– Да, понял! Разумеется, с ним все в порядке. Слушаюсь! Вернув трубку на рычаги, он решительно затушил недокуренную папиросу в и без того полной окурков массивной пепельнице. – Все, товарищ лейтенант, закончились наши разговоры. Приведите себя в порядок, через сорок минут вас ждет товарищ народный комиссар. Кабинет желательно не покидать – теперь это не приказ, а убедительная просьба. Как будете готовы, я провожу. – А как же абвер и дезинформация? – не удержался Лапкин. – Выходит, я больше уже не сообщник фашистского агента, что ли? Коболев досадливо поморщился, внезапно перейдя на «ты»: – Лейтенант, ну ты же сам все прекрасно понимаешь! Никто тебя ни в чем не подозревает, да всерьез и не подозревал, но и без проверки было никак нельзя – думаешь, мало вокруг настоящих шпионов и диверсантов? Поверь мне, хватает. Лично я максимум по четыре-пять часов в сутки сплю, да и товарищи мои не больше. А тут еще ты с этим пакетом как снег на голову – мол, «мне лично к товарищу Берия надобно, причем срочно»! Мой тебе совет: ты свои фронтовые привычки, чуть что за оружие хвататься, забудь. Повезло еще, что не пристрелили сгоряча, нервы у ребят тоже не железные. Так что учти на будущее. – Виноват, вырвалось, – искренне смутился Алексей. – Устал просто немного. Обязательно учту. – Да понимаю я все, не за что и извиняться. Собирайся, опаздывать нельзя. – А протокол? – нахмурился лейтенант, кивнув на лежащий перед майором лист. – Подписать разве не нужно? – Этот-то? – усмехнулся Коболев, разрывая наполовину заполненный лист (до Алексея только сейчас дошло, что сегодня майор практически ничего и не записывал – в отличие от вчерашнего дня) сначала напополам, затем еще и еще раз. – Нет, не нужно. Теперь ты уже не в моей компетенции, так что вряд ли мы еще раз увидимся. Ну, и чего застыл? У тебя полчаса – когда вернусь, чтобы был готов! Спрашивать, что с ним будет дальше, лейтенант ОСНАЗа Алексей Лапкин не стал – и так понятно, что ответить майору будет нечего… Геленджик, 11–13 февраля 1943 года Если за первые проведенные в Геленджике сутки Степан написал едва ли не больше, чем за всю предыдущую жизнь (преувеличение, понятно, но не настолько уж и большое), то за следующую пару дней он еще и наговорился на несколько лет вперед. Поскольку неугомонный Шохин, лишь изредка и ненадолго отлучаясь по каким-то своим особистским делам, постоянно требовал вспоминать какие-то подробности, не вошедшие в отправленный в Москву «рапорт». И старлей, что удивительно, вспоминал. Вроде бы мелочи, поначалу показавшиеся малозначительными и неважными, но кто его знает, как оно обернется в будущем? Возможно, никак, поскольку оное будущее с его, Алексеева, попаданием в сорок третий год в любом случае уже изменилось, а возможно, в чем-то предкам и поможет. Например, фамилии наиболее известных предателей-перебежчиков, переметнувшихся на Запад, – в этой теме Степан особо силен не был, но с полдесятка фамилий из семидесятых-восьмидесятых годов вспомнил. Если сумеют их найти, пусть присматривают – с прицелом на будущее, понятно, – глядишь, какой толк и выйдет. Хорошо, хоть писать контрразведчик его больше не заставлял, видать, оценил качество лейтенантского почерка, – просто слушал, периодически задавая уточняющие вопросы и самостоятельно конспектируя что-то в очередном по счету блокноте. Иногда Шохина интересовало его личное мнение, касающееся той или иной проблемы. Степан с удовольствием отвечал, поскольку так было куда интереснее, нежели просто излагать пришедшие в голову исторические факты или отвечать на вопросы. Кое о чем они с Сергеем даже всерьез поспорили – особенно жаркой вышла дискуссия, касающаяся роли, а главное эффективности компартии в управлении страной. С доводами морпеха особист, разумеется, не согласился, оставшись при своем мнении. И даже записывать ничего не стал, как догадывался старший лейтенант, во избежание проблем, причем для них обоих. Да еще и строго-настрого предупредил, чтоб больше он эту тему поднимать даже не вздумал – с кем бы то ни было. Одним словом, до драки не дошло, но много нового про себя Алексеев узнал, несколько раз будучи назван «предателем», «провокатором» и даже «недобитым троцкистом». При этом морпех догадывался, что все, что ему показалось важным, Шохин накрепко запомнил – особенно про Хрущева и Брежнева, во времена которых и началось окончательное и уже, увы, бесповоротное перерождение партаппарата, в конечном итоге приведшего Советский Союз к краху… Так прошло два не самых плохих, с точки зрения Степана, дня, за которые он немного отъелся, как следует отдохнул и даже почти выспался. А затем пришла ожидаемая контрразведчиком радиограмма, предписывающая обоим немедленно прибыть в столицу на присланном за ними самолете. Шохин воспринял сообщение с энтузиазмом, старлей же лишь тяжело вздохнул: похоже, реализовывался наиболее неприятный (лично для него) сценарий развития событий. Нет, помочь предкам знаниями – дело святое для любого попаданца, будь ты хоть бывшим супер-пупер-спецназовцем, хоть «собачьим парикмахером» из той знаменитой книги, фамилию автора которой он позабыл[6]. Вот только превращаться в подопытного кролика, на всякий случай оберегаемого от всех и всяческих опасностей, не хотелось совершенно. Собственно, последнее тоже вовсе не факт: чисто теоретически на самом верху могут и решить, что риск попадания к противнику превышает ценность тех знаний, что, возможно, еще остаются в его голове и не были изложены на бумаге… с вполне предсказуемым результатом оного решения, угу… Остальное известно: примерно через полчаса после вылета из Геленджика внезапно появившиеся в небе немецкие истребители внесли в оказавшееся совсем недолгим воздушное путешествие свои коррективы, непредвиденные и весьма катастрофические… Все еще где-то северо-восточнее Новороссийска, 13 февраля 1943 года – Правы вы оказались, тарщ старший лейтенант, – сообщил Гускин, протягивая бинокль. – Быстро примчались, сволочи. Повезло, что успели в лесу схорониться. Только уходить поскорее нужно, на снегу следы остались, хоть и немного. Могут заметить. – Могут, – согласился Степан, разглядывая в оптику неторопливо катящий к разбитому самолету полугусеничный бронетранспортер. – А могут и не заметить, снег старый, слежавшийся. Да и немного его, того снега. Но рисковать глупо, ты прав. – Кстати, а ведь это даже неплохо, что они так быстро явились, – задумчиво пробормотал контрразведчик, осторожно трогая свежезабинтованный лоб – старлей постарался, пожертвовав собственным перевязочным пакетом. Рана оказалась пустяковой, просто кожу рассекло, но крови натекло прилично, отчего лицо Сергея, измазанное грязно-бурыми разводами, напоминало кадр из какого-то малобюджетного фильма ужасов. – Значит, тут какой-то населенный пункт неподалеку, хоть на местности сориентируемся. Верно говорю, старлей? – Однозначно, – хмыкнул Степан, забрасывая на плечо автоматный ремень. – Останется только выяснить, как именно он называется, а для этого придется туда идти. Сильно сомневаюсь, что фрицы ради нашего удобства над ним транспарант с названием вывесили. – Разберемся, – пожал плечами Шохин. – Транспаранта мы, понятно, не дождемся, а вот указатели на въезде-выезде они наверняка присобачили, чтобы, значит, не заблудиться ненароком. Ну, пошли, что ли? А то фашисты вон уже доехали, не ровен час и вправду следы углядят. – Пошли, – согласился морской пехотинец, бросив в сторону самолета прощальный взгляд. Из остановившегося бэтээра высыпало с полдесятка гитлеровцев, с расстояния в добрый километр кажущихся крохотными, словно муравьи. Трое двинулись к транспортнику, остальные остались на месте, разминая затекшие в дороге мышцы. Судя по поведению, обнаружить внутри разбитой машины живых они не слишком надеялись, потому никуда и не торопились. Опустив бинокль, Алексеев мысленно тяжело вздохнул: оставлять на поругание фрицам тела погибших пилотов и осназовца было нехорошо и неправильно. Но и другого выхода у них не было. Поджечь самолет, уходя, – значит раньше времени привлечь немцев: никто ведь не предполагал, что они явятся буквально через полчаса! В другой ситуации фрицы могли и не заметить падающий самолет. Оставить внутри парочку растяжек, благо авиационного бензина вокруг натекло прилично – садились-то они с полными баками, просто чудо, что сами не загорелись, – еще глупее. Практически то же самое, что прикрепить снаружи записку с сообщением, что при аварийной посадке погибли не все пассажиры. Которые к тому же еще и обучены весьма нестандартному использованию оборонительных гранат. Степан даже прикидывал, не заморочиться ли сооружением вовсе уж хитрой ловушки из спрессованного до ледяной плотности снега и вывернутого из гранаты запала – ничего подобного он раньше не делал, но сугубо теоретически лежащий в луже натекшего из разбитого бака бензина «заряженный» снежок рано или поздно должен был растаять, высвободив рычаг. Правда, в том, что одного запала хватит для гарантированного воспламенения холодного авиатоплива, морпех сильно сомневался – пятьдесят на пятьдесят, как говорится. Бензин, конечно, не соляра, и даже не керосин, но настоящий диверсионный заряд все-таки изготавливается вовсе не так – на спецкурсе в училище показывали, как раньше это делали партизаны из подручных средств. Однако узнавший, в чем дело, Шохин даже ругаться не стал, лишь многозначительно постучал по виску пальцем, напомнил про время и решительно подтолкнул старлея в направлении бортовой двери… До поселка товарищи добрались только спустя полтора часа. После того как перевалили через вершину, выяснилось, что ни дорог, ни населенных пунктов в наблюдаемой перспективе не имеется. Пришлось карабкаться на склон соседней горы, раза в полтора выше и куда сильнее заросшей неприветливым зимним лесом. Обнаружив дорогу, еще почти час сидели в зарослях, изучая обстановку. Обстановка недвусмысленно вещала, что достаточно широкое для этих мест гравийное шоссе является весьма востребованным – буквально каждые несколько минут по нему в обе стороны проезжали автомашины, в основном не слишком длинные колонны грузовиков, хотя порой проскакивали и легковушки, как правило, движущиеся с мотоциклетным эскортом. Вопрос заключался в том, в каком именно направлении топать дальше – направо или налево? Карты, что доставшаяся от погибшего пилота, что имеющаяся у контрразведчика, без привязки к местности ничем помочь не могли. Нет, оно, конечно, и без карты понятно, что Новороссийск находится где-то по левую руку (угу, а мох активнее растет на деревьях с северной стороны), однако это вовсе не означало, что идти следует именно туда. Тем более если они находятся в фашистском тылу – а в последнем больше никаких сомнений, увы, не имелось. Посоветовавшись, двинули направо. Просто потому, что так было проще передвигаться – иначе снова пришлось бы переться вверх, штурмуя очередную гору, пусть и не шибко высокую, но как водится в этих краях, с густо изрезанным многочисленными балками и оврагами склоном. Решение, как вскоре выяснилось, оказалось абсолютно правильным: буквально в полукилометре дорога пересекалась с двумя другими, поуже и без гравийной отсыпки. А на перекрестке торчал выполненный с немецкой аккуратностью и прочей педантичностью указатель, готическим шрифтом извещавший заплутавшему шоферу, что он находится в полуторах километрах от поселка с труднопроизносимым в немецкой транскрипции названием «Moldavanskoe». Разглядев в бинокль надпись, Степан вытащил из планшета карту, отыскивая на ней этот населенный пункт, судя по названию, некогда основанный переселенцами, по неведомой причине покинувшими солнечную Бессарабию и отправившимися искать счастья на не менее солнечной Кубани. Нашел, понятно. Прикинув масштаб, хмыкнул, обернувшись к товарищам: – Ну, у меня, как водится, две новости, плохая и еще хуже. Хороших, увы, не имеется. С какой начинать? – А без дурацкого вступления никак нельзя? – раздраженно дернул щекой контрразведчик. – Вечно ты болтаешь не по делу. Говори уж, что выяснил? – Злые вы… – начал было морпех, но, наткнувшись на гневный взгляд капитана, стушевался. – Ладно, ладно. Короче, глядите. Это село Молдаванское, мы, соответственно, рядышком. Отсюда до Новороссийска километров двадцать по прямой. И это плохая новость, поскольку «по прямой» означает топать через горы и прочую пересеченную местность. Дороги тут, понятно, имеются, вот только по дорогам выходит почти полсотни кэмэ. А на дорогах немцы в товарных количествах, сами наблюдали. Просто удивительно, как мы вообще ухитрились сюда незамеченными долететь, видать, ихние зенитчики наш аэроплан за свой приняли. Такие дела. – Погоди, – нахмурился Шохин, рассматривая карту. – А зачем нам именно к Новороссийску-то идти? Можно же сразу на восток двинуть, к Краснодару? Наши его буквально вчера освободили, сейчас дальше наступление развивают. – Не, вообще не вариант. Во-первых, слишком далеко, а во-вторых… ты про немецкую «Голубую линию» помнишь? Ну, которую они сами «Готенкопфом» называют? Сто тринадцать километров укрепленных позиций, от Азовского до Черного моря. Так вот, мы сейчас в нескольких километрах от их передового оборонительного рубежа, он приблизительно где-то вот тут проходит, – морпех показал. – Соваться туда – верная смерть и прочее самоубийство. Это не через линию фронта ночью шмыгнуть, как под Станичкой, – тут не только траншеи с укрепленными огневыми точками и артпозиции на господствующих высотах, но и сплошные минные поля с глубокоэшелонированными проволочными заграждениями. И вся эта радость идет по труднопроходимой горно-лесистой местности – и это только первая полоса обороны, поскольку километрах в десяти еще и вторая имеется. Никак не прорвемся, даже чисто теоретически – немчура тут укрепилась не хуже, чем белофинны на линии Маннергейма, а ее, как известно, только тяжелой артиллерией да танками и проломили. Так что придется все-таки двигать в обход. Если обойдем город с северо-запада, окажемся в более-менее знакомых местах. А поскольку передвигаться придется по ихним тылам, то лично мне подобная прогулка просто пипец как не нравится… – А это что? – подал голос старший сержант, изучавший карту поверх плеча Алексеева. – Железнодорожная ветка вдоль реки идет, правильно? Я так понимаю, из Крымской через станицу Нижнебаканскую к Новороссийску? Может, туда и двинем? Понаблюдаем, примеримся. Глядишь, какая польза будет. – Да хоть бы и туда, нам как бы без разницы, – пожал плечами Степан. – Главное, в сам поселок не соваться, он, если судить по расположению, является одним из узлов немецкой обороны. На самом деле на пилотской карте ничего подобного, разумеется, отмечено не было да и быть не могло: старлей просто вовремя вспомнил увиденную то ли в музее, то ли в каком-то учебнике схему расположения основных укрепрайонов «Голубой линии», в число которых входил и этот поселок. И сейчас искренне надеялся, что товарищи не обратят на это внимания, особенно контрразведчик: – Тарщ капитан, согласны с предложением младшего по званию? – Потопали уже, – мрачно буркнул Шохин, первым поднимаясь на ноги. – Сам же сказал, что нам без разницы. А дальше – по обстоятельствам. – Обожаю эту формулировку! – «умилился» морпех, старательно делая вид, что не замечает гневного взгляда контрразведчика. – Не знаю, как у кого, а у меня с этой милой формулировочки обычно все проблемы и начинались. Да шучу я, шучу, чего сразу пихаться-то… Глава 7. Станция Окрестности ст. Нижнебаканской, 13 февраля 1943 года Отойдя от развилки поглубже в лес, снова остановились, по настоянию морского пехотинца проведя ревизию имеющегося в наличии боевого и прочего снаряжения. Результаты радовали не сильно, хоть и особо катастрофическими их было не назвать. С оружием дело обстояло более-менее неплохо, поскольку автоматы имелись у всех троих. У осназовца с Шохиным – штатные «ППШ-41», Степан же так и ходил с трофейным «машиненпистолем», не успев его заменить на родной пистолет-пулемет. Ему, собственно говоря, никто и не предлагал, как-то и без того нашлось чем заняться. Конечно, покидая самолет, можно было взять оружие погибшего сержанта Артемьева, но делать этого морпех не стал: слишком уж подозрительно будет выглядеть с точки зрения добравшихся до разбитой машины фрицев. С той же целью не стали забирать и пистолеты пилотов – пусть у проводящих осмотр гитлеровцев сложится впечатление, что больше в транспортнике никого не было – в конце концов, мог же самолет возвращаться порожняком, всего с одним пассажиром? Мог, понятно. А что документов ни у кого нет? Ну, так мало ли почему? На аэродроме, допустим, оставили – не возвращаться же? Вот оружие – совсем другое дело, его бы уцелевшие при аварийной посадке русские ни за что не бросили… Боеприпасов, правда, маловато, всего по четыре секторных магазина к «шпагиным» и пять к МП-40, поскольку в немецкий подсумок помещается на один больше, чем в советский. Вот только у товарищей все магазины забиты под завязку, а у него – половина пустых, отстрелянных еще во время боя с егерями. Пополнением боекомплекта морпех как-то не озадачился, хоть найти патроны 9х19 мм «люгер» в прифронтовой зоне никакой проблемы не составляло, стоило только попросить Шохина помочь. Но кто ж мог предположить, чем закончится их недолгий полет?! С пистолетами тоже все было в полном порядке, причем у Гускина оказался не привычный «ТТ», как у контрразведчика, а отчего-то «наган». Заметив удивление Алексеева, старший сержант охотно пояснил: – Так он в моем деле порой куда удобнее. И следов не оставляет, поскольку гильзы подбирать не нужно, и «брамит»[7] к нему имеется, можно тихонечко отработать. Да и запасной ствол тоже есть, просто открыто не ношу – «вальтерок» трофейный. У вас вон гляжу, «ноль-восьмой люгер» в кобуре? Хороший пистолет, спору нет, вот только скрытно в кармане не потаскаешь, заметно. А мой ППК плоский, в движении не мешает, да и при поверхностном обыске не враз найдешь. Показать? – Не нужно, – отрицательно мотнул головой старлей, припомнив разгромленный штаб в Глебовке, комнату, где ночевали немецкий и румынский офицеры (про ту, другую комнату вспоминать не хотелось, вообще никогда и ни при каких обстоятельствах), и захваченный Левчуком трофей. – Знакомая машинка, приходилось сталкиваться. Хуже всего было с продуктами – по все той же, озвученной выше, причине: никто не ожидал, что вместо нескольких часов полета их ожидают несколько суток блужданий по вражеским тылам. Ни у морпеха, ни у контрразведчика никакой провизии с собой просто не имелось. В вещмешке куда более запасливого осназовца нашлись пара банок тушенки, три брикета горохового супа-пюре, небольшой, с пол-ладони, кусок сала и с десяток сухарей – если экономить, можно растянуть дня на три-четыре, но и не больше. – Могло быть и хуже, – подвел итог Алексеев. – В ближайшие дни от голода точно не помрем, а там или до наших доберемся, или по дороге у фрицев провиантом разживемся. Ну, так что, выдвигаемся? – Погоди, – внезапно помотал головой капитан госбезопасности. – Еще один вопрос нужно решить. Значит, так, товарищи. В моей полевой сумке находятся документы особой государственной важности. Четыре блокнота с записями, если быть точным. Товарищ старший лейтенант в курсе, что это за документы. Попасть к фашистам они не должны ни при каких условиях, вообще ни при каких! А еще тут есть вот это, – откинув клапан планшетки, Шохин продемонстрировал двухсотграммовую толовую шашку и «лимонку» с вкрученным запалом. – Если я погибну или по какой-либо причине не смогу самостоятельно уничтожить документы, это придется сделать вам. Даже ценой собственной жизни. Приказ понятен? Если хотите что-то спросить, спрашивайте сейчас. – Так точно, понятен, – переглянувшись, нестройно ответили морпех с осназовцем. На самом деле из них двоих только Степан на самом деле понимал, о чем идет речь. И что именно за документы находятся в потертой полевой сумке… Не дождавшись вопросов и несколько секунд побуравив их лица тяжелым взглядом, Шохин буркнул: – Добро, надеюсь, вы меня правильно поняли, особенно ты, старлей. Двинулись. – Двинулись, – согласился морпех. – Только вы бы, товарищ капитан, гранату из планшетки забрали, а? Или запал вывернули, неправильно это, так ее таскать. Повезло еще, что при посадке ничего плохого не случилось, мотало вас по отсеку неслабо. – Разберусь, не маленький. – Покопавшись в сумке, особист все-таки переправил «эфку» в карман бушлата. Возмущаться Степан не стал: с чего бы? Можно подумать, сам подобным образом не развлекался. Да и усики на чеке надежно разведены в стороны, это он в первую очередь просек. А вот насчет тротила нужно запомнить, вещь нужная, глядишь, и сгодится для чего-нибудь более полезного, нежели уничтожение секретных блокнотов. Которые можно было с собой и не тащить, а оставить в сейфе: в том, что контрразведчик обладает поистине феноменальной памятью, он уже успел убедиться – возникнет необходимость, восстановит единожды услышанную информацию до последней фамилии или даты. Хотя нет, это он глупость сказал, точнее, подумал – предполагалось ведь, что они уже не вернутся в Геленджик. Кстати, в вещмешке у Шохина небось еще и его камуфляжные брюки упакованы – наверняка особист и их тоже с собой в качестве доказательства прихватил. Впрочем, это уж и вовсе не проблема, несмотря ни на какие штампы с названием фабрики и годом выпуска… До условного обеда отмотали километров восемь, что, учитывая весьма непростую местность, было достаточно неплохим результатом. Шли без привалов, периодически просто меняя темп движения – для осназовца со старлеем привычно, да и особист не отставал. Часам к двум пополудни стало окончательно ясно, что преследования можно не опасаться – то ли фрицы поверили, что в самолете больше никого не было, то ли просто не успели развернуть поиски. Да и развернули бы – тоже не беда: гор вокруг полно, и где именно искать беглецов – непонятно. Первым двигался осназовец: во время короткого боя с егерями Степан успел убедиться, что этим ребятам можно доверять во всех смыслах, поскольку с подготовкой у них все серьезно, ничуть не хуже (а кое в чем так даже и получше), чем у него. Следом, отстав метров на десять, шел Шохин, ну, а старлей замыкал, зорко поглядывая по сторонам и, самое главное, контролируя тыл. Останавливались буквально пару раз – сначала набрали во фляги свежей ледяной воды из неглубокого ручья, лениво журчащего по дну пологой балочки, затем – обнаружив в лесу разбившийся немецкий самолет. Насколько удалось понять по искореженному фюзеляжу (крылья с моторами и хвост снесло начисто, при первом же ударе раскидав рваным дюралем по окрестностям), до крушения бывшему трехмоторным «пятьдесят вторым». Судя по плачевному состоянию останков экипажа, до которого добралось оголодавшее по зимнему времени зверье, грохнулся он достаточно давно, как минимум несколько недель назад, может, и того больше. Когда обнаружили обломки, Алексеев подумал было, что удастся разжиться хоть каким-то провиантом, а то и боеприпасами. Однако «рояля в кустах» не вышло – «тетушка Ю»[8], как и их несчастливая «Лидушка», шла порожняком. Судя по многочисленным рваным пробоинам в фюзеляже, транспортник напоролся на советские истребители, отработавшие по противнику из бортового оружия, после чего тянул к своему аэродрому. Вот только найти подходящую площадку немецким пилотам так и не удалось, рухнули в лес. А может, и сразу навернулись, кто ж теперь разберет? Если на борту и имелся какой ценный груз, его благополучно разметало по лесу, когда оторвался хвост. Одним словом, их собственная утренняя история повторилась с точностью до наоборот. Такой вот закон парных случаев в боевых условиях. Зато как-то уже не так обидно за наших погибших пилотов – отомстили за них советские истребители, пусть даже и авансом… Ближе к вечеру сделали недолгий привал, по-братски разделив банку тушенки и несколько сухарей с полупрозрачными ломтиками сала из запасов Гускина. Сильно сытнее не стало, но хоть в животах прекратило тоскливо завывать.