Я, честно говоря, когда планировал акцию с листовками, рассчитывал повлиять на немцев и коллаборационистов. И упустил из виду наших людей. Мы наконец изображаем атаку. Немцы огрызаются. Отходим. Даю команду «богам войны». Залп дают две батареи БМ-8-24[159], затем начинает работать ствольная артиллерия. А мы выходим на лёд. Зря, что ли, парни из ведомства Лаврентия Павловича увлечённых подлёдным ловом рыбаков тут на прошлой неделе изображали? Обошли немецкие позиции по льду справа и слева. Оставили третий батальон утюжить фрицев на «неприступном» рубеже, а сами вперёд. Не заморачиваясь с мостом через Юглу, форсируем озеро по льду. Лес, парк, лесопарк Шмерли. Какой-то ручей. Бикерниек-ский лес. Весьма даже проходимый для танков. Проходимый, потому что превращён немцами в кладбище. Здесь немцы расстреливали и хоронили военнопленных и евреев из гетто. Почти 50 тысяч могил наши нашли в 44-м. Сейчас скорее всего меньше. Но всё равно много. Танки идут по засыпанным могильным рвам. И нет в этом никакого осквернения могил. Мы идём мстить за покоящихся здесь. Первые танки выкатываются из леса. Всё, Рига перед нами. Правда, не та средневековая Рига из фильмов Рижской киностудии о загнивающем Западе. Одноэтажная застройка. Деревня. Болотное село[160]. Танки и БТРы прут, не разбирая дороги, ломают заборы, сносят хлипкие сараи, по возможности объезжают не отличающиеся капитальностью деревянные избушки. Два километра избушек. Наконец железнодорожная насыпь. За ней уже городская застройка. От насыпи в город бегут люди в полицейской форме. Успеваем дать по ним несколько пулемётных очередей. Ответного огня нет. Полицаи скрываются в городской застройке. Один батальон уходит левее. Его путь – через Матвеевское и Ивановское кладбища, мимо кварталов гетто на берег Западной Двины. В город уходят разведчики на БТРах. Через несколько минут из Парка 1905 года слышится стрельба, крики. Крики вдруг переходят в мощное «ура», и из парка выбегает сотня давешних полицаев, их преследует огромная толпа одетых в рванину мужиков, вооружённых палками и лопатами. Наши пулемётные очереди серьёзно сокращают поголовье полицаев. Мужики останавливаются. Пара минут на опознание друг друга с помощью великого и могучего русского мата. И толпа подтягивается к насыпи. Это, оказывается, наши военнопленные из городского «Шталага-350»[161], что здесь неподалёку на улице Пернавас. Оказывается, наши листовки упали и на лагерь, а нашу канонаду они и так слышали. И у парней появился мотив. Два мотива. Первый – помочь наступающим частям РККА. Второй – терять было нечего – при невозможности эвакуировать лагерь немцы бы расстреляли всех заключённых. Заключённых использовали на строительных работах в городе, на заводах и ремонтных мастерских. Была у пленных и связь с городским подпольем. В общем, в бараках нашлось с десяток различной стрелковки, тайно пронесённой в лагерь. Терять нечего. Сидеть скучно. Решили развлечься. Толпой навалились на охрану. Завалили выстрелами из пистолетов пулемётчиков на вышках. Благо там в лагере всё тесно было. От казарм для пленных до вышек два десятка метров. Кое-как вооружились и побежали искать советскую власть. Толпа впечатляющая. Тысяч двадцать – двадцать пять. Пытаюсь быстро привести пленных в чувство. Ничего ещё не закончилось. Формируем временные роты и батальоны. Вооружаем. Не зря тащили в БТРах запас трофейных стволов. На всех, ясен пень, не хватает. Но парни в эйфории, горят энтузиазмом. Готовы голыми руками на танки идти. Хорошо хоть, что сейчас и здесь танки есть только у моей бригады. У немцев брони почти нет. Потом, когда считали трофеи, всего два десятка БТРов и бронемашин насчитали. Вообще-то и немцев в Риге не должно быть много. Если не считать гражданскую администрацию, всяких спецов-инженеров с заводов, железной дороги и порта, медперсонал из госпиталей, то, по данным разведки, немецкий гарнизон насчитывает тысячи полторы. Гораздо больше местных полицаев. Они у арийцев под всякими разными названиями проходят. Но для нас они все полицаи. Не люблю в сортах дерьма разбираться. Так вот, полицайских батальонов штук пять или шесть. По штату – 500–520 полицаев в батальоне. Итого три тысячи. Исходя из того, что пилоты видели на рубеже между озёрами, там тысячи три-четыре защитничков рейха точно было. Соответственно, в городе тыща – максимум полторы осталось. Справимся. Доклад от ушедшего на западный берег батальона. Гетто восстало. Суровые еврейские парни энергично давят своих сородичей, запятнавших себя сотрудничеством с оккупантами, и просят срочно прислать помощь и оружие. Побольше. И патронов. Побольше. За нашими спинами, за каналом Югла, канонада потихоньку стихает. Оттуда только изредка слышатся отдельные пулемётные очереди. Раз в ответ пушки не стреляют, значит, это наши пулемёты. Тупая была идея загнать почти весь гарнизон города в узкое дефиле. Видать, не нашлось здесь у немцев под рукой толкового полевого командира. Доклад от разведчиков. Мосты через Двину по-тихому взяты под контроль. Срочно нужна помощь. Слишком много бестолково мечущихся немцев. Уже целый автопарк собрали из легковушек, пытавшихся на западный берег убечь. И всяких интересных типов наловили толпу. Типы пока лежат мордой в мостовую, но их слишком много. Могут сбечь. Решаюсь рискнуть и наплевать на все правила штурма. Пехоты у меня сейчас до хрена. А организованного сопротивления в городе особо не предвидится. Один танк или БТР, к нему рота-сотня плохо вооружённой пехоты, и вперёд – чистить улицу. Исключение – Корнеев. Он с нашей штатной мотострелковой ротой и взводом танков идёт в гости по самым интересным адресам. Типа комендатуры, рейхскомиссариата, гестапо и т. п. Через полчаса командир оставшегося чистить дефиле батальона докладывает, что супостат уничтожен, путь для тыловых подразделений и артиллерии свободен. Перенацеливаю батальон на товарную ж/д станцию и грузовой порт. Артиллерии и тылам – подтягиваться к городу. К десяти часам вечера город в целом под нашим контролем. Аэродромы в Румбуле и Спилве захвачены. Только до портовых сооружений в устье Двины пока руки не дошли. Несколько групп наших бригадных разведчиков в гуманитарном коридоре под видом фельджандармов фильтруют убегающих из города. Всех, кто в форме, отводят в сторонку, типа куда бежите дезертиры, сейчас мы из вас будем формировать штрафные роты. Но в «штрафники» попадают сугубо носители серьёзных званий. Они интересны Корнееву. Неинтересных расстреливают тут же, в овраге. С паникёрами «цепные псы»[162] никогда не церемонились. И выстрелы в овраге никого из бегущих не удивляют. В половине одиннадцатого я уже располагаюсь в кабинете рейхскомиссара. С Румбулы сообщили, что там обнаружен личный самолёт Шелленберга с загруженными в него гробами и шинелью шефа Абвера. В гробах тела Розенберга и Лозе. Экипаж взят в плен. Заявляется довольный Корнеев. У него три новости. Две хорошие, одна не очень. Он поймал ВРИО рейхскомиссара и начальника местного СД, а вот Шелленберг убёг, перед самым началом штурма улетел на гидросамолёте. А вторая – хорошая новость… Корнеев жестом фокусника открывает дверь в приёмную. В кабинет строевым шагом входит улыбающийся Эрвин Зиберт. – Вот, искал, кому продать славянский шкаф, товарищ генерал. – Шкафов у нас навалом. Нам бы кроватей штук несколько. Вот значит про кого меня парни из ГРУ предупреждали. Эрвин вкратце докладывает о своих похождениях. Молодчага! Корнеев предлагает это дело обмыть. Но у меня другие мысли. Делюсь с парнями. Корнеев хмурится. Зиберт говорит – всегда готов. Даю команду притащить из подвала болезного Дрехслера. Увидев Эрвина, Дрехслер бледнеет, пытается материться, но выглядит это жалко. Не катит немецкий против русского мата. Дрехслеру озвучиваю предложение, от которого хрен откажешься. С печальной миной генеральный комиссар Леттланда даёт письменное согласие на сотрудничество с НКВД. Фактически он внёс существенный вклад в успех операции по окружению группы армий «Север», за деньги, состоя в сговоре с сотрудниками советской разведки. Слить всё это Шелленбергу нам, как два пальца об асфальт. Так что никуда не денется, будет на нас пахать как миленький. Далее мы все погружаемся в увлекательную работу по изготовлению новых документов для Эрвина. Через пятнадцать минут он уже опять гауптманн Пауль Босс, но числится офицером для особых поручений при генеральном комиссаре Леттланда. Ещё минут через пятнадцать конвой везёт пленного генерального комиссара, гауптманна Босса и ещё троих немецких офицеров на аэродром Румбула. 21–22 января 1943 года. Рига – Кёнигсберг. Запланирован перелёт в Москву на личном самолёте Шелленберга, с труппами высших функционеров рейха. Русских пилотов, могущих вести транспортник, на аэродроме ещё нет. Сюда пока успело прилететь только звено «яков». Поэтому в Москву на Ю-52 полетит немецкий экипаж, правда, в сокращённом составе. Только пилот. Пятеро пленных и конвой – семь человек. Звено как раз и сопроводит «Юнкерс» до Москвы. Чтобы чего не вышло. Истребителям только надо заправиться и боекомплект догрузить. Полчаса до вылета. На аэродроме суета. В какой-то момент двое конвоиров уходят. И гауптманн начинает действовать. Его поддерживают другие офицеры. Обалдевший пилот смотрит на молниеносную схватку. Никто не успел даже выстрелить. Несколько секунд – и под крылом «Юнкерса» лежат восемь трупов. Три в немецкой форме, пять в советской. Пауль с размаху отвешивает застывшему в ступоре пилоту оплеуху и толкает его к самолёту, подхватывает под руки еле держащегося на ногах Дрехслера и тащит его туда же. Люк закрыт. Пилот занимает место в кресле. Несколько нервных минут на предполётные манипуляции. Наконец двигатели один за другим заводятся. Секунды тянутся. Надо дать моторам прогреться. Пауль орёт на лётчика. Похрен, что движки после полёта надо будет менять. Надо уносить ноги. Разбег. Отрыв. За бортом слышны выстрелы и видны пролетающие рядом пулемётные трассы. Практически пустой «Юнкерс» резво карабкается вверх. Небо разрезают лучи прожекторов. Но самолёт скрывается в ночи. Уфф. Оторвались. Вырвались. Но рано расслабляться. Мимо кабины опять летят трассеры. Это догоняют не успевшие до конца заправиться истребители русских. Пилот маневрирует. Пауля и Дрехслера мотает по салону незакреплённые гробы переворачиваются. Лётчик что-то орёт. Ага, пытается до кого-нибудь докричаться по радио. Перестаёт работать правый двигатель. Попали. Хорошо, что русские не успели дозарядиться. Снаряды к пушкам у них уже кончились. Бьют только из пулемётов. Ну, это наша индюшка[163] выдержит. Главное, чтоб в пилота не попали. Наконец-то отяжелевший самолёт добирается до облаков и скрывается в них. Всё, русские отстали. Пауль пробирается в пилотскую кабину. – Куда лететь, герр гауптманн? – Лётчик, хоть и в равном с Паулем звании, не подвергает сомнению его право командовать. – А куда сможем? На двух-то движках? – Думаю, до Кёнигсберга дотянем. – Ну вот туда и полетели. Удалось с кем-нибудь связаться? Нам бы на всякий случай не помешало прикрытие. – Да, из Шаулена ответили. Но там нет истребителей. Обещали с Кёнигсбергом связаться. Оттуда должны что-нибудь нам навстречу послать. Уж там-то истребители по-всякому есть. Пауль вернулся обратно в салон. Хороший самолёт. Даже небольшая кухонька есть. Крохотная. И бар. И не рас…траченный. Коньяк. То, что надо. – Ну что, герр Дрехслер, по пятьдесят капель за новую жизнь пропустим? – Не ёрничайте, гауптманн. И так тошно. – Кто ж вам доктор. Сами вляпались. И всё же выпейте. Полегчает. Выпили. Ещё раз выпили. Дрехслер задремал. Пауль поправил гробы и пошёл в кабину к пилоту. – Как дела? – Пока нормально. Из Кёнигсберга выслали встречу. Герр оберфюрер очень обрадовался, приедет нас встречать. – Какой оберфюрер? – Да Шелленберг. Это же его самолёт. – Свинья собачья! А я думал, большевики звиздят, что самолёт шефа Абвера тиснули. О да, он не обидится, что я там коньячок его распечатал? – Думаю, самолёт за бутылку коньяка – нормальный размен. И с меня ещё причитается. Прилетим в Кёнигсберг, если оберфюрер никуда не пошлёт, сразу в ресторан. С меня хорошая пьянка причитается, герр гауптманн. – Пауль. Дружище, просто Пауль. И куда тебя посылать? Самолёт-то однозначно в ремонт. – А, я – Карл. Летели болтали. Минут через сорок встретили звено ночных перехватчиков. Ещё через час сели в Девау[164]. Чуть не убились. Одна из покрышек шасси оказалась прострелена. Самолёт повело, завертело. Но, видимо, или пилот был волшебником, или просто повезло, и самолёт, сломав обе стойки шасси, замер посреди взлётной полосы. И даже не захотел загораться. Пожарные машины несутся с рёвом сирен. «Скорая помощь» тоже не отстаёт. Чуть позади два открытых грузовика с солдатами охраны аэропорта. За ними несколько легковых авто. Суета. Из самолёта достают помятых беглецов и на удивление целые гробы. Шелленберг растроган. Шеф Абвера рад как никогда в жизни. Этот покалеченный самолёт привёз его спасение, его алиби. Тело Розенберга не досталось большевикам и будет предано земле с почестями. А Дрехслер подтвердит версию оберфюрера о предательстве Линдемана. Интерлюдия Тридцатилетний капитан Муса Шимшек был на хорошем счету у командования и пользовался уважением подчинённых. В двадцать семь лет он занял должность командира разведывательной роты горнострелковой бригады. А по результатам Синайской операции скоро должен был получить чин майора. Начальник разведки бригады обещал забрать его к себе заместителем, как только из госпиталя придут документы о комиссовании прежнего зама. Хорошие перспективы. О которых он и не мечтал. Реально не мечтал. И не хотел. Мало кто знал, почти никто не знал, что настоящее имя Мусы – Микаэл Давтян. Муса был армянином. Криптоармянином[165] из Эрзурума. Своих родителей Муса не помнил. Из родственников у него был только старший брат. Когда Мусе было два года, брату Рубену десять лет, их родители погибли. Резня. Геноцид. Когда выживших после резни армян начали собирать для депортации в сирийскую пустыню, их с братом спрятал, приютил, а потом и усыновил бездетный старик-сосед. Не то чтобы старик-турок любил армян, он был одинок, а Рубен вполне мог уже сойти за помощника в хозяйстве. Муса был приложением к Рубену. Старик втихую сделал братьям обрезание, обучил исламским молитвам и обрядам. Старик не дал братьям умереть, но он не мог заменить им родителей. Братья уважали старика. Он многому их научил, хотя обучение было несколько однобоким. Старик когда-то служил в армии и к братьям относился, как хороший унтер-офицер к подающим надежды новобранцам. Зарабатывал на жизнь старик сапожным ремеслом. Рубен, когда Муса подрос, иногда рассказывал ему о родителях, о сёстрах и других родственниках. Рассказывал, какая у них была большая и дружная семья. И тогда Мусе становилось тоскливо. Старик заботился о братьях, как хороший командир о подчинённых. А мальчишке не хватало материнского тепла и ласки, отцовской доброты. Хотелось забраться кому-нибудь на колени, послушать сказку и уснуть в родных объятиях. Много позже, очутившись в казарме, Муса чувствовал там себя как рыба в воде. И немудрено, дом старика и порядки в нём были один в один с казармой. Хотя чего можно было ждать от стариковского дома, вокруг которого носились вихри войн, революций, эпидемий и банального бандитского беспредела. Когда Рубену шёл шестнадцатый год, он однажды пришёл домой загадочный и задумчивый. На расспросы младшего брата отвечал односложно, мол, тот ещё мал и молод. Но через несколько дней всё же рассказал брату под большим секретом, что встретил друга отца. И что этот друг состоит в организации, которая за армян. За то, чтобы у армян была своя страна. И за то, чтобы никто и никогда больше не смог лишать армянских детей их родителей. Как-то так запомнились Мусе путаные объяснения брата. Когда Муса ещё подрос, выяснилось, что организация называется партией «Дашнакцутюн»[166]. Когда Мусе исполнилось десять, страна наконец-то начала успокаиваться после череды войн, переворотов и революций. Муса пошёл в школу. Старик сказал, что это необходимо. Старик сказал – пацан сделал. Не то чтобы Мусе нравилось учиться, но он знал, что раз за что-то взялся, то надо довести это до конца. Парень был средним учеником. На домашние задания много времени не было, надо было помогать по хозяйству старику, так как брата уже не было, его призвали в армию. Пару раз Рубен приезжал в Эрзурум на побывку. И во второй свой приезд познакомил Мусу с тем самым другом отца. Гарегин. Так когда-то его звали. Теперь же он просил называть себя на людях – дядя Гючлю. Муса иногда помогал дяде Гючлю. Иногда от дяди приходили люди, и пацан помогал им. Сбегать что-то отнести-принести, показать дорогу, посидеть на стрёме, спрятать что-то. Интересно. Повышает самоуважение безусого пацана участие во взрослых делах. Тайных делах. И Муса научился молчать, научился скрывать свои мысли и знания, научился конспирации. От Рубена пришла телеграмма, что служба его закончилась, но, к сожалению, сразу приехать домой он не сможет. Пообещал армейскому другу помочь в семейных делах. Как только закончит с помощью, так и приедет. Но вместо брата приехал его друг. Старику он рассказал, что Рубен попал под камнепад на далёкой горной дороге. Огромная каменная осыпь теперь его могила. Старик-сапожник схватился за сердце, упал на лавку и через два часа умер. Похоронить его успели ещё до заката. Вечером Сулейман, так звали сослуживца Рубена, и Муса сидели за столом и поминали старика. Маленькую комнатку освещала гордость покойника – единственная в их доме электрическая лампочка. Сулейман достал из солдатского рюкзака бутылку чачи и разлил по стаканам. Помянули. В глазах Мусы – вопрос. Не принято спиртное в исламской традиции, хотя новые власти уже заявили, что ислам теперь в республике будет только в мечети, а не на улицах и в домах. Может, в армии принято по-другому? Нет. Всё проще и сложнее. Настоящее имя Сулеймана – Симон. Его история – один в один история братьев. Только спас его от расправы во время погрома в 15-м в Трапезунде албанский купец. Рубен и Симон после демобилизации поехали по заданию партии в Хаккяри[167]. Партия вынесла приговор одному из мелких курдских вождей, руки которого по локоть в крови армян. Курда сослуживцы убили. Но была погоня. И Рубен погиб. Симон помог Мусе продать дом, и они вдвоём уехали в Стамбул. Симон устроился работать в порт, снял небольшую комнатку, а Муса опять пошёл в школу. И потекла иногда скучно-монотонная, а иногда захватывающе-интересная жизнь. Несколько раз Симон исчезал на неделю-другую. Возвращался довольным. Дело сделано. Очередной виновник десятков-сотен-тысяч смертей армян получал по заслугам. Когда Мусе исполнилось шестнадцать, Симон первый раз взял его с собой на исполнение приговора. Страха не было. Была нервная дрожь в коленках. Были рвотные позывы, в момент, когда голова бывшего османского офицера отделилась от шеи. И гордость. Я смог! Острый нож не выпал из руки. Обучение в школе закончилось. Симону предложили службу в полиции. Он согласился, а Мусе помог устроиться докером в порт. И опять размеренная жизнь. Дом – работа, дом – работа. И иногда выезды на исполнение. Изменилось только место жительства. Жалованья полицейского хватало уже на отдельную квартиру. Прошло два года. Пора идти в армию. Пошёл. Трудно. Трудно было всем новобранцам. Мусе было легко. Он почти всю жизнь прожил в мужском коллективе, где не было маменькиных пирожков и бабушкиных сюсюканий. Порядки в казарме ничем не отличались от правил, по которым он жил в доме старика. Про те же порядки он много знал от Симона. Мусу заметили командиры. Сообразительный малый. Дисциплинирован, знает уставы, тупых вопросов не задаёт, с оружием обращаться умеет, неплохо стреляет, форма всегда в порядке. Идеальный солдат. Его направили в полковую учебку. Парень учился на пулемётчика. Показал неплохие результаты. И потянулись армейские будни. Иногда в выходные к Мусе приезжал Симон. Симон сдал экзамен и уже носил погоны тегмена[168]. Когда срок службы Мусы подходил к концу, Симон, сменивший место службы в полиции на службу в жандармерии, предложил помочь поступить в военное училище. Муса согласился. Командиры дали Мусе хорошие рекомендации, и устча-вуш[169] Шимшек убыл для учёбы в Стамбульское пехотное училище. Ещё два года. Три раза был в отпуске. Ещё три трупа пополнили личный список уничтоженных врагов. Отличный курсант, хороший товарищ. Вошёл в первую двадцатку при выпуске. Лейтенант. Место службы – Карс. Однажды взвод Мусы получил приказ сопроводить небольшую группу. Группу диверсантов. Солдат использовали как носильщиков. Дошли до границы. Осмотрелись. Вроде бы всё спокойно. Диверсанты забрали у солдат мешки со взрывчаткой и начали пробираться по заросшему колючим кустарником склону горы к никак не обозначенной на местности границе. Границе СССР и Турецкой Республики. Дело сделано, приказ выполнен, можно уходить. Но что-то насторожило Мусу. Взвод уходит на обратный склон горы, а потом ползком возвращается. Лежим – ждём. Всё спокойно. Диверсы уже поднимаются по склону соседней горы. Советской горы. Внезапно там что-то происходит. Диверсанты начинают бегать и падать. Почти сразу оттуда доносятся выстрелы. Засада. Диверсанты бегут назад. Их преследуют советские пограничники. Когда расстояние позволяет, взвод открывает огонь. Пограничники залегли. Диверсанты смогли оторваться. Потери, конечно, у них есть. И звиздюлей кто-то, да получит за хреновую подготовку операции. Но Мусы это не касается. Он, наоборот, звезда. Проявил разумную инициативу. Муса получает погоны старшего лейтенанта и должность заместителя командира разведроты бригады. Должность позволяет основательно заняться стрелковой подготовкой. Муса стреляет практически из всего стрелкового оружия, что есть в бригаде. Он становится известен среди офицеров как лучший стрелок из пистолета. Снайперская винтовка ему даётся не очень. Он из неё стреляет, но до лучших стрелков ему далеко. Так думают все. И не догадываются, что Муса на стрельбище метит не в десятку, а в восьмёрку или семёрку. Офицеры стреляют по банке, поставленной на пенёк, а Муса целится и попадает по майскому жуку, ползущему по коре этого пенька. Не надо сослуживцам знать, что старший лейтенант Шимшек уверенно может завалить человека с километра. Тем более что в округе начали происходить убийства уважаемых людей. Почти всегда выстрел бывал с запредельных дистанций. В Европе началась война. Турция пока не воюет. Но на всякий случай потихоньку укрепляет-увеличивает армию. Командир роты получает повышение и убывает к новому месту службу. Муса становится ротным. Через год – он уже капитан. Третий год войны в Европе. У Мусы появляется новый ВРАГ. Президент Республики. Инёню издал указ о военном налоге на богатство[170]. Муса мечтал получить приказ на ликвидацию президента. Но. Партийная дисциплина. Исполняй то, что приказала партия. Служи. Четвёртый год войны в Европе. Турция объявляет войну Британии. Бригада направлена в Сирию. Англичане отступают. Победный марш. Алеппо, Хама, Хомс. Жестокие бои с французами и евреями за Дамаск и Иерусалим. Треть роты там осталась. Недолгое стояние перед Синаем, и опять погоня за англичанами вдоль моря, где главным противником были не лайми, а обезвоживание. И главная забота командира не пополнение боезапаса, а снабжение водой.