая звала сестер домой, а сама не спускала глаз с моста. Стоявший там Сыма Ку с довольным видом хлопал в ладоши, глаза у него блестели, а лицо расплылось в улыбке. – Кто еще смог бы придумать такой блестящий план! – похвалялся он перед слугами. – Никто, кроме меня, мать вашу! Ну-ка суньтесь теперь, гнусные япошки, узнаете, на что я способен. Слуги одобрительно зашумели. – Так что, поджигать, второй господин? – спросил один. – Нет! Вот появятся, тогда и зажжем, – ответил Сыма Ку и в окружении слуг зашагал с моста. Коляска повернула обратно в деревню. Над мостом вновь повисла тишина, которую нарушала лишь капель стекающего вина. Раздвигая заросли кустарника на склоне, Лайди с корзиной креветок в руке вела сестер на гребень дамбы. Вдруг перед ней возникло смуглое худое лицо. Испуганно вскрикнув, она выронила корзину. Та спружинила на кусте и, подпрыгнув, покатилась вниз, к реке. Вывалившиеся креветки хлынули из нее вьющейся блестящей лентой. Линди устремилась за корзиной, остальные сестры бросились собирать креветок. Боязливо отступив к реке, Лайди не спускала глаз со смуглого лица. На нем появилась извиняющаяся улыбка, и открылись два ряда зубов, сияющих подобно жемчужинам. – Не бойся, сестренка, – послышался негромкий голос. – Мы партизаны. Давай без шума и постарайся побыстрее уйти отсюда. Только теперь она разглядела в кустах на дамбе множество людей в зеленой форме. Они вжались в землю, лица и взгляды напряжены, у одних ружья, у других гранаты, а у некоторых лишь ржавые широкие мечи-дао. Смуглолицый, что улыбался ей белозубой улыбкой, в правой руке держал отливающий синевой пистолет, а в левой что-то блестящее и тикающее. Позже она узнает, что это карманные часы, по которым определяют время. А со смуглолицым они в конце концов будут спать под одним одеялом. Глава 6 Входивший во двор Фань Сань был навеселе. – Скоро японцы сюда заявятся, выбрала времечко ослица ваша! – недовольно ворчал он. – Хотя что тут говорить, ее мой жеребец покрывал. Кто колокольчик на шею тигру повязал, тому и развязывать. Ты, Шангуань Шоуси, смотрю, молодцом, бережешь репутацию. Хотя, тьфу, какая у тебя репутация! Я только из уважения к матушке твоей. Мы с твоей матушкой… – хохотнул он. – Она мне скребок изготовила – лошадям копыта подрезать… Шоуси обливался потом и что-то бормотал, едва поспевая за Фань Санем. – Фань Сань! – послышался громкий голос Шангуань Люй. – Тебя, как духа-покровителя, не дождешься, ублюдок! – Фань Сань явился! – приосанился тот. Взглянув на распростертую на земле чуть ли не при последнем издыхании ослицу, он тут же почти протрезвел. – О-хо-хо, надо же так! Что раньше-то не позвали? Скинув с плеча сумку из воловьей кожи, он нагнулся, потрепал ослицу по ушам и погладил по брюху. Потом повернулся к заду, потянул за торчащую из родовых путей ногу и, выпрямившись, печально покачал головой: – Поздно, дрянь дело. Говорил я твоему сыну, когда он привел ее в прошлом году на случку: «Лучше с ослом этого вашего кузнечика спаривать». Так он и слушать не стал, жеребца ему подавай. А мой жеребец племенной, чистокровный японец, одно копыто больше ее головы. Как забрался на нее, так она чуть не грохнулась: ну прямо петух воробьиху топчет. Но мой племенной – он племенной и есть, дело свое знает: зажмурился и знай себе охаживает кузнечика вашего. Да будь и чей другой жеребец, что с того? Тоже трудно рожала бы. Ваша для мулов не годится, ей только ослов и приносить, таких же кузнечиков, как сама… – Фань Сань! – оборвала его рассерженная Люй. – Это и всё, что ли? – Всё, всё. Что тут еще говорить! – Он поднял сумку, закинул ее на плечо и, снова утратив трезвость, пошатываясь, двинулся к выходу. Но она схватила его за руку: – Неужто вот так просто и уйдешь? – А ты разве не слыхала, почтенная, о чем хозяин Фушэнтана горланит? Скоро уже вся деревня разбежится! Так кто важнее – я или ослица? – Верно, думаешь, не уважу тебя, почтенный Сань? Будет тебе две бутыли доброго вина и свиная голова. В этой семье я хозяйка. – Знаю, знаю, – усмехнулся Фань Сань, глянув на Шангуаней – отца и сына. – Таких женщин, чтобы семью кузнеца как клещами держали да с голой спиной молотом махали, во всем Китае не сыщешь, экая силища… – И он как-то странно рассмеялся. – Не уходи, Сань, мать твою, – хлопнула его по спине Люй. – Как ни крути, две жизни на кону. Племенной – твой сынок, ослица эта сноха тебе, а муленок у нее в животе – внучок твой. Давай уж, расстарайся: выживет – отблагодарю, награжу; не выживет – винить не буду, знать судьба моя такая несчастливая. – Экая ты молодец: и ослицу, и жеребца в родственники мне определила, – смутился Фань Сань. – Что тут скажешь после этого! Попробую, может вытащу животину с того света. – Вот это я понимаю, разговор. И не слушай ты, Сань, россказни этого полоумного Сыма! Ну зачем японцы сюда потащатся? К тому же этим ты благие деяния свои приумножаешь, а черти добродетельных стороной обходят. Фань Сань открыл сумку и вытащил бутылочку с маслянистой жидкостью зеленого цвета. – Это волшебное снадобье, приготовлено по тайному рецепту и передается в нашей семье из поколения в поколение. Как раз для случаев, когда у скотины роды идут не так. Дадим ей, а уж если и после него не родит, то даже Сунь Укун16[Сунь Укун – могущественный царь обезьян, персонаж классического романа «Путешествие на Запад».] не поможет. Ну-ка, подсоби, господин хороший, – махнул он Шангуань Шоуси. – Я подсоблю, – сказала Шангуань Люй. – У этого все из рук валится. – Раскудахталась курица в семье Шангуань, что петух яиц не несет, – проговорил Фань Сань. – Если хочешь обругать кого, третий братец, так обругай в лицо, не крути, – подал голос Шангуань Фулу. – Осерчал, что ли? – вскинулся Фань Сань. – Будет пререкаться, – вмешалась Шангуань Люй. – Говори давай, что делать? – Голову ей подними, – скомандовал Фань Сань. – Мне лекарство влить надо! Люй расставила ноги, напряглась и, обхватив голову ослицы, приподняла ее. Животное замотало головой, из ноздрей с фырканьем вылетал воздух. – Выше! – прикрикнул Фань Сань. Люй поднатужилась, тяжело дыша и тоже чуть не фыркая. – А вы двое, – покосился на отца с сыном Фань Сань, – неживые, что ли? Те бросились помогать и чуть не споткнулись об ослиные ноги. Люй закатила глаза, а Фань Сань только головой покачал. В конце концов голову подняли достаточно высоко. Ослица распустила толстые губы и ощерила зубы – длинные, желтые. Фань Сань в это время вставил ей в рот рожок из коровьего рога и влил зеленой жидкости из бутылочки. Шангуань Люй перевела дух. Фань Сань достал трубку, набил ее, присел на корточки, чиркнул спичкой, прикурил и глубоко затянулся. Из ноздрей у него поплыл сизый дымок. – Японцы уездный город заняли, – проговорил он. – Начальника уезда Чжан Вэйханя убили, а его домашних изнасиловали. – Тоже Сыма наслушался? – уточнила Люй.