Был отдан приказ о немедленном освобождении Рудольфа Гесса и ещё более немедленном приглашении его на аудиенцию к ВРИО премьер-министра. Генеральный штаб отдал приказ всем частям и соединениям вооружённых сил прекратить боевые действия против вермахта и его союзников. Адмиралтейство отдало приказ всем кораблям флота Его Величества прекратить все боевые действия и вернуться в порты базирования. Послу Соединённого Королевства в Швейцарии было предписано немедленно встретиться с послом Третьего рейха и передать предложение о немедленном прекращении боевых действий между странами и о немедленном начале переговоров о заключении мирного договора. Мир охренел от таких перемен. Адольф Гитлер был на грани инсульта от переполнявших его эмоций. 26–28 января 1943 года. Рига. Утро 26 января. Немецкий комкор смог удивить. Разведотдел бригады обобщил сведения от наших РДГ, работающих вдоль дорог на Ригу и сведения авиаразведки. Картинка выходила следующая. В Елгаву прибыли только боевые подразделения немецкого корпуса. Тыловиков и снабженцев немцы выгрузили в Добеле и своим ходом отправили в Тукумс. На Иецаву ушёл только один мотопехотный батальон. На кратчайшую, прямую дорогу к Риге немцы отправили тоже один мотопехотный батальон с десятком танков. Остальные части корпуса идут своим ходом по дороге вдоль восточного берега Лиелупы к озеру Бабитэс. Передовые части уже в пяти километрах от озера в Звигулях. Погода опять стоит хреновенькая. Низкая облачность, мокрый снег с дождём. Авиацию пока не получается использовать. Ни для штурмовки колонн, ни для корректировки огня артиллерии. Хотя есть и плюсы в такой погоде. Снег намок, и по снежной целине техника не пройдёт. Она теперь жёстко привязана к проторенным дорогам. А возле этих дорог сидят наши ДРГ. И наши разведчики начинают корректировать огонь нашего главного артиллерийского козыря – двухбатарейного дивизиона железнодорожных артустановок ТМ-1-180. Дальность позволяет 180-мм орудиям работать с восточных окраин Риги. Пристрелка. Накрытие. И тридцать два почти стокилограммовых снаряда в минуту начинает выпускать на волю артдивизион. Восемь минут длится артналёт. Фашики начинают активно искать наши «глаза». ДРГ – уносит ноги с наблюдательного поста. Но почти двести пятьдесят снарядов расхреначили напрочь и так не шибко проезжую дорогу. Теперь на том участке только пешим порядком можно пройти, и то есть риск ноги переломать. Разведчики доложили об уничтожении артогнём около двух десятков чешских «праг» и стольких же БТРов. Неплохое начало дня. С дороги на Иецаву поступил доклад. У моста через речушку Миса немцы, попав под обстрел нашей первой засады, остановились и начали окапываться, не предпринимая никаких попыток переправиться на восточный берег. Ну и ладненько. Меньше головной боли. На центральной дороге в районе разъезда Дал-бе, у моста всё через ту же Мису немецкая мотопехота, попав под обстрел, из засады начала разворачиваться в боевой порядок и, по всей видимости, собирается с боем переправляться через речку Флаг им в руки. Мосты, автомобильный и железнодорожный, заминированы. На льду реки, по километру в каждую сторону от моста, уложены удлинённые сапёрные заряды[236]. Как только немцы пойдут в атаку, мосты взорвутся, а лёд речки расколется. Пущай попотеют немцескандинавы, форсируя речушку. По докладам с этой засады – танки в этом батальоне – французские Сомуа. Принимаю решение отправить туда наш бронепоезд. Ему 47-мм пушки этих французов не страшны, а 76-мм орудия бронепоезда должны быстро помножить на ноль эти медлительные создания французского танкостроения. Теперь всё внимание на приморскую дорогу. Наши связисты за эти дни, пока ждали немцев, протянули несколько телефонных линий по лесам, вдоль дорог, по которым предполагалось движение оккупантов. Так что наши ДРГ без особых проблем могли оперативно докладывать о продвижении фашистских бронеколонн и при необходимости корректировать огонь артиллерии. Что, собственно, они и делали. Не знаю, планировал ли командир немецкого корпуса переправляться на северный берег озера Бабитэс, но мы ему эту возможность сильно затруднили. Найденный в Рижском порту портовый ледокол накануне прошёлся вдоль озера и по Лиелупе до переправы в Мурниеки, так что с ходу по льду на левый берег реки и на северный берег озера, вытянутого тринадцатикилометровой кишкой вдоль берега залива, у немцев переправиться не получится. Начнут пытаться переправиться – накроем артиллерией. В общем, потопали немцы по дороге, зажатой между южным берегом озера и заболоченными, заснеженными лесами. Длинная колонна получилась. Мы хоть с помощью авиации и диверсий основательно проредили эсэсовскую бронетехнику, но у них ещё осталось штук 200 танков и, наверное, чутка поболе БТРов. При уставной дистанции в 25 метров между машинами на марше длина колонны – почти 12 километров, а с учётом разрывов между подразделениями – все 20–25 км. Первая засада на этой дороге была в районе хутора Перкони, что в 25 километрах от центра Риги. Обстреляли из танков ГПЗ[237] противника. Сожгли все ганомаги передового взвода. Передовой батальон немцев остановился и начал пытаться перестроиться в боевой порядок. Сгрудились. Несколько танков застряли в снегу, пытаясь съехать с дороги. Сзади подходят новые подразделения. Хорошая мишень для артиллерии. По немцам сначала дал десяток залпов железнодорожный артдивизион, а потом начал стрелять дивизион 122-мм гаубиц М-30, который мы выдвинули на найденный островок среди окружающих Ригу болот. Итог – ещё штук пятьдесят всевозможной бронетехники у немцев из строя выведено. Не факт, что навечно, но то, что сегодня-завтра в бой они не пойдут – это точно. В общем, нормально отстрелялись. Немцы пустили вперёд спешенную пехоту прочёсывать придорожный лес в поисках корректировщиков. Гаубицы поработали ещё чуть-чуть по пехоте шрапнелью. Немцам не понравилось. Но огонь пришлось прекратить – нашим артнаводчикам пришлось смазывать пятки. На часах ещё один час до полудня. Два часа немцам потребовалось, чтобы пройти три километра до следующего на дороге хутора Тренич. Все три километра им пришлось ползти под беспокоящим обстрелом нашей артиллерии. В Трениче опять засада. И всё повторяется по новой. Сгрудившихся на дороге немцев обрабатывает наша тяжёлая артиллерия. Наша передовая группа уходит в Душели. Немцы входят в Тренич и отправляют мотопехотную роту в разведку по уходящей в лес грунтовке к хутору Антынып. По этому просёлку теоретически можно почти до самой Риги добраться. Теоретически. На практике там перед самым хутором заминированный завал, в дополнение пристрелянный артиллерией. Ну и артнаводчики поблизости. На случай, если немцы окажутся упёртыми – дальше по дороге подготовлены ещё три таких же завала, только уже и с войсковым прикрытием. Немцы оказались норвежцами, и совсем не упёртыми, дальше по лесу идти не захотели. Через пару часов обратно в Тренич пешком вернулось едва полроты. В Трениче немецкий командир наконец-то посчитал возможным развернуть свою артиллерию. По вытянувшейся на дороге кишке немецкой колонны прошла команда. Бронетехника начала жаться к обочине, пропуская спешащую к передовой буксируемую артиллерию. Судя по докладам наших ДРГ, в Тренич спешила вся тяжёлая артиллерия немецкого корпуса, два дивизиона 15-см гаубиц – все 24 штуки. Из этого хутора немецкие гаубицы как раз могли дотянуться до окраин Риги. Ну что ж, мы на это, в общем-то, рассчитывали. Правда, минировать там ничего не стали. Всё-таки там довольно много мест для развёртывания артиллерии. Удачно расположились немецкие канониры. Для нас – удачно. Сразу два поста артнаводчиков могли наблюдать, как немцы суетятся, отстёгивая свои орудия от тягачей. Ну, не будем тянуть резину. Команда проходит на расположившийся в шести километрах к востоку от немцев дивизион наших горных «катюш». Разом к немцам на позиции прилетают почти двести 82-мм реактивных снарядов. Через три минуты новый залп. Наблюдатели сообщают – добавки не требуется. Ни одного целого орудия больше не наблюдается. В 15:00 немцы разворачивают в боевой порядок два батальона, мотопехотный и танковый, и начинают движение к Душели. Три километра по мокрому снегу, по не до конца промёрзшим заболоченным участкам, с частыми островками диких кустарников и молодых деревьев. Согрелись, вспотели викинги. Чтоб не расслаблялись, по ним изредка работают наши гаубицы. В основном шрапнелью, по спешенной пехоте. За километр до хутора начали взрываться на минном поле идущие немного впереди «праги». Из леса, подходящего к самому хутору по чешским танкам начали работать наши засадные «четвёрки», а по спешенной пехоте пулемёты с наших БТРов. Атакующие остановились. Пехота залегла. К ним начали подтягиваться немецкие «четвёрки» и ганомаги. Плотность порядков атакующих возросла. Поле шириной в полтора километра вместило в себя около 80 танков и под сотню БТРов. Боюсь-боюсь. Ща кааак вдарят. Не срослось. Хреново воевать без поддержки авиации и артиллерии. Хреново немцам. А нам зашибись. Наши-то крупные калибры никуда не делись. Начинаем перепахивать поле. Немецкие танки пытаются изобразить ускорение, но это слабо у них получается на раскисшем поле. Пытаются стрелять по позициям нашей засады. Но им никто не отвечает. Зачем? Минное поле и крупнокалиберная артиллерия и так прекрасно прореживает наступающих. В полпятого немцы вошли в Душели, оставив на поле перед хутором до сорока танков и полсотни БТРов. А наш заслон опять удрал. И так не видимое за облаками солнце уходит за горизонт. Интересно, попрутся ли немцы на ночь глядя вперёд или заночуют? Связисты приносят сводку погоды. Синоптики обещают улучшение погоды. Ну в том смысле, что после полуночи небо разъяснится и ударит мороз. Градусов 12–15. Авиации можно будет летать. Штаб фронта сообщает, что может отправить по нашему запросу пару бомбардировочных полков, если обеспечим наведение. Конечно, обеспечим. Немцы, войдя в Душели, почти сразу, уже по темноте, попытались продвинуться дальше по дороге, но наткнулись на минное поле и заградительный огонь артиллерии. И решили пока не рисковать и передохнуть. Правда, чтобы мы не расслаблялись, отправили вперёд по лесам и по берегу озера пехоту пешим порядком. Наивные. Километра через полтора отстрелялись по неугомонным викингам «катюшами». На том их активность и закончилась. Подводим в штабе итоги напряжённого дня. Бронетехнику немецкого корпуса мы за день ещё уполовинили. Штук сто танков у фрицев осталось и сто – сто двадцать БТРов. Правда, две роты «тигров» пока нам на прицел так и не попались. Они всё где-то в конце колонны болтались весь день. И самки собаки – слишком большие интервалы держали, метров по двести между машинами. Так что железнодорожную артиллерию, которая только и могла до них дотянуться, мы напрягать не стали. Задолбаешься по одиночному танку за тридцать пять километров стрелять. Ничего, подождём до завтра. Завтра фрицы уже наконец к окраинам города выйдут и выкатят перед нами своих зверей. Ближе к полуночи действительно облака рассосались и начало холодать. Отправили посмотреть за немцами два звена У-2. Из Пскова к нам уже летят обещанные полки бомберов. С Румбулы взлетают наши штурмовики. У-2 сигнальными ракетами обозначают найденные скопления немецкой техники. С земли начинают работать мелкокалиберные зенитки. А нам этого и надо. У штурмовиков задача как раз на подавление ПВО. Проредили немецкие зенитки. А тут уже передовое звено наведения бомбардировочного полка подошло. Вывешивают на парашютах осветительные бомбы, и понеслось. Как потом мне рассказали, часть Пе-2 имели на борту кассеты с экспериментальными ПТАБ-2,5–1,5[238]. Позже, когда я допрашивал взятого в плен командира датской дивизии Крюссинга[239], выяснились результаты этого налёта. 62 танка, включая 8 тигров, 47 БТРов и бронемашин, 54 грузовика, 3 штабных автобуса и 1710,5-см лёгких гаубиц были выведены из строя. Феноменальный результат для ночного налёта. Правда, ключевое слово – выведены из строя, то есть не уничтожены. Большая часть была вполне ремонтопригодна и могла быть возвращена в строй в течение нескольких дней. Что-то можно было и за день починить. Но… Во-первых, ремонтные подразделения частей корпуса были совсем в другом месте, а во-вторых, мы просто не дали немцам времени на восстановление. Утром 27-го, с первыми лучами солнца, немцы попёрли вперёд, за ночь они смогли расчистить минное поле за Душелями, и ничто не мешало показать им молодецкую удаль. Благо тесноты в боевых порядках у них уже не наблюдалось. Практически все танки могли уместиться на фронте наступления в километр-полтора, не нарушая уставов. 57 танков, из них 36 «тигров». По немецким уставам как раз так и надлежало рвать оборону противника на направлении главного удара. Но главный удар подразумевает ещё и поддержку со всех сторон. Со всех сторон тебя прикрывают-подпирают. В твоих интересах действует авиация, артиллерия готова тебя поддержать при первом же намёке на сопротивление противника. Сзади есть резервы, за свои фланги ты не беспокоишься, ими есть кому заняться. А в нашем случае всё наоборот. Люфтваффе попыталось изобразить что-то похожее на налёт, но полк Шестакова быстро разобрался с двумя десятками «лаптёжников», прилетевших почти без истребительного прикрытия. Восемь «мессеров». Шестаковцам – на один зуб. Артиллерию эсэсовского корпуса утром добили лётчики-штурмовики. Резервы у корпуса были разве что чисто пехотные. Фланги открыты. Замах на червонец. Удар получился так себе… Сначала в ускоренном темпе повторился вчерашний сценарий на двух рубежах. Последний рубеж, до которого немцы смогли дойти, – ручеёк Дзилнупе, что впадает в юго-восточный угол озера Бабитэс. До ручейка дошли только четырнадцать «тигров». Там их и перещёлкал полк наших СУ-122. А потом мы пошли вперёд. Надо было зачистить дорогу вдоль озера, пока немцы не уволокли, не отремонтировали всё нами наколоченное. Пехота против танков и мотострелков не играет. А если ещё за танками есть артиллерия, а над танками – авиация, лучше сразу самому застрелиться, ну или в плен сдаваться. Что, собственно, норвежцы и датчане и делали. Когда к вечеру мы дошли до западной оконечности озера, то в плену у нас были уже под десять тысяч перепуганных потомков викингов. А в это время в Ригу с востока входили передовые части 2-й танковой армии, которые, передохнув чутка, ночным маршем ломанулись дальше на запад. Утром с наскока они заняли города Слока, Темери, Тукумс, Елгаву и Иецаву. Уф. Можно выдохнуть. Бригада свою задачу выполнила. В Риге появились начальники с большим количеством звёзд на погонах, чем у меня. И можно сдавать им дела. Бригада пока остаётся в Риге в качестве гарнизона города, но в ближайшее время будет выведена в тыл на переформирование. Потери в личном составе у бригады за время рейда были не особо большими. Чуть больше пятисот человек постоянного состава мы потеряли убитыми и ранеными с момента форсирования Ильмень-озера. Ещё около полутора тысяч погибшими – потери в подразделениях, сформированных из освобождённых военнопленных. Для нынешней войны и в рамках размаха навороченного – мало. Цинично, конечно, мерить смерти людей категориями «мало», «много». Лучше сказать об оставшихся в живых, тех, кто в моей истории погиб, а здесь будет жить. Тут счет пойдёт на десятки и сотни тысяч, а может, и на миллионы. О всех тех, кто не умрёт от голода в Ленинграде, кто не умрёт в уже освобождённых нами концлагерях. Кто не погибнет на фронтах в течение выигранного нами года войны. Потери в технике бригады тоже невелики, но практически вся наша броня за время рейда намотала на гусеницы и колёса под тысячу километров, а кое-кто и поболе. А это предел для нынешних танков. Ещё чуть-чуть, и начнутся массовые отказы техники, начнут клинить движки, рассыпаться коробки передач, гусеницы, подвеска. И бригада потеряет своё главное преимущество – мобильность. Так что приказ из штаба фронта уже пришёл. Передаём во 2-ю танковую все приданные и вновь сформированные подразделения, всю не выработавшую ресурс отечественную технику, всё исправное тяжёлое стрелковое вооружение и артиллерию. А сами через пять дней (раньше не получается – пока единственная железнодорожная ветка на Псков и далее и так работает в перегруз) грузим нашу, ставшую уже родной трофейную броню на платформы – и в тыл. Капитальный ремонт для техники. Подготовка к выполнению новых задач. А то, что новые задачи от Верховного последуют, я и не сомневаюсь. Тем более что и у самого есть мысли на этот счёт. 28 января – 3 февраля 1943 года. Псков – Ярославль. Утро, как всегда, для него за эту последнюю неделю началось с противного крика дневального: «Отряд, подъём!» Заскрипели деревянные нары, раздались хриплые спросонья матерки постояльцев барака. Народ начал нехотя подниматься с нагретых за ночь соломенных тюфяков и, кутаясь в разного фасона шинели и телогрейки, понуро потянулся на улицу к большому сараю, изображавшему отхожее место. Особо задерживаться в бараке было нежелательно. Охрана быстро вколотила в разношёрстную толпу постояльцев лагеря многими позабытую воинскую дисциплину. Непонятливые и тормознутые – моментально оказывались в карцере. А карцер был с умом построен ещё немцами. Так что желающих его посетить особо не наблюдалось. Оправились. Построение. Перекличка-проверка наличия. Наличия постояльцев лагеря. Как называть постояльцев лагеря – непонятно. Вроде бы не арестованные, не подследственные. Проверяемые. Переменный состав проверочно-фильтрационного лагеря НКВД СССР, базирующегося в освободившихся от узников строениях немецкого концлагеря «Шталаг-372». Не пропадать же добру. Проверились. Отряд строем идёт к недавно сколоченным из сырого леса навесам возле аппетитно дымящей полевой кухни. Сегодня праздник у ребят, сегодня на завтрак дают гречневую кашу с запахом тушёнки. Кусок серого хлеба и морковный чай, а возможно, это морковный компот – кому что больше нравится. На морозе – зверский аппетит. С завтраком отряд справляется практически моментально. «Закончить приём пищи! Выходи строиться!» Все команды лучше выполнять бегом. В карцер никому не хочется. Несколько десятков отрядов, стараясь идти в ногу, плетутся на плац. Построение. Командиры отрядов докладывают начальнику лагеря о наличии, происшествиях и т. п. Сейчас должен последовать развод на работы. Хоть ты и проверяемый, а не фиг сидеть – бездельем маяться. Вся страна пашет круглосуточно. Так что, будь любезен, отработай свою пайку. Но сегодня привычный уже сценарий начала дня сбился. К начальнику лагеря подходит, прихрамывая, опирающийся на манерную трость сержант ГБ и передаёт несколько листов бумаги. Начальник начинает вызывать из строя постояльцев лагеря. Причём к фамилиям, непривычно в местных условиях, добавляет и воинские звания. Количество вызванных из строя растёт. Вот их уже сотня. Полторы. Две сотни. Список закончился. Команда вызванным – сформировать новый строй. Начальник лагеря обращается к вызванным – опять непривычно: «Товарищи». Ага, понятно. Счастливчики, прошедшие проверку. Сейчас они строем пойдут в гарнизонную комендатуру, где им оформят новые документы. Затем медкомиссия. Годных к службе отправят по частям, не годных – направят на работу на предприятия. Инвалиды-калеки – получат проездные до дому, до хаты. Вторая серия. Опять начинают вызывать из строя. Опять с прибавлением званий. В основном звучат офицерские звания. Опять формируется новый строй. Около сотни человек в новом строю. Эти не столь счастливы. К ним у НКВД есть предъявы. Был командиром, попал в плен, обстоятельства мутные, но ничего конкретного на тебя нет – прямая дорога тебе в отдельный стрелковый штурмовой батальон[240]. Рядовым. На пару месяцев. Потом вернут прежнюю должность и отправят в обычную часть. Третья серия. Начальник лагеря выкрикивает фамилии. Только фамилии. Из строя выходят люди. На этот раз их отличает большое разнообразие формы одежды. Есть советская форма, есть немецкая, есть польская и чешская[241], есть форма армий бывших буржуазных прибалтийских республик, есть просто гражданские пальто и полушубки. Назвали и его фамилию. Вышел. В строю ещё человек пятьдесят. Бедолаги. Что с ними будет? Неизвестно. Первый раз в лагере такое мероприятие. Логика подсказывает, что в строю стоят те, на кого следователи НКВД смогли накопать что-то серьёзное. И что теперь? Расстрел? Суд? Нет. Какой сейчас суд? Военный трибунал. Строем на заседание трибунала и потом строем же к расстрельной стенке? Не хочу. За что? Возмущаться бессмысленно. Строй уводят к воротам лагеря. Сзади раздаётся монотонный голос начальника лагеря, начавшего наконец развод на работы. Подошли к воротам лагеря. У ворот уже стоит конвой. Десяток бойцов с автоматами. Четыре глухо рычащих овчарки. Дежурный по лагерю начинает процедуру передачи, наверное, уже арестованных или подследственных или хрен поймёшь кого, конвою. Команда «Сесть». Люди в строю неловко усаживаются на корточки. «Голову вниз! Смотреть в землю!» и тише, сквозь зубы, тянется «Суукии». Дежурный выкрикивает фамилии и передаёт начальнику конвоя папку с делом на вызванного арестанта. Арестант встаёт, называет полностью фамилию, имя, отчество и дату рождения. Начальник конвоя сличает личность с фотографией в деле. После чего арестант, подгоняемый собачьим рыком, перебегает несколько метров и опять садится на корточки в группе уже переданных конвою. Передача идёт медленно. Одна-две минуты на арестанта. Вроде бы быстро. Но на передачу пятидесяти – больше часа. Ноги затекли. Кое-кто из арестантов время от времени не выдерживает и заваливается на бок, вызывая истерический лай собак и недовольство конвоиров. Наконец передача закончена. Начальник конвоя пакует папки с делами в картофельный мешок, ставит несколько подписей в документах, протянутых ему дежурным по лагерю, и следует долгожданная команда – «Встать!». Краткий инструктаж. «Беспрекословно выполнять все команды конвоя. Смотреть под ноги. По сторонам не глазеть. Руки держать за спиной. При неповиновении командам конвоя, или, не дай бог, при попытке побега, или нападения на конвой – оружие конвоем будет применено без предупреждения. Вперёд, шагом марш. Головы опустить. Опустить головы, суки, я сказал!» В течение часа колонна арестантов уныло бредёт по городу. Товарная станция. Подъездные пути забиты различными эшелонами. Но разглядеть их не получается. «Голову вниз, я сказал!» Одиноко стоящий «Столыпин»[242]. Пеший конвой передаёт арестантов вагонному конвою. Повторяется процедура, что была час назад у ворот лагеря. Только после того, как тебя выкликнули и ты представился, тебя сразу загоняют в вагон. Гремят железные двери в отсеках для арестантов, орут конвоиры, заливаются лаем овчарки, арестанты, спотыкаясь, бегут по коридору, чтобы побыстрее занять место на нарах. Весь их отряд запихнули в три купе-отсека. Арестанты устраиваются на новом месте, делят пространство в отсеках-камерах. Начинаются разборки на повышенных тонах. Начальник конвоя быстро всех успокаивает объявлением о том, что самая шумная камера в туалет пойдёт через сутки, а может, через двое. Арестантам запрещается обращаться к конвою. Между собой – разговор только шёпотом. Наступает тишина. Изредка шёпот и шуршание. Час. Два. Три. Ничего не происходит. Снаружи вагона начинается движение. Привели ещё один этап. Погрузка новых арестантов. Их больше. Человек семьдесят. Ими забивают оставшиеся четыре купе-камеры. Опять тишина. Кто-то не выдерживает. Просится у конвоя в туалет. Терпи. На остановках туалет не работает. Конвой наконец-то растопил печку-титан. Может, дадут кипятка. А жрать уже охота! Завтрак давно переварился. Кто-то невидимый из камер у входной двери вагона гремит вёдрами. Это со станционного пункта питания принесли обед. Конвой выдаёт арестантам по куску хлеба и по паре варёных картофелин. И по три луковицы на камеру. Кипяток дадут чуть позже. Гремит вагонная сцепка. Вагон начинают таскать по путям. Минут через пятнадцать прицепляют к какому-то составу. Ещё минут через десять поезд трогается. Мочевой пузырь переполнен. Терпеть уже почти невозможно. Арестанты шёпотом умоляют конвойных пустить в туалет. Поезд набрал скорость. Начинается вывод арестантов на оправку. Конвойный открывает дверь, и счастливчик бежит по коридору, «голову вниз, руки за спину, я сказал, сука, ща обратно побежишь», к вожделенному отхожему месту. Минута-две-три, вроде недолго, но умноженные на сто двадцать арестантов – процедура на четыре-пять часов. Кто-то не выдерживает, не успевает дождаться своей очереди. Таких, недолго думая, загоняют под первый ярус нар, чтоб поменьше воняли. Но всё же в целом этапу повезло. Перегон оказался длинным, и до следующей остановки все успели посетить прекрасное место в конце вагона. На следующей станции был праздник. На станционном пункте питания был выдан для арестантов суп из горохового концентрата. И даже ленд-лизовская ветчина в нём иногда попадалась маленькими кусочками. Красота. Но много есть не стоило. Не дай бог, по большому в туалет захочется. Это практически гарантированно с изгаженными штанами до конца этапа придётся сидеть. Каждый для себя решает дилемму – голодный желудок или дерьмо в штанах. И потекли долгие, нудные часы, складывающиеся в такие же долгие сутки. Три раза в сутки кормёжка, привязанная по времени к стоянкам поезда. Раз в сутки посещение туалета, привязанное уже к движению поезда. Разговоры ни о чём с попутчиками. Большая часть попутчиков вообще не понимала, за что с ними так поступают. Или делало вид, что не понимает. Ну да, был капо[243] в лагере. Но это ж только чтоб выжить. Я ж никого не убивал. Ну да, бил кого-то, так кого у нас не били? Что теперь, за это сразу сажать? Ну да, был помощником старосты, ну составлял списки жителей. Да, там была графа про партийность и про членов семьи. И кто ж знал, что немцы по этим спискам будут арестовывать семьи коммунистов и красноармейцев. А я вообще всего лишь водителем при немецком госпитале работал. Ну да, нашу батарею бомбили на марше. Я испугался. Командира батареи прямым попаданием бомбы разорвало. Побежал до лесу. А там немцы. Так что я один, что ли, в плен попадал? Вон и генералов в плен, говорили, немцы брали. Он вздрогнул. Что там этот чудик про генералов говорит. Не надо про них говорить. Вон лучше с этим эстонцем поболтаем. Капитан-кавалерист эстонской армии. Потом капитан же в Красной Армии. В первый день войны часть разбили немцы. Правда, говорит, многих и не надо было бить-разбивать. Сами по домам-хуторам разбежались. Ну, а я что? Солдаты разбежались. Кем командовать? Вышел к немцам. Неделю помурыжили в лагере и домой отпустили. Отпустили? Везунчик. До дому добрался, жить-есть надо. Ну и устроился в городскую администрацию работать. Так не в полицию же! Всего лишь редактором в газету местную. Я ж не вешал никого. А всего лишь фотографировал. Так если не я, то другого бы нашли. Или вот два мужичка, лет под сорок обоим. Практически близнецы-братья. Самые опытные по нынешней ситуации. Зэки со стажем. Еще в Гражданскую воровать начали. Сколько раз сидели, уж и не упомнят. Гуманная советская власть сроки поначалу отвешивала совсем детские. Полгода, год, максимум три. Главное, чтоб без телесных повреждений и без мокрухи дело было. Не повезло зэкам, начало войны не на зоне встретить. Попали под мобилизацию. Маршевая рота. Бомбёжка. Дезертировали. Осели у какой-то вдовушки в глухой деревне. Забухали. Проспались. А тут уже немцы. Предложили в полицаи пойти. Не, не по понятиям нам вертухаями служить. Ну раз так, пожалуйте в концлагерь. Ну это нам не привыкать. Лагерь – дом родной. Нашли, чем испугать. Осмотрелись в лагере. Охренели-испугались. Может, и стоило согласиться в полицаи пойти? Да поезд уже ушёл. Через пару месяцев уже помирать собрались. Но тут начали выкликивать добровольцев на работу. В хиви. А чё? Это по нам. Кучером в немецком тыловом обозе. И к кухне близко. Форму дали. И даже чего-то там платили оккупационными марками. Ну и кто нам эти немцы? Мать родна, что ли? Начали слегка подворовывать. Нормально всё было. Даже пару ухоронок умудрились прикопать. Но спалились однажды. И опять загремели в концлагерь. Мы ж пострадавшие от проклятых оккупантов! – А ты кто, мил человек? – А я учитель. При Советах учительствовал, ну и при немцах в школе преподавал. – Тебе с твоим ростом в гренадёры али в императорскую гвардию – прямая дорога, – вставляет бывший царский прапорщик, единственный из всех не строящий из себя невиновного и не скрывающий, что служил в полицаях. – Не. У меня со зрением плохо. Очки, видишь, разбились. Я без очков почти ничего и не вижу. Какая уж тут гвардия. Меня-то и в обычную армию не взяли. – А где тогда накосорезил? Чё тогда до тебя мусора докопались? – Не знаю. Ей-богу, не знаю. Я просто сельский учитель. На вторые сутки – ЧП. В соседней камере труп. Два вильнюсских поляка-осадника[244] придушили галичанина. Тот, не подумав, ударился в воспоминания, как он с братами осенью кувыркался на Ровенщине с полячками и как потом их сожгли в сарае за то, что одна из них начала в самый ответственный момент кусаться. Начальник караула отнёсся к ЧП философски. Провинившаяся камера была лишена походов в туалет на двое суток. Пять суток вагонзак в пути. Большую часть времени стоит на станциях. Арестанты чутко прислушиваются к голосам на улице. По обрывкам разговоров пытаются угадать маршрут движения. Всем интересно, куда их везут. Конвой на эту тему не распространяется. Иногда кому-то удаётся расслышать знакомое название станции, и тогда он начинает вспоминать всё, что связано с этим городком. Чаще получается какая-то нудятина. Хреновые рассказчики в большинстве своём подобрались в камере. Только зэков можно послушать. У них язык подвешен хорошо. Многие с интересом и испугом слушают в их исполнении байки о тюремной жизни, о гулаговском быте. Он тоже прислушивается. И гоняет в голове вопрос. Что энкавэдэшный следователь мог на него накопать? Что смогли за столь короткое время выяснить? Вроде бы всё понятно. После штурма Пскова начали проверять все здания, занятые немецкими учреждениями. В подвале особняка, занятого местным отделом СД, нашли мини-тюрьму. В камерах, естественно, сидят борцы с оккупантами. В одной из камер сидел он. Радость. Свобода. Краткая радость. Краткий миг свободы. А скажи-ка, дорогой товарищ, почему в канцелярии на всех узников есть папочка с делом, а твоего дела нет? Так откуда ж я знаю? Потерялось, наверное. А скажи-ка, за что и когда тебя посадили? Что-то не складывается твой рассказ, гражданин учитель. А давай-ка мы повнимательнее рассмотрим твоё дело. Как какое дело? Мы не немцы, мы ничего не теряем и всё помним. Сейчас заведём дело и будем его рассматривать. А ты пока посиди, подумай, мож чего и вспомнишь-расскажешь. А вспоминать ох как не хочется. Несколько раз в лагере водили на допрос. На допросе ничего вспомнить не получалось. Но и следователь ничего конкретного ему не предъявлял. Вот теперь и мучайся-гадай, за что? Или что-то, да накопали? На шестые сутки – конец маршрута. Выгружаемся. Опять уже привычная процедура смены конвоя. Голову вниз. Руки за спину. Собачий рык. И шагом марш. Один из зэков шепчет: «Ярославль. Бывал я здесь». Коровники. Ярославский централ. Видевший в своих стенах и министров, и генералов, и красных, и белых. Интересные люди здесь сидели. Ещё больше сидело всякой мрази. Пришли. Конвой передаёт этап тюремной охране. Привычная перекличка. И опять бегом, опустив голову и не видя ничего перед собой. Дверь оказалась низковата. С размаху впечатался головой в косяк. Звёзды из глаз. Охрана ржёт. Один из конвойных слегка взбадривает прикладом. Не задерживай! Длинная узкая комната. Всем встать лицом к стене. Руки за спину. Замерли! Не разговаривать! Начинают по одному выдёргивать на досмотр-обыск. После обыска – следующая комната. Лавки. Садимся, ждём, когда всех обыщут. Заходит охранник или надзиратель, или как их здесь надо называть? – Раздеваемся. Вещи на лавку. Их в прожарку сейчас отправят. А вы – вон в ту дверь. Там душ. Десять минут – помыться. Через десять минут воду отключу – смотрит на часы, – Что расселись, время пошло. Бегом! Большинство – явно с армейским опытом. Моментально избавляются от одежды и толпой ломятся в душевую. Надо попытаться смыть с себя въевшуюся вонь и прилипшее дерьмо. Из душа арестанты выходят уже в другую дверь. Сидят на лавках, дрожат. В помещении весьма прохладственно. А чё вы хотели? В стране война идёт. Уголь в первую очередь на выплавку броневой стали идёт, а в тюремную котельную по остаточному принципу.