– Там дальше еще про сбитый «Мессершмитт» что-то было, только не помню, к сожалению. Неужто ни разу не слышал? – Не довелось, увы. А песенка, видать, и впрямь хорошая, коль сам товарищ Утесов исполняет. Про пилотов, опять же. И слова правильные. – Летчик с трудом перевел дыхание, бледно улыбнувшись. – Ну, вот и все. Похоже, долетели, вон подходящее местечко, попытаюсь сесть. Повезло, что практически по курсу. Пристегнись, ремни под тобой. Дальше делай что велю. И ноги на педали поставь, уже можно. Попытка у нас одна-единственная, второй не будет. Главное, не бойся. Просто слушай меня. Что б ни случилось – слушай меня. Послушно нащупывая липкие от подсохшей крови привязные ремни (ни о какой брезгливости и речи не шло, старлей отлично осознавал, что от этого зависит его собственная жизнь), Алексеев бросил быстрый взгляд вперед. И ничего не понял. И где, спрашивается, летун высмотрел это самое «подходящее местечко»? Или он имеет в виду вон ту крохотную долинку между двумя невысокими, поросшими лесом горами? Похоже на то… да и никакая она не крохотная, просто высота еще достаточно большая, вот Степан и не угадал с масштабом. Впрочем, ему простительно, поскольку ни разу не летчик, да и самолет видел или с земли, или из десантного отделения. – Приготовься… – прохрипел Анатолий. – Уже скоро… Морпех снова взглянул сквозь остекление. Отстраненно подумав, что лучше бы, пожалуй, этого не делал. Долина – или как там ее правильно называть с точки зрения геоморфологии? Пологая седловина? Горная равнина? – стремительно приближалась, буквально с каждой секундой вырастая в размерах. Очень так пугающе быстро вырастая. Уже можно было разглядеть росшие на ее поверхности отдельные кусты и редкие деревца с припорошенными снегом елками. Двигатель неожиданно замолчал. Настолько неожиданно, что в первое мгновение Степан даже не понял, что именно изменилось, и успел испугаться. Спустя секунду допер, что никакая это не поломка – пилот просто выключил его за ненадобностью, переходя в планирование. Ну, если еще можно планировать с высоты каких-то нескольких десятков метров, конечно… – Держи штурвал, сейчас коснемся! – из последних сил выкрикнул летчик. – На себя тяни, на себя! Да помогай же, б…, сам не справлюсь! Что именно Степан делал дальше, бездумно повинуясь отрывистым, буквально выхаркиваемым вместе с кровью и выступившей на губах розовой пеной командам, он потом так и не смог вспомнить. Не отложилось в памяти. Просто нарезка, как уже бывало раньше, отдельных кадриков, практически не связанных друг с другом: опасно опустившийся нос самолета немного приподнимается, нехотя отзываясь на движение штурвала… мощный толчок – шасси коснулись грунта… металлический скрежет и протяжный стон рвущегося металла… еще один рывок, куда более мощный, стремящийся развернуть самолет боком, опрокинуть, разломить… транспортник резко проваливается вниз, ложась на брюхо – шасси все-таки не выдержало, слишком велика оказалась скорость… что-то грохочет, лязгает, хрустит и ломается… кромки крыльев рубят молодые елки и деревья, сминаясь и разлетаясь клочьями рваного дюраля… снова рывок… удар… скрежет… и финалом – оглушающая тишина, разрываемая лишь каким-то непонятным щелканьем, напоминающим звук остывающего мотора… Помотав тяжелой головой, Алексеев проморгался, понемногу приходя в себя. В кабине заметно пахло бензином и горячим маслом – а вот запаха дыма, к счастью, не ощущалось, из чего он сделал глубокомысленный вывод, что самолет все-таки не загорелся. Попытался снять руки со штурвала… и не смог. Удивленно хмыкнув, все-таки разжал сведенные судорогой пальцы – буквально по одному. Задумчиво поглядев на тяжело упавшие на колени, заметно подрагивающие руки, отстраненно подумал, что пилотирование, похоже, все-таки не его. Нет уж, ну его на фиг, лучше десять раз с парашютом сигануть или еще один немецкий танк гранатой спалить, чем еще разок за штурвал сесть! Справившись с привязными ремнями, Степан аккуратно потормошил пилота за плечо. Потормошил – и, всмотревшись в остановившиеся глаза, отвел взгляд. Опустив погибшему веки, морпех прикрыл его лицо летным шлемом и расстегнул куртку, забирая из нагрудного кармана документы. Мельком осмотрел ранения – вся правая часть гимнастерки обильно пропиталась кровью; левый рукав, начиная чуть пониже подмышки, – тоже. С ума сойти, да как он с такими ранами вообще сумел посадить самолет?! В него же две пули попало, одна в руку, вторая в грудь! Да еще и разговор сколько времени поддерживал – как теперь понимал Алексеев, исключительно для того, чтобы не отрубиться, не потерять сознание. С ума сойти, вот это сила воли у мужика… была… Что ж, спасибо тебе, Толик, ты сделал все что мог, и даже больше, спасибо… А родным твоим я обязательно напишу – если, конечно, сам в живых останусь… Еще с полминуты бессмысленно поглядев сквозь запорошенное скопившимся на дне долины-равнины-седловины слежавшимся снегом остекление, старший лейтенант подобрал пилотскую планшетку и решительно поднялся на ноги. Все, хватит время терять – пора выбираться из разгромленной кабины. Вот только еще одну последнюю просьбу выполнит… Пока возился с телами погибших пилотов, забирая из карманов документы и личные вещи, в заклинившую дверь начали долбить чем-то тяжелым, как бы даже не прикладом пистолета-пулемета. Происходящее старлея откровенно порадовало – значит, не он один уцелел. Минут пять возились, совместными усилиями вскрывая заартачившуюся створку, после чего Степан, наконец, перебрался в грузовой отсек. Оглядев который, мысленно только присвистнул, лишь сейчас осознав, что означает термин «жесткая посадка». Или все же правильнее называть произошедшее «крушением»? Расположенные вдоль бортов откидные сиденья – эта модификация самолета была транспортно-десантной, предназначенной для одновременной перевозки и людей, и грузов, поэтому полноценных кресел, как в довоенных пассажирских моделях, тут не имелось – скособочены, многие сорвались со своих мест. Как подозревал Алексеев – как раз те, на которых и сидели товарищи по несчастью, уж больно потрепанными оные товарищи выглядели. Большая часть иллюминаторов лишилась стекол, а в правом борту зияла метровая пробоина, обрамленная вмятым внутрь дюралем, висящим на покореженных элементах силового набора (вроде бы так все эти шпангоуты с прочими стрингерами-лонжеронами у летунов называются?). То ли сорванным со своего места двигателем долбануло, то ли куском крыла. – Живой? – мрачно буркнул Шохин, зажимающий кровоточащий лоб какой-то тряпкой. Выглядел контрразведчик так себе, на троечку: лицо перемазано кровью, рукав бушлата надорван, плечевой ремень портупеи лопнул. Рядом с капитаном ГБ стоял, щурясь подбитым глазом, старший сержант Леха Гускин, такой же взъерошенный и донельзя помятый. В руках он сжимал «ППШ» без магазина, наверняка тот самый, что и помог справиться с заклинившей дверью. А вот второй осназовец, сержант Артемьев лежал на полу, с головой накрытый курткой от камуфляжного костюма. – Живой, как видишь, – не стал спорить морской пехотинец. – С Ильей что? Погиб? – Погиб, – подтвердил особист, кивнув на пробоину. – Он вон там сидел, с самого края. Как крыло оторвалось и в борт ударило, его в сторону и отбросило. Сразу насмерть. А пилот где, в кабине? – Угу, в кабине. Навечно. Мы ему по гроб жизни обязаны, если б не Толик, размазало бы нас по земле, на радость фрицам, даже и хоронить нечего было. Ладно, все, времени в обрез. Давайте собираться в темпе вальса, уходить нужно. – В смысле – уходить? – опешил контрразведчик, переглянувшись с Гускиным. – Дождемся наших, неужели никто не заметил, как самолет падал? Тут тыловых частей полно, скоро приедут, помогут. Вернемся в Геленджик – доложимся. – В том, что приедут, нисколько не сомневаюсь, – согласился Степан. – Вот только вряд ли наши. Короче, товарищ капитан, разрешите доложить: мы на территории противника. Ориентировочно – километрах в пятнадцати от линии фронта, может, и дальше. Так что касательно того, что наше падение видели – не сомневаюсь. Как и в том, что скоро сюда приедут. Правда, не наши, а кое-кто другой. – Шутишь, старлей? – изменился в лице Шохин. – Как мы могли к немцам залететь?! Нас же над своей землей подбили? – Серега! – наплевав на субординацию и на то, что они не одни, рявкнул Алексеев. – Мы – в немецком тылу, нравится тебе это или нет! Мне лично – категорически не нравится, но мое мнение, к сожалению, ничего не изменит! Карта с летным маршрутом у меня есть, сориентируемся. Остальное объясню позже, как подальше отсюда отойдем. Ну? Несколько секунд особист еще колебался, принимая решение, затем решительно взглянул на старшего сержанта: – Леха, уходим! Собери оружие, найди наши вещмешки. Давай бегом, слышал же, фашисты могут вот-вот появиться! Выполняй! Дождавшись, когда осназовец двинется в хвост самолета, как понимал Степан, разыскивать их оружие, которое он же и посоветовал замотать в чехлы, Шохин прошептал: – Степа, ты точно уверен? Не мог пилот ошибиться – это ведь он тебе сказал, что мы за линию фронта забрались? – Не мог, Серега, гарантирую. Сказал же, потом расскажу. Мы однозначно в их тылу, как навскидку – где-то к северо-востоку от Новороссийска. Не столь и далеко, к слову, хотя нужно карту смотреть. – …! – эмоционально сообщил контрразведчик. – Ситуация… – Та не то слово, – хмыкнул Степан, с усмешкой добавив: – Кстати, если ты меня как особо важного секретоносителя решил вот прямо сейчас пристрелить – так даже не думай. То, что мне к фрицам в плен никак нельзя – я в курсе и сдаваться не собираюсь. У меня после Абрау-Дюрсо теперь всегда последняя граната в отдельном кармане припрятана. Но и пожить еще тоже планирую, так что не дури, очень тебя прошу. – Совсем охренел?! – возмутился Шохин, едва заметно вильнув взглядом. Если бы Степан не успел к нему более-менее привыкнуть за прошедшие дни – наверняка б ничего не заметил. – Серега, я серьезно, – пристально глядя товарищу прямо в глаза, негромко произнес Алексеев. – Не дури, душевно прошу и где-то даже умоляю. Я ведь тоже буду готов, если что. Только нехорошо все это, неправильно. Враги мы с тобой, что ли? Если вдруг совсем подопрет, я первый тебя и попрошу… помочь, короче. Ну, ты меня услышал? Мы поняли друг друга? Поединок взглядов продлился еще несколько долгих секунд, после чего контрразведчик сморгнул, первым отведя в сторону глаза. Показалось – или нет, но выглядел он при этом слегка смущенным: – Поняли. И я тебя услышал. Давай уходить, Леха вон уже все что нужно собрал… Уже поднимаясь на поросший лесом склон горы, старший лейтенант оглянулся, взглянув на распластавшийся по земле разбитый самолет. Позади транспортника осталась самая настоящая просека, прорубленная десятитонной машиной среди редких деревьев и елей. Левое крыло осталось на месте, а вот правое вместе с искореженной гондолой двигателя оторвало и отбросило на десяток метров. Если бы не попавшийся на его пути валун, все могло бы пойти иначе и Илюша Артемьев остался жив. Но судьба, к сожалению, распорядилась по-другому. И срезанное ударом о массивную каменюку крыло, прежде чем отлететь в сторону, по касательной пробило борт как раз в том месте, где сидел осназовец… Глава 6. Посыльный и пославшие Москва, двумя днями ранее Сидящий напротив осназовца майор госбезопасности устало вздохнул: – Отдохнули? Тогда продолжим. Значит, продолжаете утверждать, что о содержимом пакета вы не знаете? – Не знаю и знать не могу, – в который уже раз ответил Алексей. – При передаче все печати были целы. Остальное не мое дело. – У вас была мысль ознакомиться с документами? – Нет. – Как бы вы поступили, если бы самолет по той или иной причине приземлился на вражеской территории? – У меня имелся однозначный приказ – любой ценой уничтожить пакет. – Каким образом уничтожить? Вы бы разорвали документы, тем самым хотя бы частично ознакомившись с их содержанием? – Разумеется, нет, в этом случае и противник смог бы их восстановить. У меня были гранаты, я бы просто взорвал пакет. Если бы понадобилось – вместе с самолетом или самим собой. Майор помолчал несколько секунд, формулируя новый вопрос: – Хорошо, предположим, самолет совершил вынужденную посадку и загорелся. Вам удалось выскочить, но пакет остался внутри. Что бы вы предприняли? – Без пакета я бы наружу не вылез, – невесело усмехнулся Лапкин. – Да и как, если он весь полет находился у меня за пазухой? – Ну, мало ли? Во время удара о землю вы его выронили, потеряли сознание, очнулись уже снаружи. Самолет загорелся. Ваши действия? – Дождался бы, пока машина догорит, после чего убедился, что бумаги уничтожены. Если бы со мной спасся еще кто-то из экипажа или пассажиров, обыскал каждого, при необходимости угрожая применением оружия. – А если бы они не подчинились? Стали бы стрелять? – Так точно, стал. У меня был приказ любой ценой не допустить попадания пакета к противнику. И я бы его выполнил. Тоже любой ценой. – Ну, допустим… – Майор тяжело откинулся на спинку стула, устало прикрыв покрасневшие глаза. Допрос длился уже не первый час, и вымотались оба. Многие вопросы повторялись в разной формулировке по несколько раз, и лейтенант Лапкин уже успел их выучить наизусть: «знал ли он о содержимом документов»? «Готов ли был применить оружие»? «Как собирался воспрепятствовать попаданию пакета к противнику»? Ну, и так далее, и тому подобное. Повезло, хоть с автобиографией долго не мурыжили – вон она, казенного вида папочка с его личным делом, на краешке стола лежит… Да уж, удружил ему товарищ Шохин с этим спецпакетом, ох удружил! Впрочем, Алексей вовсе не был настолько наивен, чтобы с самого начала этого не понимать – одно только то, что доставить его требуется лично товарищу наркому, сразу расставляло все точки над «i». Хорошо, хоть в камеру не отправили, с относительным комфортом разместив в одном из кабинетов. Под замком и с круглосуточной охраной, правда, но зато и не в подвале внутренней тюрьмы. После короткой, не продлившийся и трех минут, аудиенции у Лаврентия Павловича ему даже дали возможность привести себя в порядок после многочасового полета и сытно накормили. То, как вообще удалось пробиться к товарищу наркомвнуделу, отдельный вопрос – спасибо выданному Шохиным «всепроходному» документу, без которого его, пожалуй, пристрелили бы еще на входе, когда Алексей категорически отказался отдавать для проверки драгоценный пакет, потребовав вызвать начальника охраны. В конечном итоге в приемную Самого его доставили под конвоем двух автоматчиков, предварительно разоружив, избавив от верхней одежды и тщательно обыскав – даже заветную финку в секретных ножнах отыскали, профессионалы! Передав пакет и в двух словах описав, кто и при каких обстоятельствах поручил его доставить (собственно, Леха просто озвучил произнесенную Шохиным и намертво запавшую в память фразу «если эти документы попадут к врагу, мы можем проиграть войну»; Берия же в ответ лишь удивленно блеснул стеклами знаменитого пенсне, буркнув «спасибо, лэйтенант, свободен» и нетерпеливо дернув пухлой ладонью), Лапкин оказался в этом самом кабинете. Где и пребывал уже второй день, практически непрерывно общаясь с хмурым майором ГБ Коболевым… – Что ж, говорите вы искренне, не врете, так что лично я склонен вам верить, – задумчиво пробормотал собеседник, закуривая очередную папиросу. – Есть только одно маленькое, но весьма немаловажное «но». Тут вот ведь какое дело: по нашим данным, капитан государственной безопасности Шохин, который и передал вам эти самые документы, работает на немецкую разведку. Ну, а вы, так уж выходит, его сообщник, доставивший нам разработанную фашистами дезинформацию! Несколько дней назад вы вместе с ним ведь находились в фашистском тылу, верно? Там Шохин этот самый пакет от своего куратора и получил – вместе с заданием доставить его под видом некой «секретной информации» в Москву. Можете что-то сказать на этот счет? Договорив, майор замер, профессионально фиксируя взглядом реакцию Алексея. Несмотря на кажущуюся серьезность услышанного, Лапкин внутренне даже немного расслабился: ну, понятно, пошла в ход «тяжелая артиллерия»! Шохин – агент абвера, он – его помощник, документы – фашистская липа. Стандартный ход, зачастую неплохо действующий на непосвященных или тех, кто и на самом деле имеет грешок за душой. Вот только он-то – как раз свой! И проходил множество самых разных проверок, в том числе и подобных этой. Да и посерьезней бывали, что уж там. Но самое главное даже не это – кем бы ни был этот майор, он с практически стопроцентной вероятностью просто не может знать о содержании пакета! Недаром ведь Шохин настаивал на том, что вскрыть его имеет права либо сам народный комиссар, либо его заместитель – и никто другой! Так что – мимо… – На этот счет ничего сказать не могу. Во время нахождения в тылу противника в каких бы то ни было подозрительных действиях товарищ капитан государственной безопасности Шохин ни мной, ни моими бойцами замечен не был, контактов с врагом не имел и никакого пакета ни от кого не получал. Да и затруднительно было бы фрицам ему что-либо передать – к тому времени, как товарищ капитан подошел, мы тех егерей уже перебили, о чем я в соответствующем рапорте вчера и указал. – А если подумать? Вы ведь понимаете, товарищ лейтенант, – пока еще «товарищ лейтенант», – что мы умеем спрашивать и иначе? И рассказать все что знаете в любом случае придется? Нет, я ни в коем случае не давлю, у вас есть время подумать. Лично я склонен предполагать, что вас просто-напросто использовали втемную. Что, разумеется, не освобождает от ответственности – время сейчас военное, со всеми вытекающими отсюда последствиями и серьезностью наказания. Но если вы поможете разоблачить фашистского шпиона… понимаете, о чем я? – Понимаю, – равнодушно пожал плечами Алексей. – Просто не о чем рассказывать. – Ну, что ж, тогда придется… Что именно ему придется, лейтенант Лапкин так и не узнал – помешал внезапно зазвонивший телефон. Подняв трубку, майор бросил стандартное «Коболев у аппарата», несколько секунд слушал, с каждым мгновением меняясь в лице.