До свинофермы было чуть больше пяти ли, дорога вела мимо навозной ямы овощеводческой бригады. Навстречу нам попалась моя учительница Хо Лина. Она тащила ведра с навозом, и казалось, под их тяжестью ее тонкая талия вот-вот переломится. За приемку свежего куриного навоза на свиноферме отвечала моя учительница музыки Цзи Цюнчжи. Она подмешивала эту вонючую массу в корм для свиней. Один из рабочих в звене подготовки корма, Ван Мэйцзань, настоящий атлет – он прыгал в высоту самым современным способом «флоп» аж на метр восемьдесят, – был, разумеется, правый. Он проявлял особую заботу о Цяо Циша и очень дружелюбно относился ко мне. Большой оптимист, он был полной противоположностью тем правым, что ходили с кислыми лицами. С белым полотенцем на шее, в защитных очках он весело работал в тучах пыли у дробилки. Бригадир звена подготовки корма Го Вэньхао был тоже просто золото. Абсолютно неграмотный, он говорил как по-писаному, а частушки-куайбань его сочинения очень любили в госхозе. Когда мы первый раз приехали за кормом из измельченной ботвы батата, он продекламировал одну из них: Бригадир животноводов Ма Жуйлянь, С головой у ней, ребята, дело дрянь. Опыт случки проводила – жар напал, Чтоб баран у ней крольчиху потоптал. Осерчала на малышки Цяо речь И по пузу ей хватила – не перечь: Конь с ослихой могут мула нагулять, А с кролем барана что – не повязать? Ну а если можно этих поженить, То и боров может Ма осеменить. Титьки набок, разошлась Жуйлянь в момент, За Ли Ду помчалась – дай, мол, аргумент. Завхозяйством – грудь вперед, могуча стать, Стал он женушку свою увещевать: «Будет, душка! Непростой народец тут: Цяо Циша затмила весь мединститут, Юй Минчжэн у нас редактор первый класс, И Ма Мин ведь в Штатах выучен у нас, И большой словарь составить может Чжан, Преуспел немало в спорте правый Ван, Даром, что первостатейный он болван… – Эй, правый! – крикнул Го Вэньхао. – Здесь правый! – щелкнул каблуками Ван Мэйцзань. – Нагрузи-ка корму в тележку барышни Цяо! – Будет сделано, звеньевой Го! Ван Мэйцзань принялся загружать корм, а Го Вэньхао под грохот дробилки спросил Цзиньтуна: – Ты ведь из семьи Шангуань, верно? – Верно, я и есть тот самый ублюдок из семьи Шангуань. – Из ублюдков настоящие мужчины вырастают. Ваша семья вон какая необычная. И Ша Юэлян, и Сыма Ку, и Пичуга Хань, и Сунь Буянь, и Бэббит. Надо же, просто поразительно… – Как тебя зовут? – спросила вдруг Цяо Циша, когда мы тащили корм на птицеферму. – Шангуань Цзиньтун. А что? – Так просто. Надо ведь как-то называть напарника. А сколько у тебя сестер? – Восемь. То есть семь. – А восьмая что? – Предала она нас, вот что, – с досадой выдавил я. – И не спрашивай больше. Лис устраивал налеты каждую ночь. Но с курицей в зубах и с надменным видом уходил через раз. Не то чтобы у него не получалось, просто это не входило в его планы. Так что объяснить его действия можно было двояко: когда он утаскивал курицу, значит, был голоден, а когда не утаскивал – просто бесчинствовал. Это доводило работниц до исступления – ни ночи не поспать спокойно. Заведующая стреляла раз двадцать, но с лиса ни волоска не упало. – Это лис-оборотень, как пить дать, раз оберег от пуль знает, – заключила одна из работниц. – Ерунда все это, – живо возразила долговязая девица по прозвищу Дикая Ослица. – Куда такому паршивому лису до оборотня! – Почему тогда завфермой все время промахивается, если не оборотень? Она в вооруженном рабочем отряде лучше всех стреляла! – не унималась работница. – Да жалеет она его! Лис ведь, а не лиса, – скабрезно хихикнула Дикая Ослица. – А что, если ночью, когда все спят, симпатичный зеленоватый паренек к ней под одеяло прошмыгивает? Заведующая в это время стояла у порванной сети и прислушивалась к разговору, поигрывая старой доброй «куриной ногой», вроде бы погруженная в раздумья. От дружного хохота работниц она очнулась, поправила дулом светло-серую шапку с козырьком и широким шагом направилась в курятник. Обойдя ряды клеток с несушками, она остановилась перед Дикой Ослицей, которая собирала яйца. – Что ты сейчас сказала? – уперла в нее пылающий взор заведующая. – Ничего. Ничего я не говорила, – спокойно ответила Дикая Ослица, держа в руке большое коричневатое яйцо. – Я слышала! – взвилась взбешенная заведующая, постукивая «куриной ногой» по клетке. – А что именно ты слышала? – с вызовом поинтересовалась Дикая Ослица. Лицо заведующей побагровело. – Ну, не жди у меня пощады! – выпалила она и вихрем вылетела из курятника. – Чистый совестью не убоится, коль злой дух в ворота постучится! – крикнула ей вслед Дикая Ослица. – Подумаешь, лис паршивый! Не смотрите, что на вид серьезная, одни шуры-муры на уме. В тот вечер… – хмыкнула она. – Думаете, я не видела? – Поменьше бы ты языком чесала, – пыталась урезонить ее работница постарше. – Откуда столько пылу с шести лянов лапши в день? – Шесть лянов, шесть лянов! Папашу твоего разэтак с его шестью лянами! – Дикая Ослица вытащила шпильку из волос, ловко проткнула в яйце по дырке с обоих концов и, припав губами к тому, что поострее, одним махом осушила его. Потом положила с виду целое яйцо к другим. – Кто хочет донести – пожалуйста. Все равно мне батюшка уже приискал партию здесь, в Дунбэе, и в следующем месяце в дом мужа перебираюсь. А там картошки горы целые. Ты вот донести на меня не желаешь? – обратилась она к Цзиньтуну, который сгребал за окном куриный помет. – Донесешь – по головке погладят. Такие сладкие петушки, как ты, нашей безрукой и нравятся. Зубы у старой коровки негодные, только нежную травку щипать и приходится! Ошарашенный тем, что его облили с головы до ног грязью, Цзиньтун копнул лопатой: – А не поела бы ты дерьма куриного? После обеда повезли тележку с четырьмя ящиками яиц. На полпути от птицефермы до навозной ямы овощеводческой бригады Цяо Циша окликнула его: – Цзиньтун, постой! – Цзиньтун притормозил, опустил ручку тележки и обернулся. – Видел, что творится? Все втихую сырые яйца пьют, даже заведующая. Дикая Ослица, глянь, так и пышет энергией. Наедаются все от пуза. – Но ведь яйца взвешивают, – возразил Цзиньтун. – А как тут сбережешь их, когда сам чуть живой от голода. Просто безумно есть хочется. – Взяв пару яиц, она нырнула за проволоку и скрылась за двумя разбитыми танками. Через некоторое время появилась вновь и положила вроде бы целые яйца назад к остальным. – Цяо Циша, – заволновался Цзиньтун, – это все равно что зарывать за собой, как кошка. Взвесят в конторе – сразу станет ясно, в чем дело. – За дурочку меня держишь? – засмеялась она и махнула ему с еще одной парой яиц в руке: – За мной! Он последовал за ней за проволоку, где над высокими стеблями полыни летала белая пыльца и разносился дурманящий дух. Она присела возле танка и достала из-за трака гусеницы завернутые в клеенку орудия преступления: маленькую иголку, большой шприц с иглой, кусок прорезиненной ткани цвета яичной скорлупы и маленькие ножницы. Иголкой проделала в яйце крохотное отверстие и шприцем неторопливо выкачала из него содержимое. Затем велела Цзиньтуну открыть рот и впрыснула всё ему в горло. Так он по глупости стал ее сообщником. Потом набрала шприцем воды из валявшейся рядом с танком каски и впрыснула в скорлупу. Отрезала кусочек ткани и заклеила отверстие. Все это было проделано так проворно и аккуратно, что он спросил: – Тебя что, в мединституте этому учили? – Ну да, по специальности «Воровство яиц»! – усмехнулась она. Когда яйца взвесили, оказалось, они даже потяжелели на целый лян. Пару недель фокус этот удавался, но потом их все же разоблачили. Лето было в разгаре, зачастили дожди, у кур началась линька, и производство яиц упало. Везли они теперь полтора ящика. Добравшись до привычного места, остановились и полезли за влажную проволоку. На зрелой полыни было полно семян, над свалкой туманной дымкой висела сырость. От ржавеющего железа тянуло чем-то похожим на запах крови. На танковом катке сидела лягушка, и от вида ее липкой кожи Цзиньтуну стало не по себе. Когда Цяо Циша впрыснула ему яйцо, его стало мутить, он схватился рукой за горло: – Какое-то оно сегодня до тошноты холодное. – Через пару дней не будет и такого. Скоро конец нашим фокусам. – Что верно, то верно, – согласился Цзиньтун. – Куры линять начали. – Глупый ты, – вздохнула она. – Скажи лучше, насчет меня какое у тебя предчувствие? – Насчет тебя? – Цзиньтун покачал головой. – Какое у меня может быть предчувствие?