— Райли, какого черта!.. — Она перевела взгляд с вырезок на меня — не шучу ли я? Я не шутил. — Ладно, сдаюсь. Что я должна с ними сделать? — Это самое интересное, — ответил я. — Ты вклеиваешь одну полоску в каждое полотно — в нижний левый угол, левый, если смотреть на полотно. Это очень важно. Ключевой момент. А затем… закрашиваешь ее, прячешь. Но не слишком тщательно. Знаешь, так, чтобы ее не было видно, но если поискать — бац! Вот она! Моник покачала головой: — Какого хрена, Райли! То есть ты хочешь, чтобы люди догадались, что это подделки? От души показав в зверином оскале все свои зубы, я кивнул: — В этом, моя дорогая, и состоит вся долбаная фишка. Моник не сводила с меня взгляда, но я больше ничего не сказал. Зная меня довольно хорошо, она понимала, что я не скажу, поэтому со вздохом покачала головой: — Хорошо, конечно, почему бы и нет? Я сделаю две идеальные подделки и постараюсь, чтобы люди догадались, что это подделки. Но когда-нибудь ты, может быть, скажешь мне зачем? Я лишь улыбнулся: — Может быть. — Потом я сложил ладони вместе и напустил на себя серьезный вид. — Ну что? Сможешь это сделать? — Гм, — хмыкнула Моник; я догадывался, что она немного обижается, раз я не хочу ей сказать. — Три недели? — На всякий случай. Я уже говорил, трудно быть во всем уверенным. Ты ведь знаешь, как бывает с этими штуками. — Нет, Райли, не знаю, так как понятия не имею, что это за штуки на сей раз. Я лишь пожал плечами. Мы оба знали, что я ей ничего не скажу. — Сможешь сделать? Она внимательно посмотрела на меня, потом взяла фотографии. — Что ж, — задумчиво произнесла она, — пару дней, чтобы закончить Мэри Кассат, потом по неделе на каждую из этих двух… то есть если ничего не сорвется. — Что может сорваться? — возразил я. — У двоих, величайших в своем деле, что, черт побери, может сорваться, Моник?! — Не знаю, — ответила она. — Из-за глобального потепления могут подскочить цены на краски. — Но она не смогла удержаться и еще раз попыталась расколоть меня. — Райли, эти картины — такая скукотища! Неужели они действительно потрясут весь долбаный мир? Я улыбнулся, вновь ощущая возбуждение: — Скажем, эти картины помогут открыть дверь. Моник устало покачала головой. Она знала, нет смысла выпытывать другие детали. — Ладно. Отлично, мы откроем твою проклятую дверь. Три недели, обычные расценки. А что потом? Если твоя дверь действительно откроется? Я ничего не мог с собой поделать. Я действительно чувствовал это. И хотел, чтобы Моник почувствовала это вместе со мной. Я приблизился к ней на полшага, и она не отодвинулась. Мой взгляд замер на ней. — Потом, Моник, — жарко замурлыкал я громким шепотом и увидел, как у нее на шее и руках волоски встали дыбом, — потом ты сделаешь для меня что-то удивительное, что-то невероятно впечатляющее, и с его помощью я устрою самое потрясающее исчезновение, какое когда-либо видел мир. Моник задрожала. Она в упор смотрела на меня и на какой-то миг подалась вперед, ко мне. Но когда я качнулся ей навстречу, Моник встряхнулась и отступила назад. Потом вздохнула, всем своим видом показывая, что не даст увлечь себя животным магнетизмом и мелодрамой. — И какое вознаграждение после всех твоих «если»? Я почувствовал, как лицо у меня вновь расплывается в хищной улыбке. — Восемь цифр. — Неплохо, — отозвалась она. — Это только твоя доля, Моник, — уточнил я. На миг у нее перехватило дыхание. Она уставилась на меня, словно в ожидании какого-то намека на шутку. Но я, конечно, не шутил. Она это поняла. — Боже правый, Райли! — после долгой паузы выдохнула она. — Что вообще может… Я поднял руку: — Это все предположения. Пока. — Боже правый! — повторила она. Она понимала, что нет смысла спрашивать что-то еще, и на минуту задумалась. Я видел, как поворачиваются у нее в голове колесики, и она принялась кусать губы. Делая это, она выглядела невероятно соблазнительной, и мне хотелось помочь ей. Но я сдержался. Я дал ей осмыслить — восемь цифр. Это означало… десять миллионов долларов? Двадцать? И тогда моя доля составила бы… — Ради бога, — наконец не выдержала она, — ради всего святого, скажи, что может стоить сотни миллионов долларов? — (Я лишь покачал головой.) — Ты ведь имеешь в виду доллары? — подняв бровь, спросила она. — Доллары, — радостно ответил я. — Наличка, отследить невозможно. Больше долларов, чем ты видела раньше или увидишь снова. Моник судорожно вздохнула. — Ну что? — спросил я. — Участвуешь? — Черт, да! — ответила она хриплым голосом, в одном шаге от секса. Меня как дубиной огрело. Я наклонился ближе к ней, и она тоже неосознанно пододвинулась ко мне. Такие деньжищи на кого угодно подействуют. Еще ближе, и ее дыхание стало чуть прерывистым. А потом мое дыхание слегка коснулось ее лица, и на миг я уверился, что… но нет, черт побери! В последнее мгновение Моник повернула голову, и мои губы коснулись ее щеки. Я не сразу отнял губы от ее щеки, думая, может быть… но нет. Этого не случится. Я вздохнул и отступил назад. — Ну тогда ладно, — сказал я, еще раз пристально посмотрев на нее, а потом повернулся и подошел к окну. — Увидимся через три недели. — Райли, выходи через чертову дверь! — выкрикнула Моник, но было слишком поздно. Я уже выбрался из окна и был готов исчезнуть в ночи, но успел услышать ее слова, обращенные к себе. — Восемь цифр! Боже правый, Райли! Глава 6 Ночной воздух был прохладен. Но после жара, испытанного рядом с Моник, не так уж и прохладен. Мне нужен был холодный душ. Ванна со льдом. Моник заводит меня, как никто другой. Но Первое Правило Райли: дело прежде всего. Так что прибереги эти мечты на потом. Из окна и прочь отсюда. На этот раз я поднимался наверх, легко залез на крышу. По краю крыши шел удобный приподнятый выступ, и я с минуту постоял на нем, вдыхая ночной воздух. Я был словно наэлектризован, чувствуя себя непобедимым великаном высотой двадцать футов. Дело не только в том, что я навестил Моник, хотя это само по себе было стимулом. Может, на этот раз даже более сильным, ведь, увидев ее, я как будто получил первое небольшое поощрение за план, по дерзости превосходящий любые мои прежние дела. Как ни странно, увидев ее и уговорив быть со мной в деле, я стал более уверенным в успехе. Блин, это должно получиться и стать моим величайшим достижением! Итак, я простоял на крыше несколько минут, глядя на огни города и испытывая чистейший восторг. Говорите что угодно о любом другом месте. Нью-Йорк — величайший город на свете. Воздух здесь какой-то особенный. Просто вдыхая его, думаешь, что способен на великие дела. И черт меня побери, я их совершу! Я еще раз глубоко вдохнул нью-йоркский воздух. А потом, предавшись чистейшему восторгу и энергетике, подбежал к дальнему краю крыши — и отправился в космос. Какие-то мгновения я летел, чувствуя, как мимо проносится воздух. Затем передо мной возникла соседняя крыша. Я уцепился за нее, перекатился через голову, предоставив инерции поднять меня на ноги, после чего полетел с края на следующую крышу. Минут десять я носился по крышам, забирался по стенам, раз за разом прыгая в ночной воздух, на полной скорости проносясь по узким выступам крыш, а потом спускался со стен и вновь улетал в пространство. Я чувствовал себя Человеком-Пауком. На самом деле я просто хорошо владею паркуром. Это такой способ передвигаться по городу, словно ты действительно Человек-Паук, но без паутины. Паркур придумали французы. Забавно, что из Франции пришло много крутых, но очень странных штук. Я был там, видел паркур и знал, что должен научиться. Я сразу понял, что он может невероятно пригодиться в качестве орудия моего ремесла. Но пока я не освоил его в совершенстве, я и подумать не мог, как это офигенно весело. Паркур вызывает у меня ощущение, будто ночь и все в ней принадлежит мне. И это занятие поддерживает меня в идеальной форме, что тоже очень важно в моей профессии. Я оторвался от души. Когда я наконец спустился на землю, в темный переулок, то восторг, заставивший меня предаться паркуру, перешел в тихую умиротворенность. Я направился в сторону подземки, продолжая думать о Моник. Не в профессиональном плане — я не волновался по поводу двух картин. Я знал, что она выполнит задание практически идеально. Она всегда так делала. Нет, я думал о той ночи, которую мы провели с ней два года назад. Не мог выбросить ее из головы. Тогда я как раз провернул крупное дельце — не такое большое, каким будет нынешнее, но гораздо крупнее среднего. При содействии Моник все прошло идеально. На радостях мы напились, одно последовало за другим, и мы оказались в постели. Секс — почти всегда хорошая штука. Это забава, терапия, отличная физическая разминка. Но в ту ночь было что-то еще. Мы делали то, что делают все, но почему-то оказались в совершенно новом месте. Угу, я действительно имею в виду «нас». Она тоже это почувствовала — я знаю. И естественно, я подумал: будет страшно здорово, если это будет повторяться на полурегулярной основе. Моник не согласилась. Она сказала, что та ночь была ошибкой, случайным эпизодом, который не должен был произойти, и никогда больше не повторится. Я пытался убедить ее, насколько это глупо. В конце концов, нам обоим это понравилось больше, чем с другими, верно? И я проявил настоящую настойчивость. Лучшее, что я мог придумать, — уговорить ее заключить пари. Подумав о той ночи, я улыбнулся. «Всегда есть способ», — сказал я тогда. Пари было моим способом вновь оказаться в постели Моник. Я зашел в винный погребок в нескольких кварталах от моей станции подземки. Мне нужно было купить бритву. Открыв дверь, я услышал сердитые крики. Два голоса: один — хриплый, с испанским акцентом, другой — высокий, совсем молодой. У кассы стоял мужчина с пышными усами и большим животом, держа за волосы мальчишку и крича на него. Тощему пацану на вид было лет десять. Он изо всех сил пытался вырваться, теряя волосы и вопя в ответ. На полу у их ног были разбросаны пакет чипсов, два кекса «Литтл Дебби», бутылка «Гаторейда» и пригоршня снэков «Слим Джим». Я сразу понял, что произошло. Пацана поймали на магазинной краже. А из слов, которые выкрикивал владелец магазина, следовало, что это было не в первый раз, но будет, черт возьми, в последний. Не знаю почему, но я вдруг почувствовал, что на меня надвигается Тьма. Это случается, когда кто-то возникает у меня на пути или угрожает мне. Как будто Райли растворяется в тени, а существо, живущее в той темной туче, принимается за грязную работу. Блин! И надо же, чтобы это случилось именно сейчас! Из-за того, что жирный мужик орал на мальчишку? Почему это было важно для меня? Замерев в дверном проеме, я пристально следил за происходящим. Владелец магазина вопил, пацан пытался вывернуться, но ко мне это не имело никакого отношения. Они могли убить друг друга, и это не имело значения. Я мог найти другой магазин и купить там бритву. Но все же сценка казалась знакомой, и я пытался понять почему. После недолгих раздумий я вспомнил. Это я сам несколько лет назад. Ко мне вернулись мучительные воспоминания того времени, когда я проходил суровую школу жизни, совершая глупые ошибки. И да, конечно, меня не раз ловили на магазинных кражах, но ни разу на одном и том же. Я оттолкнул от себя Тьму и просто наблюдал за потасовкой еще несколько секунд, вспоминая. Я понимал, что не стоит вмешиваться, что надо найти другую лавку. Но мальчишка вновь завопил, на сей раз от боли, а владелец сказал что-то про полицию. И тут во мне все перевернулось. Почти не отдавая себе отчета, я подошел к кассе и положил руку на плечо владельца. Он сердито поднял на меня взгляд. — Эй, пацан просто голодный, — сказал я. — Мы все голодали, верно? — В этот раз он проголодался на двадцать пять долларов, — ответил раздосадованный владелец. — Он бывал здесь раньше. И кто знает, сколько раз?