Я сладостно зажмурился и словно увидел, как зеленой струйкой на их лица брызнула кровь. Они побежали к воде, чтобы умыться. Но вода напоминала темно-красный сироп, и они не только не умылись, но запачкались еще больше. Вместе с кровью из живота стали быстро вываливаться кишки, они упали на траву, достигли канавы, а там их подхватило течение. В канаву с плачем прыгнула матушка, она стала собирать их, наматывая на руку, пока не очутилась передо мной. Обмотанная моими кишками, она тяжело дышала, с грустью глядя на меня: «Что с тобой, деточка?» – «Убили меня, мама». Слезы заливали ей лицо, когда она опустилась на колени и стала засовывать эти кишки, моток за мотком, мне обратно в живот. Они не слушались, снова выскальзывали наружу, матушка плакала уже от злости. В конце концов она запихнула их полностью, достала из волос иголку и нитку и зашила мне живот, как порванную куртку. Я ощутил какую-то странную боль и резко открыл глаза. Оказалось, все это мне привиделось. Действительность же была такова: пинками они сбили меня с ног, выпростали свои внушительные причиндалы, выдававшие их «революционное и правильное происхождение», и принялись мочиться мне на лицо, – казалось, что я погружаюсь в воду. – Младший дядюшка! Дядюшка… – донеслись из зарослей голоса Сыма Ляна и Ша Цзаохуа – один звонкий, другой негромкий. Я открыл рот, чтобы откликнуться, но тут же получил порцию мочи. Все четверо торопливо убрали свои оросительные установки и, подтянув штаны, мгновенно скрылись в кустах. Сыма Лян с Ша Цзаохуа стояли у каменного мостика и звали меня вслепую, как Юйнюй. Их крики долго раскатывались эхом по полям, отчего сердце мое преисполнилось печали и в горле встал комок. Я попытался подняться, но тут же снова шлепнулся на землю. – Там! – взволнованно завопила Ша Цзаохуа. – Он там! Они подняли меня за руки. Я качался, как ванька-встанька. Ша Цзаохуа глянула на мое лицо, рот у нее искривился, и она разревелась. Сыма Лян тронул меня за зад, и я взвизгнул от боли. Он посмотрел на свою руку, красную от крови и всю в зелени от травы и веток, и у него застучали зубы. – Кто ж тебя так разуделал, младший дядюшка? – Они… – выдавил я. – Кто «они»? – уточнил Сыма Лян. – У Юньюй, Вэй Янцзяо и Дин Цзиньгоу, а еще Го Цюшэн. – Дядюшка, давай-ка сейчас домой, – сказал Сыма Лян. – Бабуля там с ума сходит. А вы, четверо подонков, зарубите себе на носу: сегодня вы улизнули, но завтра уже не выйдет, смылись первого числа, а вот пятнадцатого не получится! Если хоть волосок упадет с головы дядюшки, тут же флаги будут развеваться перед вашими домами129[В старом Китае перед домом или перед храмом предков сюцая, сдавшего государственный экзамен с отличием и представленного к императорскому двору, в честь этого события устанавливали шест с флагом.] – все сразу поймут, откуда ветер дует! Слова Сыма Ляна еще висели в воздухе, когда пресловутая четверка – У, Вэй, Дин и Го, – хохоча, вывалилась из кустов. – Ишь, мать его, – хмыкнул У Юньюй, – откуда только взялся этакий паршивец! Речи тут толкает и не боится, что язык-то ему враз отрежут! – И, схватив свои ветки-хлысты, они рванулись к нам, как свора псов. – Цзаохуа, помоги дядюшке! – крикнул Сыма Лян и бросился навстречу этим детинам гораздо выше его ростом. Все четверо просто остолбенели от такого бесстрашия, а Сыма Лян, не дожидаясь, пока на него опустятся шелковичные ветки, ударил крепкой головенкой в живот Вэй Янцзяо, безжалостному негодяю и сквернослову. Тот согнулся пополам и рухнул на землю, свернувшись, как еж. Остальные – У, Го и Дин – обрушили на Сыма Ляна град ударов. Закрыв голову руками, Сыма Лян повернулся и бросился бежать. Вся троица за ним. Своим невероятным боевым задором он явно подзавел это местное отребье. По сравнению с трусливой овцой Цзиньтуном этот волчонок вызвал гораздо больший интерес. Под их возбужденные крики на пребывающем в летаргическом сне лугу развернулась настоящая битва с погоней. Против волчонка Сыма Ляна эти трое выглядели здоровенными, злобными, но неповоротливыми деревенскими дворнягами. В Вэй Янцзяо волчьи и собачьи повадки сочетались, поэтому Сыма Лян и выбрал его для первого удара. Уложив его, он, считай, сбил наземь вожака собачьей своры. Бежал Сыма Лян то быстро, то медленно – именно так надо вести себя с восставшими из гроба мертвецами: он все время резко менял направление движения и отрывался от них. Много раз, не удержавшись на резких поворотах, они падали. Под ногами у них расступалась и вновь смыкалась высокая, по колено, трава. Пронзительно вереща, из норок выскакивали целые выводки крошечных, с кулачок, крольчат. Одного, не слишком проворного, раздавил своей ножищей У Юньюй. Сыма Лян не только убегал, но, бывало, и контратаковал на бегу. Сначала он петлял на всей скорости, увеличивая расстояние между собой и одним из гнавшихся за ним бугаев, а потом вдруг выскакивал перед ним и проводил молниеносную атаку. Дин Цзиньгоу он сыпанул в лицо горсть земли, У Юньюя укусил за запястье, а Го Цюшэна, применив боевой приемчик Косоглазой Хуа, ухватил за его хозяйство промеж ног и изо всех сил сжал. Правда, и самому Сыма Ляну досталось по голове. Теперь уже все они бежали не так резво. Сыма Лян отступал к мосткам из соломы. Трое громил собрались вместе – на губах пена, дыхание с присвистом, как у прохудившихся мехов, – и продолжали неотступно гнаться за ним. Отдышавшийся Вэй Янцзяо устрашающе выгнул спину, как кот, стараясь потихоньку подняться. Он шарил руками вокруг в поисках своего ножа с костяной ручкой, который холодно поблескивал в траве неподалеку. – Последыш помещичий, мать твою разэтак, теперь ты точно не жилец! – бормотал он, стараясь нащупать нож, и его косые глаза подрагивали, как откладывающие яйца мотыльки. Находчивая Ша Цзаохуа подскочила к нему, как олененок, схватила нож и вернулась ко мне, держа его обеими руками. – А ну отдай нож, предательское отродье! – поднявшись, грозно заорал Вэй Янцзяо и протянул руку. Не сводя глаз с заскорузлой лапищи, Ша Цзаохуа молча отступала, пока не ткнулась в меня попой. Он несколько раз бросался вперед, но поспешно отскакивал, чтобы не наткнуться на острие ножа. Сыма Лян в это время уже отступил до самых мостков. – Вэй Янцзяо, мать-перемать! Двигай сюда, прикончи этого помещичьего сынка! И пошевеливайся! – заорал У Юньюй. – Ну погоди, я с тобой еще разберусь, девчонка, – прошипел Вэй Янцзяо. Он решил вооружиться целым кустом клещевины, но толстенный ствол не поддавался, и ему пришлось довольствоваться веткой. Размахивая ею, он рванулся к мосткам. Под прикрытием тесно прижавшейся ко мне Ша Цзаохуа к мосткам поковылял и я. Течение в канаве под ними казалось довольно быстрым, из него стайками вылетали маленькие карпы. Одни перелетали через мостки, другие падали на них, возмущенно подпрыгивая, и их тела грациозно изгибались в воздухе. Между ног все слиплось; спина, зад, ноги, шея – всё, куда пришелся град ударов, невыносимо горело. Подташнивало, и во рту был какой-то мерзкий привкус. Я шатался, не в силах сохранить равновесие, и каждый шаг сопровождался стоном. Я опирался на худенькое плечо Ша Цзаохуа и, понимая, что ей тяжело, старался выпрямиться, но ничего не получалось. Сыма Лян вприпрыжку несся в сторону деревни. Когда преследователи нагоняли его, он прибавлял прыти, а когда они тормозили, сбавлял темп и он. В результате этих маневров ему удавалось поддерживать в преследователях уверенность, что они вот-вот настигнут его, и в то же время держать их на безопасном расстоянии. Лучи заходящего солнца окрасили туман над полями в алый цвет, из канав доносилось унылое кваканье лягушек. Вэй Янцзяо негромко перекинулся о чем-то с У Юньюем, и преследователи разделились. Вэй Янцзяо с Дин Цзиньгоу перебрались через канаву и побежали в противоположные концы поля. У Юньюй с Го Цюшэном продолжили преследование, но уже в умеренном темпе. – Сыма Лян, а Сыма Лян, – громко подначивали они, – настоящие мужчины не убегают! Остановись, если ты не трус, и устроим настоящую схватку! – Беги, брат, беги! – крикнула Ша Цзаохуа. – Не поддавайся на их штучки! – До смерти изобью, дрянь паршивая! – обернулся У Юньюй, погрозив кулаком. Ша Цзаохуа смело загородила меня с ножом в руке: – Сунься, попробуй! Не боюсь я вас! У Юньюй направился в нашу сторону, и Ша Цзаохуа, отступив, прижалась к моей ноге. Сыма Лян устремился к нам с криком: – Только тронь ее, башка паршивая, тут же бабу твою отравлю, эту торговку вонючую! – Беги, брат! – снова закричала Ша Цзаохуа. – Эти псы Вэй и Дин хотят сзади подобраться! Сыма Лян остановился, не зная, идти вперед или повернуть назад. А может, он сделал это специально, потому что остановились и У Юньюй с Го Цюшэном. Появившиеся со стороны поля Вэй Янцзяо и Дин Цзиньгоу перешли канаву, выбрались на тропинку, по пояс испачканные в синей глине, и стали настороженно приближаться, будто окружая свирепых зверьков. Сыма Лян стоял уверенно и беспечно и, чтобы продемонстрировать эту показную беспечность, поднял руку, утирая взмокший от пота лоб. Со стороны деревни донеслись еле слышные крики матушки. Сыма Лян перебрался через канаву и понесся, как птица, по узкой тропке между полями гаоляна и пшеницы. – Отлично, парни, за ним! – возбужденно воскликнул Вэй Янцзяо. И они, толкая друг друга, влезли в канаву, как стая уток, и пошлепали, мокрые и грязные, за своей жертвой. Тропинка была скрыта колосьями, и до нас доносились лишь их шуршание и лающие голоса четверки преследователей. – Дядюшка, жди здесь бабушку, а я на подмогу братцу Ляну. – Мне страшно, Цзаохуа, – пролепетал я. – Не бойся, дядюшка, бабушка сейчас придет. – Она уже почти кричала. – Они могут убить брата Ляна! Зови давай: «Мама, я здесь! Мама!» Ша Цзаохуа отважно прыгнула в канаву, погрузилась по грудь и стала барахтаться, поднимая зеленую рябь. Я боялся, что она утонет, но вскоре с ножом в руках она уже карабкалась на другой берег, с трудом вытаскивая из чавкающей глины свои тонкие, длинные ноги. Тапки она в конце концов там и оставила. Юркнув на тропинку, больше похожую на туннель, Ша Цзаохуа вмиг скрылась с глаз. Переваливаясь с ноги на ногу и храпя, как корова, защищающая теленка, подбежала матушка: отливающие золотом пряди волос, сияющее теплом желтоватое лицо. – Мама! – вырвалось у меня, и из глаз брызнули слезы радости. – Я жив! – Понимая, что вот-вот упаду, я проковылял несколько шагов и ткнулся в горячую, мокрую от пота матушкину грудь. – Сыночек мой, – заплакала она, – кто тебя так отходил? – У Юньюй, а еще Вэй Янцзяо… – всхлипывал я. – Ах они бандиты! – гневно воскликнула матушка. – Куда они подевались? – За Сыма Ляном и Цзаохуа гоняются! – Я указал на тропинку. Там клочьями висел туман, в глубине зарослей раздался крик какого-то животного, а издалека доносились пронзительные вопли Ша Цзаохуа. Матушка глянула в сторону деревни. За густой завесой тумана ее уже было не видно, только слышался приглушенный, будто со дна реки, лай дворовых собак. Держа меня за руку, матушка – видимо, плюнув на всё, – полезла в канаву. Теплая, как колесная смазка, вода быстро поднялась по штанинам. Из-за дородности и маленьких ножек матушке было трудно брести по глине. Выкарабкалась она оттуда с превеликим трудом, цепляясь за траву по краям канавы. Не отпуская моей руки, она шагнула на тропинку. Продвигались мы, согнувшись в три погибели, чтобы не расцарапать острыми листьями лицо и не выколоть глаза. Буйно разросшаяся трава и вьющиеся растения перекрывали проход, кололи ноги, и я мычал от боли. Намокшие раны невыносимо саднили, я был близок к тому, чтобы рухнуть на землю, и только сильная рука матушки влекла меня вперед. День угасал, вокруг, в темной глубине полей, которым, казалось, нет конца, ожили диковинные зверюшки. Их было много: зеленые глаза, красные языки, писклявые острые мордочки. Казалось, я вхожу в мрачные адские чертоги. А это существо, вцепившееся в мою руку, оно пыхтит, как буйвол, и ломится вперед несмотря ни на что – возможно ли, что это моя матушка? Не демон ли это, принявший ее облик, чтобы утащить меня в ад? Я попытался вывернуться из ее клещей, но она ухватила меня еще крепче. Наконец жуткий проход кончился. К югу от тропинки открылись черные, как лес, бесконечные поля гаоляна, а к северу – пустырь. Солнце уже почти закатилось, бесчисленным хором стрекотали сверчки. Нас гостеприимно приветствовала залитая огненно-красными отсветами заброшенная печь для обжига кирпича и черепицы. Но – о ужас! – среди куч необожженного кирпича шла ожесточенная партизанская война Сыма Ляна и Ша Цзаохуа с ненавистной четверкой громил. Обложившись кирпичами, противники швыряли их друг в друга. Положение Сыма Ляна и Ша Цзаохуа было явно незавидное: они уступали по возрасту, и силенок в руках было маловато. С вражеской стороны осколки кирпичей и черепицы летели один за другим, так что моим спасителям и головы было не поднять. – Прекратите! – закричала матушка. – Скоты, только и умеете, что людей обижать! В пылу схватки четверка не обратила на возмущенный крик матушки никакого внимания и продолжала обстрел, выйдя из своего укрытия и стараясь обойти позицию Сыма Ляна и Ша Цзаохуа с флангов. Поняв это, Сыма Лян, увлекая за собой Ша Цзаохуа, рванулся в сторону печи. Кусок черепицы угодил Ша Цзаохуа прямо в голову. Вскрикнув от боли, она зашаталась, словно у нее голова закружилась, но нож из руки не выпустила. Сыма Лян, подхватив пару кирпичей, метнул их в сторону противников, но те успели уклониться. И тут матушка, оставив меня под прикрытием высокого гаоляна, растопырила руки и рванулась к ним. Она походила на исполнительницу янгэ, босая – тапки ее засосала жидкая грязь. Пятки жалко семенящих крохотных ножек-«лотосов» оставляли в пропитанной водой земле круглые вмятины. Я видел, как Сыма Лян с Ша Цзаохуа, взявшись за руки, бежали в сторону заброшенной печи. В свете огромной красной луны – мы и не заметили, как она появилась, – на землю ложились их длинные черные тени, а тени их преследователей казались еще длиннее. Они пружинистыми прыжками мчались за беглецами, оставив матушку далеко позади. Сыма Ляну приходилось тащить Ша Цзаохуа, и бежать быстрее он уже не мог. Когда они достигли открытого пространства перед печью, Сыма Ляна сбил с ног кирпич. Его запустил Вэй Янцзяо. Ша Цзаохуа бросилась на него с ножом, но он увернулся, удар пришелся в пустоту, а подскочивший У Юньюй тут же свалил ее на землю. – Прекратите! – снова крикнула матушка. Как бегущие по земле стервятники размахивают крыльями, так и они, двигая своими ручищами и ножищами, набросились на упавших. Ша Цзаохуа хрипло стонала, Сыма Лян даже не пикнул. Под ударами их тела катались по земле, и в лунном свете казалось, что четверо громил исполняют какой-то странный танец. Матушка споткнулась, упала, но упрямо поднялась и мертвой хваткой вцепилась сзади в плечи Вэй Янцзяо. Коварный хитрец согнул руки в локтях и резко ударил, попав ей прямо в грудь. Матушка охнула, отступила на шаг и хлопнулась на землю. Я тоже бросился на землю и зарылся в нее лицом. Казалось, из глаз хлынула черная кровь. Четверка продолжала пинать Сыма Ляна с дикой яростью, это давно уже была не просто потасовка. Жизнь Сыма Ляна и Ша Цзаохуа висела на волоске. И тут из заброшенной печи вылез человек – огромного роста, весь в черном, с усами и бородой, всклокоченные волосы, перемазанное сажей лицо. Тело у него, казалось, задеревенело, а ноги затекли. Неуклюже выбравшись из печи, он тут же двинул большущим, с кувалду, кулаком У Юньюю по лопатке, да так, что она хрустнула. От боли этот герой с воплем плюхнулся на землю. Остальные трое замерли на месте. – Сыма Ку! – испуганно воскликнул Вэй Янцзяо. Он повернулся и хотел дать деру, но бешеный рык Сыма Ку заставил всех застыть, как от раската грома в чистом поле. Второй удар железного кулака Сыма Ку пришелся в глаз Дин Цзиньгоу. Еще один удар – и Го Цюшэна вывернуло желчью. Сыма Ку еще не замахнулся для следующего удара, а Вэй Янцзяо уже рухнул перед ним на колени и принялся отбивать частые поклоны, будто чеснок толок, скороговоркой умоляя: – Господин мой, о господин, пощадите, это они меня заставили, сказали – вздуют, если не пойду с ними, зубы в кровь разбили… Господин, пожалейте… Сыма Ку помедлил, а потом пнул его в зад. Вэй так и покатился, но быстро вскочил на ноги и дал стрекача, как заяц. Вскоре с дороги, ведущей в деревню, послышались его лающие крики: – Ловите Сыма Ку! Предводитель Хуаньсянтуань130[Хуаньсянтуань – Союз за возвращение родных земель; отряды националистически настроенных крупных землевладельцев.] Сыма Ку вернулся! Ловите Сыма Ку… Сыма Ку поднял Сыма Ляна с Ша Цзаохуа и помог встать матушке. Та вся дрожала: – Ты… ты человек или дух? – Теща, уважаемая… – Сыма Ку судорожно вздохнул, но тут же взял себя в руки. – Папа, это правда ты?! – вскричал Сыма Лян. – Я, сынок. А ты молодцом! Есть ли еще кто дома, уважаемая теща? – Да до вопросов ли тебе? – озабоченно проговорила матушка. – Беги быстрее! Со стороны деревни донеслись тревожные звуки гонга и одиночные винтовочные выстрелы. Схватив У Юньюя за шиворот и четко выговаривая каждое слово, Сыма Ку произнес: – А ты, грязный подонок, передай всему этому черепашьему отродью в деревне: если кто посмеет обидеть моих родственников, я, Сыма Ку, всю семью его под корень изведу, ни курицы, ни собаки не оставлю! Запомнил мои слова? – Запомнил, запомнил… – пролепетал У Юньюй. Сыма Ку убрал руку, и Юньюй мешком свалился на землю. – Беги давай! Господи… – От волнения матушка даже ладошкой по плечу его хлопнула, так ей хотелось, чтобы он побыстрее скрылся. – Отец, я с тобой… – захныкал Сыма Лян.