Ша Цзаохуа расплакалась от обиды, приговаривая что-то себе под нос, вскочила, выскользнула из упавшего на пол платья, как змея из своей старой кожи, и улеглась навзничь на ковер с криком: – Валяй, проверяй, и если я не девственница, из этого окна выпрыгну я! – Ну и дела, бывает же такое, – бормотал непослушным языком Сыма Лян над распростертым перед ним телом старой девственницы. – Ты, ети его, и впрямь, что ли, девица… – Тон был язвительный, но он был явно тронут. Счастливая Ша Цзаохуа лежала на ковре, распластавшись, как мертвая, и не сводила с Сыма Ляна зачарованного взгляда влажных глаз. В номере пахнуло кисловатым запахом перезрелой плоти. Теперь стало видно, что тело Ша Цзаохуа сплошь в морщинах, а на чистой коже то тут, то там проступили старческие пигментные пятна. Не успел Сыма Лян прийти в себя, как распахнулась дверь и, выпятив огромный живот, вошла актриса городской труппы маоцян. Если бы не живот, фигура у нее была бы просто прекрасной, можно сказать стройной. Губы распухшие, вывороченные, на щеках большие пигментные пятна, похожие на прилипших намертво бабочек. – Ты кто такая? – безразлично бросил Сыма Лян. Актриса разревелась. Уселась на ковер и, всхлипывая, похлопала себя по животу: – Всё из-за тебя, ты меня обрюхатил. Полистав записную книжку, Сыма Лян нашел нужную запись: «Вечером пригласил актрису оперы маоцян. К концу встречи обнаружил, что презерватив порвался». – Вот ведь какая, ети его, некачественная продукция! – выругался он. – Одна морока людям! И тут же, схватив актрису за руку, повел ее из номера. – Куда ты меня? – вырывалась она. – Никуда я не пойду, людям в глаза смотреть стыдно! Взяв ее за подбородок, он угрожающе произнес: – А ну веди себя хорошо, чтобы я твоего нытья не слышал! Перепуганная актриса умолкла. Вслед донесся хриплый зов Ша Цзаохуа: – Братец Малян, не уходи… Сыма Лян махнул рукой, оранжевым жуком подкатило такси. Бой в красной униформе и желтой шапочке распахнул дверцу, и Сыма Лян запихнул актрису в машину. – Куда едем? – повернулся к нему водитель. – В Ассоциацию потребителей. – Не поеду я, не поеду! – завизжала актриса. – Почему это? – устремил на нее сверкающий взгляд Сыма Лян. – Дело честное и достойное. Оставляя за собой облако пыли, такси неслось по проспекту. По обеим сторонам мелькали строительные площадки – одни дома сносили, другие возводили. Здание Банка промышленности и торговли уже наполовину снесли, и несколько запорошенных серой пылью сезонных рабочих, похожих на резиновые куклы, механически, без особого напряжения, махали кувалдами, долбя стену. Осколки кирпичей отлетали аж на середину дороги и глухо стукались о колеса машин. Из окон шикарных ресторанов в промежутках между стройплощадками шел густой винный дух, да такой, что придорожные деревья раскачивались. Нередко в окне появлялась раскрасневшаяся физиономия и изрыгала кашеподобную массу всех цветов радуги. Под окнами в надежде поживиться собирались своры бездомных собак. Движение на дороге было плотное, и водитель лихорадочно давил на клаксон. Сыма Лян, ухмыляясь, смотрел в окно и не обращал внимания на всхлипывающую актрису. В самом центре города, около площади с круговым движением, машина чуть не столкнулась с грузовиком – он ехал как танк, и ему ни до кого не было дела. – Мать твою разэтак! – выругалась, высунувшись из окна, водитель грузовика, краснощекая девица в белых перчатках. – Что-что? – презрительно переспросил таксист. Сыма Лян опустил стекло и, плотоядно уставившись на девицу, крикнул: – Барышня, со мной порезвиться не желаешь? Та пару раз отхаркнулась и плюнула, метя ему в лицо. В кузове, покрытом проволочной сеткой, в клетках вопили и прыгали обезьяны с зеленоватой шерсткой. – Вы откуда, братишки? – заорал в их сторону Сыма Лян. – И куда? – Те лишь корчили ему рожи. – С птичьим центром не вышло, теперь на мартышек переключились, – прокомментировал таксист. – И кто же это обезьяний центр создает? – заинтересовался Сыма Лян. – Ну а кто еще на это способен? – Таксист круто заложил руль, и машина пролетела впритык к ноге девицы на мотоцикле. Ослик, тащивший следом тележку, с перепугу обделался, а сидящий на облучке старик-крестьянин отпустил пару крепких словечек. В палящий майский зной он был в черной шапке из собачьего меха. На тележке стояли две большие корзины золотистых абрикосов. Таща актрису за руку, Сыма Лян ввалился в городскую Ассоциацию потребителей. Актриса брыкалась изо всех сил, но с силачом Сыма Ляном справиться было непросто. Сотрудники Ассоциации в это время резались в карты – три женщины против одного мужчины. У мужчины на лысой, как бильярдный шар, голове было прилеплено множество полосок белой бумаги232[Полоски налепливают проигравшему.]. – У нас претензия, господа! – заявил Сыма Лян. – На что жалуетесь? – покосилась на него, делая ход, накрашенная молодуха. – На презерватив! Игроки на миг замерли, но тут же повскакали, как обезьяны. Лысый, даже не потрудившись сорвать бумажные полоски, взгромоздился за письменный стол и торжественным голосом провозгласил: – Граждане, мы, Ассоциация потребителей, со всей душой служим здесь на ваше благо. Пожалуйста, опишите подробно причиненный вам ущерб. – Пять месяцев назад, – начал Сыма Лян, – я приобрел в магазине отеля «Гуйхуа-плаза» пачку цветных презервативов марки «Синфу»233[Синфу – счастье.]. Мы с этой барышней провели вместе всего полчаса, и презерватив порвался. Негодное качество презерватива привело к тому, что она забеременела. В случае аборта ее здоровью и психике будет причинен серьезный ущерб, а если аборта не будет, придется идти на незапланированное рождение234[Незапланированное рождение ребенка может повлечь за собой серьезные санкции, в том числе лишение матери пособия на ребенка.]. Поэтому мы хотим взыскать с фабрики-производителя миллион юаней. – Как вы сказали, сколько времени вы этим занимались? – спросила женщина средних лет. – Всего полчаса, – повторил Сыма Лян. Та аж языком зацокала: – Силы небесные, полчаса! – Да-да, полчаса, – подтвердил Сыма Лян. – У меня это дело по часам расписано. Не верите – вот у нее спросите. Женщина стыдливо потупилась. – А ты не опускай голову и не стой, словно язык проглотила! – ткнул ее Сыма Лян. – Тебе же нанесен прямой ущерб. Всего полчаса, верно? От стыда актриса разозлилась: – Ага, полчаса! Да ты, ети его, полдня не слезал! Работницы конфузливо и завистливо захихикали. – Вы муж и жена? – поинтересовался лысый. – Какие муж и жена! – поразился Сыма Лян. – Раз– ве муж и жена такими делами занимаются? Ну просто осел тупоголовый! – Лысый от таких выражений аж рот разинул. – А какое у вас, уважаемый, есть доказательство, что именно порвавшийся презерватив привел к беременности вашей спутницы? – пришла на помощь лысому все та же женщина средних лет. – А разве еще нужны доказательства? – Конечно. Порвалась обувь – нужно предъявить в качестве доказательства рваную обувь; взорвался котел высокого давления – предъявляется этот разрушенный котел; порвался презерватив – нужно представить его. – Эй, – повернулся Сыма Лян к актрисе, – у тебя осталось доказательство, нет? Та вырвала руку и, закрыв лицо, зашагала к двери. Двигалась она на своих длинных ногах очень проворно, совсем не как беременная. Сыма Лян провожал ее хитрой улыбкой. Когда он вернулся в свой люкс, Ша Цзаохуа поджидала его, сидя на подоконнике в чем мать родила. – Ну что, признаёшь, что я девственница, или нет? – безразлично спросила она. – Прекратила бы ты свой дурацкий цирк, сестрица! – не выдержал Сыма Лян. – Я в жизни перевидал женщин во сколько, и ты хочешь меня провести? Да если бы я хотел жениться, неужели имело бы значение, девственница ты или нет? От пронзительного вопля Ша Цзаохуа его бросило в холодный пот. Она возопила так, что внутри у него все перевернулось, а от синего блеска в ее глазах перехватило дыхание, как от ядовитого газа. Он инстинктивно рванулся к ней. Но она подалась телом назад, и перед ним мелькнули лишь ее красные пятки. – Видишь, дядюшка, к чему это привело? – вздохнул Сыма Лян. – Если прыгну из этого окна, точно буду недостоин имени сына Сыма Ку. И если не прыгну – тоже. Как быть, скажи. Я стоял, не в силах вымолвить ни слова. Сыма Лян схватил цветастый зонтик от солнца, оставленный в номере кем-то из женщин: – Дядюшка, позаботься обо мне, коль помру. А не помру – значит, жить мне вечно. Он раскрыл зонтик и со словами: «Эхма, была не была» – сиганул вниз и стал стремительно падать, как созревший плод с листком. С помутившимся от страха взором я высунулся наполовину из окна и закричал: – Сыма Лян!.. Малян… Но Сыма Ляну было не до меня. Он падал, вцепившись в зонтик, и от этого зрелища просто дух захватывало. Внизу, задрав головы, за ним следили случайные прохожие. В небе было полно голубей, и они роняли помет прямо в разинутые рты. Тело бедняги Ша Цзаохуа распласталось на бетоне трупиком маленькой собачонки. Сыма Лян упал на раскидистую крону платана, зонтик, словно большой цветок, скользнул по веткам, и Сыма Лян приземлился на аккуратно подстриженные, как усы Сталина, вечнозеленые кусты – они разошлись в стороны брызгами зеленого ила. Толпа зевак с криками ринулась к нему. Сыма Лян выбрался из кустов как ни в чем не бывало, отряхнулся, похлопав себя по заду, задрал голову вверх и помахал рукой. Лицо у него напоминало цветной витраж в церкви, когда мы ходили туда детьми. – Малян!.. – сдавленно крикнул я. Сыма Лян пробрался через толпу к главному входу, подозвал такси и нырнул в него. За ним неуклюже устремился бой в красном. Такси обдало всех черным выхлопом и, ловко маневрируя, влилось в поток машин на главной улице.