Мишель Бребёф засмеялся: — Окей, вспомнил. Потом смех его перешел в легкий кашель, потом совсем затих. — То были самые долгие три года в моей жизни. Академия. Думаю, они же были и самыми счастливыми. Мы были так молоды. Неужели такое возможно? — Мы пришли туда девятнадцатилетними, — заметил Гамаш. — Я смотрел сегодня на этих ребятишек и размышлял — мы были тогда такими же юными? И как мы стали такими старыми. Всё было словно вчера, а мы уже сделались профессорами. — Ты не просто профессор, — Мишель приветственно поднял свой стакан. — Ты стал коммандером. Выпив, он посмотрел в пустой стакан и тихо начал: — Почему?.. — Oui? — подбодрил его Арман, когда пауза затянулась. — ЛеДюк. — Почему я его оставил? Бребёф кивнул. — Кажется, сегодня вечером вы с ним нашли общий язык. Ты и скажи. — После вечеринки он пригласил меня к себе, — сказал Бребёф. — Он кретин. — Гораздо хуже, — сказал Гамаш. — Да, — согласился Бребёф. Потом внимательно посмотрел на собеседника. — Что ты собираешься с ним делать? — Ай, Мишель, — протянул Гамаш, закинул ногу на ногу и, подняв стакан на уровень глаз, сквозь янтарную жидкость посмотрел на Бребёфа. — Ты должен беспокоиться о собственных делах. Тут такой бардак — у тебя не останется времени на что-то ещё. А я позабочусь об остальном. Бребёф кивнул и в задумчивости стал жевать черствый бутерброд. Потом спросил: — Ты уже говорил с кадетами о Матфее 10:36? — Нет. Оставил это тебе. Мишель попытался подняться и не смог. Не в пример Гамашу. Тот встал и навис над Бребёфом, большой, крепкий, угрожающий. Без тени опьянения. Протянув руку — с большей силой, чем Бребёф мог предположить в этом человеке в столь поздний час дня, в столь поздний час их жизни — Арман поставил его на ноги. — Тебе пора. У тебя есть работа, которую нужно сделать. — Какая работа? Зачем я здесь? — глаза Мишеля затуманились, встретив такой знакомый взгляд Гамаша. — Мне нужно знать. — Ты знаешь. Бребёф побрёл к себе, костлявой рукой, словно лапой с когтями, скребя по стене, чтобы не сбиться с курса, и думал, что у Армана Гамаша имелась масса причин проделать долгий путь в Гаспе и забрать его оттуда. Со скалы Персе. У смерти. Из них двоих Арман всегда был самым сообразительным. А для работы здесь нужна была сообразительность. Бребёф сразу понял, что будет не просто профессором. Он станет учебным пособием, ходячим предостережением для кадетов — что случается с теми, кто поддался искушению. С теми, кто пошел на поводу у тёмной стороны своей души. Но после сегодняшней беседы он полагал, что ему предстоит еще что-то. Гамаш что-то задумал. И если Арман не сказал, зачем пригласил его в Академию, то Мишель не скажет ему, почему принял приглашение. Существовал еще один вопрос, не менее мучительный. Зачем здесь сам Гамаш? * * * Гамаш закрыл дверь и, прислонившись к ней спиной, прижал ладонь ко лбу — все, что мог сделать, чтобы не рухнуть на пол. Давно он так много не пил. Давно не ворошил воспоминаний. Оттолкнувшись от двери, он потушил свет, осторожно направился в сторону спальни, гадая, какое похмелье будет тяжелее поутру — от выпитого или от переживаний. * * * В последующие недели Академия Сюртэ вошла в уютный ритм занятий, хоккейных тренировок, обедов, тщательных упражнений и добровольчества в общине. Разум, тело и душа, повторялось кадетам снова и снова. То была размеренная жизнь, хотя и свободного времени было достаточно настолько, чтобы смутьяны нашли себе неприятности. Со временем кадеты — новички и старшекурсники — определились с тем, чего ожидать. Новички сориентировались быстрее старших кадетов. Тем было сложно приспособиться к новому своду правил и требований, ставших одновременно суровее и снисходительнее тех, что были при старом режиме. Новый коммандер пояснил, что суровых наказаний не будет, однако останется ответственность. Снова и снова курсантам напоминали, что каждое действие возымеет последствия — быстрые, решительные и пропорциональные действию. Это стало неприятным сюрпризом для некоторых старшекурсников, привыкших пользоваться покровительством некоторых профессоров. Новый порядок принес коммандеру Гамашу много сторонников, еще больше противников. Раз в неделю, Рейн-Мари приезжала с мужем и вечером они собирали у себя кадетов. Это была возможность высказать все обиды в доверительной обстановке, задать вопросы. Рассевшись у очага, они обсуждали старые, запутанные преступления, моральные сомнения, место полиции в свободном обществе. О том, когда нужно настоять на своем, а когда отступить — вопросы, никогда ранее не ставившиеся перед студентами, теперь же неизбежные. Дни шли, зарождалась дружба. Формировались группы по интересам. Крепли отношения. Разгоралось соперничество. Заводились враги. Зарождались и распадались любовные союзы. Амелия Шоке оставалась одна. Это был ее выбор. Она сама себе компания. Исключением стали лишь собрания в апартаментах Гамашей. Она ходила туда не по своей воле. Её приглашали, и она воспринимала приглашение как приказ. — Что это? — как-то вечером спросила её Хуэйфэнь. Она остановилась радом с девушкой-готом, когда та рассматривала небольшой рисунок в рамке у входной двери. — А на что это похоже? — в ответ поинтересовалась Амелия. Коммандер мог приказать ей прийти, но не мог заставить полюбить эти вечера, или остальных кадетов. — Карта, — сказала Хуэйфэнь. — Эй, Жак, посмотри-ка. Жак Лорин присоединился к ним. Год назад он был назначен ЛеДюком старостой курсантов, и оставлен на этой должности Гамашем. Амелия ни разу не заговаривала с ним, хотя часто видела, как он тренирует свой отряд — они бегали по стылому плацу. Жак был рослым и привлекательным, вокруг него витала аура, которую кто-нибудь более снисходительный назвал бы уверенностью. Амелия называла это заносчивостью. Однако, заметила она, он подчинялся миниатюрной азиатке. — И что? — вопросил он. — Она типа такая подробная, — заметила Хуэйфэнь. — В ней нет никакого смысла, — сказал Жак. — Снеговик и роза? Как одно связано с другим? К ним присоединилось еще несколько кадетов, вставших чуть поодаль. Рыжеволосый гей из ее класса, отметила Амелия. Натэниел Кто-то-там. — А мне нравится, — высказался он, и все трое посмотрели на него. Жак даже пренебрежительно фыркнул, потом отвернулся от новичка — новичок гей англо. Амелия же продолжала смотреть на Натэниела — у парня хватило смелости или глупости противоречить старосте кадетов. Амелия перевела взгляд на карту. Она понятия не имела, почему эта карта завладела ее вниманием. Впервые увидев карту в тот первый вечер, Амелия, как и Жак, решила, что она нелепая. Но раз в неделю посещая собрания у Гамашей, девушка неизменно оказывалась напротив карты. Это же корова? А это снеговик. А вот эти деревья похожи на детей.