* * * Пролог В мамином парфюме всегда было что-то бесконечно умиротворяющее. Она наносила их со вкусом: немного за ухом и на левое запястье, а после легонько растирала его правым и, под конец, широким жестом распыляла облачко над головой. Это был мой любимый момент. С радостным возгласом я выпрыгивала из кровати и танцевала в опадающем облаке ароматных частиц, а они ложились на мои длинные золотые волосы. Как же мы с сестрой хихикали и смеялись, когда помогали маме выбирать платье к светскому обеду, на который она шла с папой! Они часто вместе ходили на такие мероприятия. – Боже ж ты мой! Нет, мои сладкие! В таком не потанцуешь! – говорила мама, хмурясь на платье, которое мы вытаскивали из гардероба, платье, которое удовлетворило бы любую, но только не красавицу с мамиными стандартами. – Как насчет этого? – спрашивала она и жестом волшебницы доставала самое сверкающее, самое красивое платье в пол, какое мы только видели. – В таких выходят на сцену ассистентки фокусника. – Да! Да! Это! – кричали мы с Эбони, глядя, как мама надевает облегающее платье. Просунув в вырез голову, она начинала извиваться и покачиваться, исполняя вроде как смешной танец, а мы хихикали, пока мама поводила бедрами, чтобы ткань быстрей обвила худощавое тело. Скользнув поверх серебристого, похожего на слизняка шрама у нее на пояснице, ткань падала к полу, и, взметнув подолом, мама надевала туфли – завершающий штрих. Моя красивая мама. Она всегда выглядела настолько хорошенькой и полной жизни. Ярко-красная помада – ее любимая – ярко выделялась на фоне натуральных светлых волос. Она была воплощением гламура, и девяностые были ей к лицу. Именно в один такой прекрасный, памятный вечер мама сказала мне кое-что, что осталось со мной до конца жизни. Она как раз застегивала на шее чокер с бриллиантами, сидя за туалетным столиком, и я подошла к ней. – Когда вырасту, я хочу стать точно такой же, как ты, мамочка, – шепнула я ей на ухо и сама захихикала от своих слов. Я так ею восхищалась. – И будешь, детка. Я так тебя люблю, – откликнулась она, поцеловав меня в лоб, и со смехом вытерла оставшийся красный след от помады. – Но за кого я выйду замуж? Он будет меня любить, как тебя папа? – спросила я. Не знаю, почему в том возрасте меня это так беспокоило, но, полагаю, я всегда была не по годам развитой. Я наблюдала за ее утроенным лицом, ведь у столика было три зеркала, а она обдумывала свой ответ. – Милая моя Стефани. Ты сама поймешь, когда найдешь того, с кем тебе предназначено быть. И знаешь как? – переспросила мама, поддразнивая. Я ловила каждое ее слово, всматриваясь в безупречно накрашенное лицо. – Ты будешь в переполненной комнате, будешь с кем-то разговаривать, а он не сможет отвести от тебя глаз. Он будет все время думать о тебе. Он будет любить тебя, потому что ты совершенно несовершенна. Вот как папа любит меня. Я уставилась на нее с некоторой растерянностью. – Что значит «совершенно несовершенна»? – спросила я, кривя лицо от стараний выговорить слова и недоумевая, верно ли их произнесла. Ее лицо немного смягчилось, улыбка исчезла. – Это значит всего лишь, что ты человек и что иногда ты совершаешь ошибки. – Но как он меня найдет? – не успокаивалась я. – Просто найдет. Ведь у каждого есть кто-то, для кого он предназначен, и вселенная вас сведет, нравится ли тебе это или нет. Вселенная позаботится, чтобы вы друг друга нашли, уж ты мне поверь. – И мама мне подмигнула. – Очень надеюсь, мамочка! – взбудораженно вскликнула я. – А если кто-нибудь обидит моих девочек, я из него дух выбью! – добавила она и, изображая боксера, нанесла несколько отчаянных ударов. – Ты ведь никогда меня не оставишь, правда, мама? – спросила я, на меня вдруг нахлынула тревога. – Никогда. Я у тебя навсегда, моя радость, – улыбнулась она и обняла меня. Зарывшись лицом в ее волосы, я вдохнула аромат ее лака для волос – даже сейчас этот запах способен перенести меня назад, в тот самый вечер. В этот момент Эбони притащила папу, он был уже в смокинге, готов ехать на благотворительный бал, который давали в каком-то кантри-клубе. – Давайте, девочки! Мне нужна фотография моих красавиц, – весело объявил он, поднимая повыше камеру. У Эбони тогда был странный период страха перед фотоаппаратами, поэтому ей сниматься не хотелось, но мы с мамой ухватились за шанс. Помню, как мы стояли у окна тем жарким июльским вечером, помню, как аромат ее духов пронизал комнату. Помню, как к телу липла ночная рубашка – красная с мелкими белыми маргаритками на рукавах, – так мне было жарко. Но лучше всего я помню маму. Ее длинное красное блестящее платье и светлые волосы, которые она перебросила через одно плечо, словно русалка. Она сказала что-то смешное, пока папа отсчитывал неизбежные «3–2–1» до щелчка… жаль, я не помню точных слов. Мы обе расхохотались. Красивая получилась фотография. Мы смотрим друг на друга, счастливо улыбаясь. Но одного я не забыла, того, что мама сказала тем вечером, как я встречу «своего единственного». Она дала мне определение любви. Так и произошло, а потому определение было верно, ведь она все знает. Или, точнее, знала. Она показала мне, что такое реальное и истинное. Она пообещала, что меня ждет кто-то предназначенный мне, кто-то особенный, и я ей поверила. Мама была моей героиней. Но она так и не сказала мне, что, черт побери, случится, когда наконец найдешь того человека, а он вдруг женат на другой. И ты замужем за другим. То есть в двенадцать лет о таком ведь не спрашивают, так? А теперь слишком поздно, потому что мамы больше нет. Ты что-то делаешь со мной Глава 1 Пятница, 13 октября 2006 года Стефани – человек несуеверный. Не из тех, кто из кожи вон лезет, лишь бы не пройти под приставной лестницей, отдает честь сорокам и вытворяет прочую чепуху. Какая трата времени! На мой взгляд, вселенной на нас наплевать, она едва ли станет портить кому-то день только потому, что ему случилось пройти под приставной лестницей. Или потому, что тринадцатое выпало на пятницу. Но кое-кто ведь до умопомешательства себя из-за такого доводит, правда? В конце концов, если что-то дурное должно случиться, оно произойдет невзирая ни на что – будь то пятница, конкретный месяц или расположение планет. Мы едем уже около часа. Мы, наверное, почти приехали. Моя голова кренится к окну с пассажирской стороны и время от времени легонько стукается о подголовник, пока мы несемся по сельским дорогам. Мне отчаянно неудобно, но, если я и дальше буду так сидеть, Мэтт, возможно, решит, что я заснула, и не придется разговаривать. Он слишком гонит по петляющим загородным шоссе на своем «BMW Z4» цвета голубой металлик. Мэтт всегда слишком быстро водит. Теперь мне жаль, что я вообще согласилась на эту поездку. Но это было необходимо. Оливковая ветвь, если хотите. И кроме того, это заставит их на добрые пару месяцев перестать меня донимать. – Стеф? – весело окликает Мэтт. – Я знаю, что ты не спишь. Я поворачиваюсь лицом к нему, выдавливаю слабенькую улыбку и наклоняюсь за солнечными очками, которые у меня в сумке под ногами. Надев очки, я поправляю горчичный шарф крупной вязки. Поначалу цвет мне не слишком нравился, я боялась, что он не подойдет к моим волосам, ведь от природы я платиновая блондинка. Шарф оказался идеален для осени, а это мое любимое время года. В осени я люблю все: краски, резковатый холодноватый ветерок, даже ее звук (да, у осени есть свой звук!). Мне даже замуж хотелось выйти осенью, но Мэтт настоял на лете по уйме разных причин, с которыми я не соглашалась. Поэтому 16 июля 2007 года я стану миссис Стефани Байуотер. – Я хочу, чтобы ты отлично провела уик-энд, – с чрезмерным энтузиазмом говорит Мэтт. Недавно он коротко подстригся и все еще учится, как носить короткую стрижку. Как и я, он от природы блондин. Люди вечно отпускают на этот счет замечания, мол, мы похожи на шведов или что у нас будут красивые дети, «когда придет время». Короткие волосы Мэтт уложил гелем перьями под Дэвида Бекхэма, последний писк моды. Ему идет, кстати. – Я постараюсь, – говорю я, присовокупляя к ответу вежливую улыбку, на самом деле тщетную, поскольку он смотрит на дорогу и не видит моего лица. Однако эмоция-то за этой улыбкой есть. – Просто погрузись в происходящее, Стеф, – продолжает Мэтт, – постарайся вписаться. Прикоснись к тому, что когда-то тебя радовало. Ты же раньше любила искусство, фотографию и все такое… Посреди этой нотации мотор машины набирает обороты, словно подчеркивая, что Мэтт на самом деле хочет до меня донести. – Джейн сказала, тебе будет полезно… – Ага, знаю, – вздыхаю я, глядя в окно на поразительной красоты пейзаж. – Восстановить связь с прошлым. Вернуть себе самоуважение… – продолжает Мэтт. – Ага. Самоуважение. Восстановить и все такое… – поддакиваю я. – Оставить разное позади…