* * * Личная встреча Эрика с Рэндаллом прошла гораздо более гладко, чем Катрина смела надеяться. Эрик неохотно позволил ей присутствовать при условии, что она не станет вмешиваться. Уже пятнадцать минут она сидела на краешке стула, изо всех сил стараясь не грызть ногти, и с растущим удивлением наблюдала, как Рэндалл справляется с возражениями Эрика. Вооружившись спокойной и вдумчивой логикой, он одно за другим разбивал все сомнения, высказанные Эриком. Но хотя Катрина видела, какое впечатление произвел на Эрика Рэндалл, ее брат пока не высказывал своего одобрения. Она точно знала, каким будет его последнее несокрушимое возражение: деньги. Подобно многим людям, рожденным в богатстве, Эрик был закоренелым скрягой. И, кроме того, им владело параноидальное убеждение, что абсолютно все люди, сближавшиеся с ним или с кем-нибудь из его семьи, делали это только с целью подобраться к деньгам семьи. А потому Катрина понимала, что Эрик по-прежнему считает Рэндалла авантюристом и лгуном. Но поскольку ей было запрещено говорить, она не могла просветить Рэндалла на сей счет. К ее большому облегчению, Катрине не пришлось этого делать. — Мистер Эберхардт, — начал Рэндалл, — догадываюсь, что многие могут подумать, будто я женился на вашей сестре из-за денег. Вы тоже могли так подумать. — О-о, ну что вы, это… — пробормотал Эрик. Рэндалл выставил вперед ладонь: — Прошу вас… Вы глава семьи, и вы контролируете финансы. Защищать Катрину и ее интересы жизненно важно, и я удивился бы, если бы эта мысль не пришла вам в голову. — Да, разумеется, — смягчившись, произнес Эрик. Катрина улыбнулась, увидев, как легко Рэндалл переиграл ее чопорного брата. — Итак, — продолжал Рэндалл, — позвольте мне прежде всего заявить, что я ни цента не взял у Катрины… — Так и она говорит, — пробурчал Эрик. — И никогда не возьму, — заявил Рэндалл с моральной силой, показавшейся убедительной даже Эрику. — Я посчитал бы это унизительным и недостойным мужчины. Он провел рукой по макушке своей аккуратно обритой головы, и отблеск света вспыхнул на перстне с печаткой. Эрик прищурился. — Ваше кольцо, — немного неуверенно произнес он. Рэндалл нахмурился: — Что, простите? А-а, мое кольцо выпускника? — Он поднял руку с кольцом. — Наверное, немного глупо носить его все это время. — Вы учились в Чоуте? — спросил Эрик. — Да, — ответил Рэндалл. Катрина заметила, как это подействовало на ее брата, и в кои-то веки порадовалась, что он порядочный сноб. — Так-так, — задумчиво проговорил Эрик. — А я и не предполагал, что вы… — И он в завершение фразы помахал рукой. «Потому что, — подумала Катрина, — неприлично вдруг прямо сказать „высшее общество“ или „один из нас“». — В любом случае, — резюмировал Рэндалл, — думаю, мой опыт и знания говорят сами за себя, и я понимаю, ваш музей — что-то совершенно особенное. — Рэндалл продолжал, словно Эрик ничего не говорил. — Но основы остаются прежними, и я хорошо знаком с ними. Конечно, я в принципе не стал бы пытаться протиснуться в эту дверь. Так мог бы вести себя нувориш, а я такого не выношу. — Да, верно, — пробормотал Эрик. — Я не напрашивался на эту должность. Не уверен, что вообще хочу ее занять, но, что бы и кто бы ни думал, я глубоко привязан к Катрине. А этот музей важен для нее, так как важен для ее семьи. ВАШЕЙ семьи. И сейчас музей, семейный музей — семьи Катрины — столкнулся с кризисом, который я помогу преодолеть. — Возможно, это правда, но… — начал Эрик. — Значит, ради Катрины — ради семьи — я готов предстать перед вами в нелицеприятном виде. — Рэндалл скорчил гримасу, словно съел лимон, и почесал бороду. — Могу лишь надеяться, что справлюсь с работой и докажу свою значимость. И что со временем смогу опровергнуть ваше негативное мнение. Для этого, — он вздохнул, — дайте мне полгода без зарплаты. Если в конце вы будете довольны моей работой, можете платить мне. До того момента — ничего. Я не стану даже брать обычные комиссионные при приобретении новых работ. — Кто вам сказал, что мы берем комиссионные? — спросил Эрик. — Уверяю вас, это не так. — О-о! — воскликнул Рэндалл. — Но согласно документам, которые Бенджамин… — Не договорив, он захлопнул рот. — Что? — удивился Эрик. — Что делал Бенджамин согласно документам? Рэндалл покачал головой: — Не принято плохо говорить о мертвых. — Если плохо говорить о том, что Бенджамин таскал деньги из музейного бюджета, то пусть так и будет, черт возьми! — вскипел Эрик. У Рэндалла был смущенный вид. — Я… гм… я предположил, что это, понимаете… поскольку по каждой сделке… гм… — Бенджамин урывал кусок от каждой сделки? — Эрик побагровел от гнева. — Ото ВСЕХ? — (Рэндалл кивнул.) — Сколько? — прорычал Эрик сквозь стиснутые зубы. Рэндалл опустил глаза: — Пять процентов. Эрик сердито глянул на Катрину, словно в этом была ее вина. — Почему мы этого не знали? — грозно спросил он и, не дожидаясь ее ответа, повернулся к Рэндаллу. — Принесите мне эти документы. Я сам хочу посмотреть. Взглянув на Эрика, Рэндалл изогнул бровь. Какое-то время Эрик хмуро смотрел на него, очевидно озадаченный тем, что ему не подчинились сразу. И Катрина не могла больше молчать. — Эрик, ради бога! — выпалила она. — Ты не вправе ему приказывать, пока он не получил эту должность! Эрик перевел на нее хмурый взгляд и прищурился. Потом встал. — Ладно, — повернувшись к Рэндаллу, сказал он. — Вы приняты на работу. Глава 24 Моник не могла вспомнить, когда это случилось. Вероятно, в один из дней на прошлой неделе, когда вся подготовительная работа была завершена и Моник взялась за само изделие, но в точности она не знала. Она предварительно изучила фотографии, полученные от Райли, сделала выписки и принялась собирать всю доступную информацию. Сделав несколько грубых набросков и собрав материалы, она приступила к делу. Она начала фактическое изготовление изделия, в точности как делала всегда — медленно, методически, тщательно прорабатывая каждую мельчайшую деталь — даже те, которые не будут видны в законченном изделии. Но, работая в своей обычной манере, она не могла не думать о том, что именно делает, для кого делает и что, как подсказывала логика, является результатом каких-то совершенно безрассудных попыток. «Они убьют его, — все время думала она. — Они убьют Райли». Она была в этом уверена: Райли будет убит. И виновата будет она, поскольку он сказал, что его единственный шанс зависит от того, сделает ли она идеальную копию. Из-за подобных мыслей ей было очень трудно сосредоточиться. Но Моник старалась. Она работала методически, не торопясь, тщательно, но безо всякого вдохновения. Все казалось ей механическим, неинтересным, поскольку, что бы она ни сделала, это, вероятно, не будет достаточно хорошим, и Райли убьют. Ей не хотелось думать, почему это имело для нее такое значение. Ни один другой клиент не интересовал ее в той же степени. Не то чтобы она желала кому-нибудь из них смерти, но, если бы кто-то из них умер, она пожалела бы лишь о потере клиента. Она даже сказала об этом Райли. Но о Райли она думала иначе. Если он умрет — если его убьют, потому что ее копия недостаточно хороша… Она говорила себе, что он всего лишь один из заказчиков. Но не верила сама себе. И стоило ей спросить себя, почему он особенный, как сознание уводило ее от вопроса, приказывая вернуться к работе. И она старалась… Но почему-то понимала: то, что она делает, недостаточно хорошо. И потом, без всякой реальной причины, это произошло. Работая и пытаясь выкинуть из головы терзающие ее мысли, она почувствовала, что захвачена каким-то новым ощущением. Моник вдруг как будто утратила свои обычные навыки тщательной работы и поднялась на новый, более высокий уровень. Она не планировала такого, ничего не делала, чтобы это произошло. Просто перешла с педантичного уровня на маниакальный. Время потеряло для нее всякий смысл. Важен был только маленький объект работы — ничего больше не существовало. Моник забывала поесть, поспать, принять душ. Она занималась только изготовлением, переделкой, улучшениями. Когда силы покидали ее и она не могла даже встать, то ненадолго засыпала на диване, вдруг просыпаясь в поту от неожиданно пришедшей в голову мысли, потом вскакивала и возвращалась к работе. В каком бы новом пространстве она в данный момент ни обреталась, откуда бы ни приходили навязчивые мысли, это не имело значения. Она знала лишь, что заказанное Райли изделие должно стать лучшим из всего того, что она сделала. Оно должно быть идеальным. Моник больше осознанно не думала о том, что доведенная до совершенства вещь может спасти Райли жизнь, но эта вера росла в ней, не вызывая раздумий, почему это важно для нее. Она просто продолжала работать, приближаясь к тончайшему мастерству, прежде ей недоступному. В какой-то момент Моник смутно почувствовала, что кто-то стоит у нее за спиной и наблюдает за ее работой, что немного раздражало, но не хотелось останавливаться или смотреть. Она не знала, кто стоит, и ей было все равно. Она была почти уверена, что это Райли, но это не имело значения. Она работала. — Прекрасно, — произнес голос у нее за спиной. Да, голос Райли. — Уходи, — сказала Моник. — Еще не готово. И на самом деле до завершения было далеко. Главный бриллиант был помещен в оправу, с возвышающейся над ним короной из филиграни, но ни одна из деталей пока не заняла свое место. Предстояло установить так много мелких драгоценных камней, выполнить очень тонкую работу — и Моник не вполне удовлетворяла главная огранка. Так много всего… — Уходи, — сосредоточенно хмурясь, повторила она. И снова какой-то частичкой сознания она понимала, что он довольно долго стоит, теперь уже изучая ее, а не изделие, над которым она трудится. Но наконец он ушел, а Моник продолжала работать. Здесь так много было деталей, так много крошечных, но существенных элементов, которые должны быть безупречны… И ей приходилось держать их все в голове, их соотношение друг с другом, их сравнительные размеры и цвета… Так много вещей, о которых надо одновременно думать. Ей это удавалось. У нее в голове все время крутилась ясная картинка. Моник поднялась до уровня, где все было четким и совершенным, и она, будучи частью этого, не могла совершить ошибку. И вот настал день, когда работа была закончена. Моник поднялась из-за рабочего стола и нацелила пристальный взгляд на то, что она сделала. На мгновение она забыла о том, что смотрит на собственное творение, и позволила ослепить себя самой вещью. Изделие было идеально, потрясая своей красотой и совершенством. Оно было настолько безупречно в каждой крошечной детали, что могло сработать. Эта вещь могла спасти Райли Вулфа. Моник улыбнулась. И тут вдруг на нее навалилась чудовищная усталость, и она с трудом доковыляла до дивана и рухнула на него. Ее окутала волна беспробудного сна, унося во вневременные, туманные глубины, смывающие все на свете. Моник не имела представления, сколько времени проспала. И не могла этого узнать — она упала на диван, совершенно не помня, какой сейчас час, день, месяц, и спала так крепко, что не смогла бы сказать, прошел час или неделя.