Проснувшись, Алексеев еще несколько минут повалялся в блаженном ничегонеделанье на скрипучей пружинной кровати, после чего решил, что хорошего, как говорится, понемногу. Хотя вставать и не хотелось совершенно, да и холодно, если честно: лишившееся доброй трети окон здание успело порядком выстыть. Подозрительно прислушавшись к организму, старлей признал, что чувствует себя не столь уж и плохо. По крайней мере, куда лучше, нежели можно ожидать после почти десяти часов бесконечной писанины. И не просто писанины, поскольку не лекцию в училище конспектировал, а можно сказать, делился с предками тем самым хрестоматийным «послезнанием». Потому буквально каждую строчку приходилось обдумывать перед тем, как перенести на бумагу. Это ж не компьютер, блин, одним нажатием пальца неудачную фразу не сотрешь, не перепишешь! Хорошо еще, особист печатную машинку не притащил – с этим чудом местной технической мысли он бы, пожалуй, еще дольше провозился. Однозначно дурацкая идея была, что уж тут говорить. И расход бумаги больше – быстросохнущих корректоров в этом времени еще не изобрели, угу. Так что пришлось бы или от руки править, или заново текст набивать… Короче, пока приноровился – ну, не писатель он, не писатель! – кучу этой самой бумаги почем зря извел. Контрразведчика от столь варварского расхода дефицитного ресурса, поди, едва кондратий не хватил. Но ближе к полуночи дело пошло лучше, даже фразы вроде бы стали выходить не столь дубово-канцелярскими, как поначалу. Так что сорок пятый и все послевоенные события описывал уже вполне литературно… ну, хотелось бы на это надеяться. А событий тех хватало – один только атомный проект чего стоил! Да и про баллистические ракеты стоило максимально подробно написать, с фамилиями и датами, как говорится. Иначе снова пиндосы большую часть фрицевской ракетной программы себе присвоят, вместе с Вернером фон Брауном. И про мирный космос не позабыть, понятно, тема нужная. Глядишь, и на Луне первыми будем… ну, если оно нам, конечно, вообще нужно. Пока еще не открытые месторождения нефти, алмазов, урановых руд. Хрущев с его сомнительными «реформами», в особенности военной и политической, – ну, как попаданцу без упоминания Никиты свет Сергеича-то обойтись? Корейская война, едва не приведший к ядерному апокалипсису Карибский кризис, Вьетнам, прочие «горячие точки», в которых СССР так или иначе поучаствовал. Афганистан опять же. Про Калашникова особенно подробно расписывать не стал: Михаил Тимофеевич и без его помощи уж как-нибудь справится, поскольку гений. Да и на календаре уже сорок третий год, так что нет никакого смысла вмешиваться в естественный ход событий. Упомянул только, что его автомат – однозначно лучший и самый распространенный за всю историю существования стрелкового оружия. Умному – достаточно, как говорится… Когда дошел до восьмидесятых годов, пальцев правой руки уже практически не чувствовал, да и глаза подводили, словно в лицо перцовым баллончиком брызнули. А уж сколько крепчайшего чаю выдул, так и вовсе не сосчитать – ничуть бы не удивился, узнав, что и за целый год прежней жизни столько не пил. Так-то он больше кофе уважал, но с этим делом, как пояснил Шохин, сейчас напряженка. А пить трофейную эрзац-бурду из желудей особого желания не имелось, да и особист отсоветовал («на вкус, может, и похоже, особенно ежели покрепче заварить да сахару побольше кинуть, но эффект так себе – больше в туалет бегать станешь, чем того эффекта»). Короче говоря, когда закончил (еще и с картами почти час работал, нанося цветными карандашами диспозиции войск перед тем или иным сражением и с тоской вспоминая будущанские маркеры-фломастеры), только и мог, что покрасневшими глазами хлопать, пытаясь понять, где он вообще находится. Пришедший забирать документы контрразведчик, понимающе вздохнув, молча кивнул в сторону койки. Но перед этим заставил махнуть полнехонький стакан водки, который собственноручно же и налил. Степан, собственно, и не спорил, хоть алкоголя не хотелось абсолютно. Выпил, словно воду, улегся – и очнулся только утром, вот прямо сейчас и очнулся. Интересно, кстати, сколько он продрых? Нужно будет хоть наручные часы у Шохина стребовать взамен тех, что фрицы прихватизировали, а то даже времени не узнаешь… Решительно откинув шерстяное армейское одеяло, старший лейтенант торопливо натянул поверх гимнастерки ватную куртку – в помещении и на самом деле было достаточно прохладно. Уже почти привычно накрутив портянки, зашнуровался, заправив галифе в ботинки – «стремена» у них, к счастью имелись, так что получилось достаточно удобно и привычно. Оглядев себя, Степан прикинул, что «нижним этажом» он теперь чем-то даже напоминает батю в афганской «песочке» со старых фоток. Не так чтобы вот прямо сильно, но ассоциация отчего-то возникла именно такая. Еще бы разгрузку-«лифчик» с панамой да семьдесят четвертый «калаш» поперек груди – так и вовсе похоже. Ватничек, понятно, не особо соответствует, зато реально удобно и тепло. Да и движений не стесняет. Нет, знали все ж таки наши героические предки толк в военной форме, чтоб там ни писали в интернетиках всезнающие диванные «аналитеги», ни дня не прослужившие в реальной армии! До хруста потянувшись и дотопав до стола, Алексеев побулькал практически пустым чайником, на дне которого еще оставалось немного чая. Стоило бы немного разогреть мышцы, проведя привычный гимнастический комплекс, но заниматься зарядкой было откровенно лень, и старлей решил забить – заслужил, в конце-то концов, поскольку ночью вовсе не балду пинал, а работал! Если и не в поте лица, ибо холодно, то уж во благо Родины и прочего будущего – точно. Глотнул прямо из горлышка – пить хотелось не на шутку. Чай оказался перестоявшим и оттого горьким, еще и поднятые резким движением чаинки лезли в рот целыми диверсионными отрядами, однако Степан выхлебал все что было. Немедленно ощутив, что помимо утоленной жажды испытывает и еще одно желание, так сказать, прямо противоположного свойства. Тоже не проблема, где тут санузел, он отлично помнил, накануне не раз и не два туда наведывался. Вот только дверь, как ни дергал морпех ручку, отчего-то оказалась запертой со стороны коридора. Старший лейтенант вяло удивился: что еще за хрень? Вроде бы вчера – ну, то бишь уже сегодня, понятно, – его не арестовывали? Может, постучать, привлекая внимание? Стучать не пришлось – в замке скрежетнул ключ, и в кабинет заглянул незнакомый боец. С местными знаками различия Степан пока еще окончательно не разобрался, но вроде бы сержант госбезопасности. Ну, сержант так сержант, ему-то что? Главное, чтобы и туалет на замке не оказался. Кстати, сержант ГБ вроде бы соответствует армейскому лейтенанту? Или он ошибается? – С добрым утром, товарищ старший лейтенант! Выспались? – вполне доброжелательно осведомился тот. Вот только клапан кобуры отчего-то оказался отстегнутым, что Степана слегка напрягло. Еще и кабинет за спиной окинул быстрым, профессиональным взглядом, убеждаясь, что больше в помещении никого не имеется. Что еще за непонятные игры такие? И где, собственно, Шохин, обещал ведь утром зайти? – Выспался, – согласился морпех. – Выйти-то можно? Мне бы в туалет да умыться. И кстати, товарищ сержант, у вас кобура расстегнута, непорядок. Не ровен час личное оружие выпадет, а враг подберет. Враг – он такой, коварный… – Можно, – раздраженно дернул щекой тот, оценив сказанное. – Виноват, не заметил. Проходите. Дотопав до знакомой двери, морпех хотел было осведомиться, в одиночку ли ему выполнять гигиенические мероприятия или кто поможет, однако благоразумно решил дальше ситуацию не нагнетать. В конце концов, этот сержант-лейтенант всего лишь выполняет приказ, наверняка отданный Шохиным (ну, а кем еще, блин?). Так что парень ни в чем не виноват, потому незачем и стебаться. Пополнив местную канализацию и кое-как умывшись (обмылок нашелся на краю жестяного умывальника, а вот с полотенцем вышел полный облом, вытираться пришлось рукавом), Алексеев вернулся в коридор. Где и столкнулся с вернувшимся – интересно, откуда? – контрразведчиком, о чем-то негромко переговаривающимся с сержантом. Смерив морпеха оценивающим взглядом, особист усмехнулся: – Ну, не подрались, уже хорошо. А то я уж переживал, даже, вон, товарища сержанта предупредил, что ты у нас человек непростой, можешь и того… – Здравия желаю, тарщ капитан, – как ни в чем не бывало отрапортовал Степан. – Никак нет, не подрались, даже мысли такой не имелось. Да и человек я мирный, вы ж знаете. Даже мухи зря не обижу. Ну, если она, понятно, у фрица на службе не состоит. – Вот и хорошо, – не стал развивать тему особист. – Пошли в кабинет, разговор имеется. Важный. Заодно и позавтракаем, я тут принес кое-чего. Сержант, не в службу, а в дружбу, сгоняй за кипяточком? Глава 5. Между небом и землей Где-то северо-восточнее Новороссийска, 13 февраля 1943 года Старлей Алексеев был достаточно далек от авиации в любой ее ипостаси. Нет, с парашютом он, как и другие морские пехотинцы, разумеется, прыгал – в рамках базовой воздушно-десантной подготовки. Но вот в средствах доставки внезапно (и ненадолго) обретших крылья морпехов к месту будущих боевых действий разбирался не сильно. Самолет – и самолет, ему ж этой махиной не управлять, так что незачем и напрягаться. Летит – хорошо, падает – плохо. Все остальное исключительно дело пилотов… Сейчас было плохо. Поскольку самолет однозначно падал. С остановившимся мотором (второй пока еще худо-бедно работал) и разбитым хвостовым оперением достаточно сложно продолжать нормальный полет. Впрочем, намертво вцепившийся в штурвал летчик делал все что мог, всеми правдами и неправдами удерживая практически неуправляемую машину в воздухе. Остальной экипаж погиб: второй пилот и штурман – сразу, когда «сто девятый» изрешетил кабину транспортного Ли-2 из бортовых пулеметов, бортрадист – чуть позже, напоровшись на хлестнувшую по фюзеляжу очередь. Четверо пассажиров уцелели чудом. Навылет дырявившие тонкий дюраль пули прошли выше сидящих людей, а вот стоявшему во весь рост радисту, выглянувшему из кабины как раз для того, чтоб предупредить их оставаться на местах, не повезло. Никто из уцелевших так никогда и не узнал, что пара истребителей прикрытия сделала все что могла, ценой собственных жизней связав боем и сбив три из четырех внезапно вывалившихся из облаков Bf-109. Четвертый в бою не участвовал, с первых же секунд нацелившись на оставшийся без защиты транспортник. К сожалению, успешно: отработав по кабине, «мессер» зашел в хвост, словно в тире расстреляв правый двигатель и киль с рулями высоты. Получить отпор он не боялся – эта модель не была оснащена верхней пулеметной турелью. Убедившись, что поврежденный самолет тяжело пошел вниз, отвалил в сторону, ложась на обратный курс – горючее было на исходе. Да и повторять судьбу камрадов не хотелось: русские пилоты с каждым месяцем сражались все лучше и лучше. Парни их, понятно, приземлили, но и цена этой победы оказалась слишком высокой – сразу три «Густава»[4] перечеркнули серое рассветное небо дымными шлейфами. А вот белых пятен раскрывшихся парашютов сидящий за штурвалом лейтенант люфтваффе Герман Шлоссер как ни вглядывался сквозь заляпанное каплями масла остекление кабины, так и не заметил буквально ни одного. Так что лучше вернуться, пока еще имеется такая возможность. Тем более свою задачу он выполнил: с подобными повреждениями транспортник далеко не улетит, в любом случае грохнется в десятке километров, если не раньше… Переступив через тело погибшего бортрадиста, Степан отвалил оказавшуюся незапертой овальную дверь, оказавшись в узком, буквально метр в длину, «пенальчике» с радиостанцией и рабочим местом штурмана. Который обнаружился тут же, в своем закутке, расположенном за креслом первого пилота: летная куртка изодрана пулями, затылок и вовсе представляет собой одно сплошное кровавое месиво, на полу отблескивает темным лаком зловещая лужа. Вертикальная перегородка зияет рваными сквозными отметинами. Торопливо отведя взгляд, старлей сделал еще шаг, заглянул в кабину. Чтобы оценить обстановку, хватило пары секунд: остекление частично разбито, сквозь многочисленные пробоины врывается ледяной ветер, второй пилот скособочился в кресле, приборная панель заляпана алыми брызгами. Полукруглый штурвал перед ним легонько покачивается. Заметив движение, уцелевший летчик – насколько понимал морпех, первый пилот – обернулся, громко спросив, перекрикивая рев единственного работающего мотора: – Как вы там, все целы? – Да вроде бы!.. – проорал в ответ Алексеев. – А Пашка где, он к вам пошел? Догадавшись, что речь идет про радиста, морпех мотнул головой: – Погиб. Как в транспортный отсек выглянул, так очередью и срезало. – Твою мать… – дернув окровавленной щекой, коротко прокомментировал пилот, отворачиваясь. – Откуда эти суки тут вообще взялись, б…? Десять рейсов сделал, и ни разу фрицы так далеко не забирались! Над своей же территорией шли! Не ответив – да и что тут говорить-то? – старший лейтенант присмотрелся повнимательнее. Блин, так он ранен! И если кровь на щеке – пустяк, видимо, просто осколком стекла или мелким осколком оцарапало, то вот темная струйка в углу рта ему сильно не понравилась. Степан кое-как продвинулся еще немного вперед – пилотская кабина, к его удивлению, оказалась весьма тесной, суживающейся кпереди наподобие трапеции, и едва вмещала пару кресел и приборную панель с множеством каких-то рукояток и рычагов между ними: – Э, летун, так ты раненный, что ли? Может, перевязать? – Не нужно, штурвал бросать нельзя, и так еле-еле машину в воздухе держу. Коль свалимся, сразу в землю воткнемся, тут всей высоты меньше километра. Да и не поможет это, рана плохая, крови больно уж много. Не жилец я. Попробую хоть куда-то дотянуть, пока мотор фурычит. Если найду площадку, сядем, покрайней мере, попытаемся. Если нет, извиняй, парашютов на борту не имеется. Спорить Алексеев не стал: к чему? Теперь он и сам видел, что пилот тяжело ранен – на плотной летной куртке крови заметно не было, а вот брюки под ней уже подозрительно потемнели. Незаметно коснувшись пальцами края сиденья, Степан ощутил знакомую вязкую липкость. Ну да, все верно. Фигово, совсем-совсем фигово… – А мы где вообще? Часом, к фрицам не залетим? – В том-то и дело, что понятия не имею, – буркнул тот, коснувшись какого-то рычага, видимо, изменяющего режим работы двигателя – в кабине стало немного тише. – Хвостовое сильно побило, курс изменить не могу. Можем и залететь, тут всего расстояния пару десятков километров. – На карте покажешь? Пилот невесело хмыкнул, судорожно облизнув окровавленные губы – насколько мог судить старлей, говорить ему становилось все тяжелее и тяжелее: – А смысл? Когда «мессер» навалился, я сразу в сторону ушел, надеялся гаду прицел сбить. Да где там, это ж тебе не истребитель. Сейчас только по прямой лететь могу, поскольку рулей, считай, и не осталось. А вот куда именно лететь? Нечего мне ответить, ориентиров знакомых не наблюдаю. Хорошо, ежели хоть сесть сумею, да и в том не уверен. Ты лучше вот чего сделай, коль мертвяков не боишься: вытяни Ваську из кресла, а сам на его место лезь. Поможешь штурвал держать, левая рука почти не слушается. Педали пока не трогай, просто делай что скажу, добро? – Угу, – сдавленно пробормотал Степан, с трудом выволакивая тело погибшего из кресла и стараясь не глядеть на то, что осталось от его головы. Кое-как справился, основательно перемазавшись в чужой крови. Впихнув труп в каморку бортрадиста (больше оказалось просто некуда, уж больно места мало – не в десантный же отсек тащить?), морпех уселся в пилотское кресло, неуверенно взявшись за упруго подрагивающий штурвал. В лицо, выбивая слезы, били тугие струйки ледяного воздуха – пулеметная очередь прошлась по остеклению как раз на уровне головы. Сидящему слева от него летчику было попроще: и стекла с его стороны уцелели, и защитные очки имеются. – Ты, часом, самолетом управлять не умеешь? – Шутишь? Я и в кабине-то впервые в жизни. Так что нет, извини. – Жаль. Ладно, тогда просто помогай, вдвоем, глядишь, и справимся. Если площадку отыщем. Несколько минут ничего не происходило. Самолет худо-бедно пер вперед на единственном уцелевшем движке, лицо и сжимавшие штурвал пальцы – захватить с собой перчатки старлей не догадался – понемногу немели от холода, пилот молчал, плотно сжав окровавленные синюшные губы. Затем за спиной раздался едва слышимый в гуле мотора лязг открываемой дверцы, и в кабину заглянул один из двоих летевших вместе с ними осназовцев: – Тарщ старший лейтенант, что тут у вас? – Летим, как видишь, – не оборачиваясь, ответил Степан. – Как в той песне поется, на честном слове и одном крыле, блин. Товарищ капитан как, пришел в себя? – Нормально с ним все, просто головой об борт приложился. Послал, вот, разузнать, куда это вы запропастились. – Выяснил? Тогда слушай сюда, Леша, – живо топай обратно да держитесь покрепче, посадка будет жесткой. Только автоматы при себе не держите – я в хвосте чехлы от моторов видел, в них оружие замотайте, и мое тоже. Перед тем как земли коснемся, сгруппируйтесь и в сиденья изо всех сил вцепитесь. Если не удержитесь и начнет по салону мотать, точно костей не соберете. И за товарищем капитаном присмотри. Понял? Все, выполняй. – А вы? – А я товарищу пилоту помогу, ранен он. Обежав кабину быстрым взглядом, осназовец молча кивнул, решив больше никаких вопросов не задавать – все было понятно и так. Снова лязгнула, закрываясь, дверь. – Тебя как звать-то, старлей? – неожиданно подал голос летчик. – Степаном, а тебя? – А меня Анатолием. Вот что, Степа, как приземлимся, ты документы мои забери, они в нагрудном кармане. И планшет с картой тоже, пригодится. Там еще письма, на них обратный адрес есть. Как будет возможность, отпишешь моим, где и как погиб. Из машины меня не тащите, внутри оставьте, с ребятами. Кстати, их документы тоже возьми, не забудь. – Толик, ты чего это? Нормально же все будет… – Осознав, насколько неискренне прозвучала фраза, Алексеев смутился, замолчав. – Вот и правильно делаешь, что молчишь. После посадки сразу уходите. Только гранату мне, если к тому времени еще не помру, оставь. – Пилот замолчал, тяжело дыша, несколько длинных фраз дались ему нелегко. Покрытое бисеринками пота лицо еще больше побледнело, осунулось. – А гранату-то зачем? – искренне не понял старший лейтенант. – Да потому, Степа, что мы уже в немецком тылу, разглядел я тут один ориентирчик. Где-то северо-восточнее Новороссийска, приблизительно километров в десяти-пятнадцати от линии фронта, точнее не скажу. Карта в планшетке, полетный маршрут на ней отмечен, как к местности привяжешься, так и сориентируешься. Помолчав, собираясь с силами, еще пару минут, Анатолий снова заговорил – медленно, словно бы обдумывая каждое следующее слово – на самом деле морпех понимал, что ему просто все труднее и труднее разговаривать: – Слушай, а что ты там за песню имел в виду? Ну, когда товарищ твой пришел? – Песню? А, понял. Так это ж знаменитая песня бомбардировщиков[5], ее сам Утесов поет, неужели не слышал? Степан достаточно немелодично – к более музыкальному исполнению ситуация как-то не слишком предрасполагала, да и шумновато было, – пропел-проорал известный куплет: Мы летим, ковыляя во мгле, Мы ползем на последнем крыле. Бак пробит, хвост горит, и машина летит На честном слове и на одном крыле…