Так и было. Никакой реальной опасности, так что я мог расслабиться. Немного помечтать. — Господи, твою мать! — повторила Моник. — Опять ты со своим долбаным паркеем. — Это паркур, — поправил я не в первый раз. — Какая разница! — огрызнулась она. — Завязывай с этим. Зачем заниматься такой фигней? — Ну-у-у, — чуть улыбнувшись, протянул я. — Мне нравится делать тебе сюрпризы. — Тогда в следующий раз сделай мне сюрприз и позвони в чертову дверь, как любой другой, ладно? Я больше не пишу картины в голом виде — благодаря тебе. — Весьма прискорбно. Твоя работа теряет какое-то дополнительное измерение. — Лучше бы ты исчез в этом дополнительном измерении! У меня случится сердечный приступ, если ты продолжишь в том же духе. — Чтобы успокоиться, Моник с шумом выдохнула. — Вот блин! Ну ладно, что у тебя на этот раз? Я вроде как занята. — Занята, Моник? Правда? — Я поднял бровь и кивнул в сторону полотна. — Занимаешься Мэри Кассат? То есть… — А не пошел бы ты, Райли! Ты ни фига в этом не смыслишь. — Извини, — отозвался я. Но в сущности, я очень даже в этом смыслил. Прежде всего, я понимал, что Мэри Кассат — второй сорт и не стоит потраченного Моник времени. — Как бы то ни было, она мне нравится, — словно оправдываясь, возразила Моник. — Она была родом из Питтсбурга, как и я. Моник сердито уставилась на меня, словно подначивая сказать, что Питтсбург не то место, где появляются великие художники. И, честно говоря, эти слова уже вертелись на кончике моего языка, но я не дурак, поэтому прикусил язык. — И какого черта, Райли! Ее просто не оценили по достоинству. А все потому, что она женщина. Ты посмотри на детали, колорит! — завопила она, указывая на монитор. — Каждый чертов фрагмент не хуже, чем у Дега! — Возможно. Но никто больше так не считает, и на копировании Кассат реальных денег не заработать. — А мне по фигу! Мне нравится это делать! — возразила она. — И я делаю это для уважаемого дизайнера, который платит вперед! — Уважаемый? Правда? — Я не смог удержаться от чуть насмешливого тона. — Уважаемый дизайнер по интерьеру? — Верно! С этим что-то не так? — Едва ли, — пожал я плечами. — Хотя не думаю, что можно быть уважаемым человеком и при этом продавать подделки. — Мои подделки стоят того, сколько за них платят, — сказала она. — А богатые ублюдки заслуживают этого. Полностью согласен, ты же знаешь, Моник. И твоя живопись потрясающая, обычно лучше оригинала. — Может, я немного хватил через край, но это была правда. — Просто я считаю, что при твоих талантах и работоспособности ты могла бы зарабатывать больше. — Я зарабатываю кучу денег. — На Кассат! — фыркнул я. — Перестань, Моник, Кассат не приносит много зелени. — Но, черт тебя подери, должна! Только потому, что она была женщиной… — Возможно, — отозвался я, но я знал, что ее зацепило. — Пойми, не в твоих силах изменить рынок. И я уже говорил, тебе не стоит разменивать свой талант на мелочовку. Моник закатила глаза: — Хочешь сказать, у тебя есть что-то достойное моего невероятного, уникального таланта? И всегда на первом месте Проект Райли Вулфа? С минуту я смотрел на нее, не вполне уверенный, язвит ли она. В отношении меня — определенно. Но я не знал, действительно ли она понимает, насколько хороша как художник. А по моему мнению, она и в самом деле была лучшей. Именно по этой причине я принес ей нечто такое, что должно было стать самым серьезным вызовом, когда-либо стоявшим передо мной. Собираясь осуществить это дело, я должен был иметь самое лучшее. Другая причина состояла в том, что Моник мне нравилась. Большинство людей мне не нравятся. Это контрпродуктивно. То есть если бы Моник не нравилось ее занятие, а я бы использовал ее, потому что питаю к ней слабость, то чертовски быстро оказался бы в тюрьме. Ведь всегда дело в «друзьях». Я хочу сказать, кто еще знает достаточно, чтобы вывалять вас в дерьме? Никто в таком не признается, но это правда: нет смысла иметь друзей, потому что им надо доверять, а это не работает. — Итак? — спросила Моник. — Что тебе нужно такого, на что способен только великий художник вроде меня? Я улыбнулся. Я не сомневался, что она попалась на крючок. — Это. — Я бросил фотографию на ее компьютерный стол. — И это. Вторая фотография. Моник бросила беглый взгляд на фотографии, а потом посмотрела на меня, качая головой: — Раушенберг и Джаспер Джонс. Я могу сделать каждую за неделю — и могу назвать четверых в городе, кто может это сделать. К тому же дешевле. Я широко улыбнулся акульей улыбкой. Было заметно, что Моник стало не по себе. — Я могу назвать семерых, почти таких же хороших, как ты, — парировал я. — А пошел ты, Райли! — Моник, я сказал почти. А ты знаешь, я не делаю почти. Моник тоже взглянула на меня. Она увидела, что я говорю серьезно, и по какой-то непонятной причине это вызвало у нее улыбку. — Знаю, — произнесла она более мягко, и от ее тона во мне закипела кровь. — Это одна причина, почему я с тобой мирюсь. Она ничего не делала, просто смотрела на меня и улыбалась, но мне было впору бить копытом и храпеть. — А другие причины? — Деньги — это хорошо, — ответила она. — А ты никогда не проигрываешь. Я сглотнул. Горло свело до боли. — Что-то еще? — Конечно. — Она улыбнулась с некоторым злорадством. — Когда-нибудь ты проиграешь. Я бы хотела это увидеть. Ее слова меня задели. Какого черта?! Она хочет увидеть, как я погорю? — Какого хрена, Моник! Почему? Она дернула плечами, но продолжала улыбаться: — Вполне естественно. Всем хочется посмотреть, как облапошат самоуверенного ублюдка. — Самоуверенный ублюдок. Спасибо, это так мило. — Зато точно. Только потому, что ты всегда находишь способ провернуть дело, то есть действуешь так, будто это данность. — Она с минуту молча смотрела на меня. Я не знал, хочется ли мне влепить ей оплеуху или поцеловать. Наверное, и то и другое. Потом она пожала плечами. — Во всяком случае, по большей части я хочу, чтобы ты продолжал выигрывать. Если только, — добавила она, поднимая идеальную, заляпанную краской руку, — на спор. Теперь улыбнуться пришлось мне. — Рано или поздно я это тоже выиграю. — Не выиграешь. Не сумеешь. — Она щелкнула по двум снимкам пальцами, потом нахмурилась и наклонила голову. — Райли, тебя ведь обычно не интересует эта современная фигня. Что случилось? На какой-то миг я переключился с Моник на желанную добычу. — Что-то большое. Громадное, — сказал я. — Господи, Моник, когда я проверну это дельце — будь оно проклято! — все навсегда изменится. Это… — Копия Джаспера Джонса изменит все навсегда? Райли, этого не может быть. — Может, — возразил я. Я говорил в сильном возбуждении, и часть его, вероятно, передалась ей, потому что она стала покусывать губы и глаза ее округлились. — Эти картины всего лишь начало, подготовка почвы. Но к чему они приведут меня, Моник, что помогут мне осуществить эти две унылые современные работы… Господи Исусе, это будет что-то потрясающее!.. — Ох! — вскрикнула Моник. Сам того не осознавая, я схватил ее за запястья и, наверное, сильно сжал их. Я отпустил ее руки. — Это грандиозно, Моник. Офигенно грандиозно! Она потерла свои запястья и снова посмотрела на фотографии, а потом дернула плечами. Легкая работа. — Когда они тебе понадобятся? Я натянуто улыбнулся: — Скоро. Вероятно… через три недели. — Вероятно? Я покачал головой: — График, в общем-то, не высечен в камне. Но… — Я вдруг вспомнил о важной части. — О-о! Вот… — Порывшись в кармане, я извлек две маленькие вырезки из утренней «Нью-Йорк таймс». Каждая вырезка была не больше полоски с частью заголовка и сегодняшней датой. — Это очень важно, — сказал я, передавая Моник две газетные вырезки.