Разное. – Да. Точно. Никакого больше разного… – отвечаю я. – Прости, детка, ты знаешь, о чем я. Просто хочу, чтобы тебе полегчало, вот и все. – Да, знаю. Все в порядке… Не поймите меня превратно, я знаю, что люди просто стараются помочь, но я хочу, чтобы меня оставили в покое. Просто хочу «быть», остальное приложится. Но нет. Вечно им надо докапываться, звонить друг другу тайком, строить озабоченные мины, обрывать разговор, едва я войду в комнату, от чего становится ослепительно очевидным, что говорили обо мне. Мне бы так хотелось, чтобы они просто отступили. Отец с сестрой хуже всех. Они – заодно с Мэттом – организовали сам этот уик-энд. Эбони «помогала» мне укладываться (уж и не знаю, почему в возрасте двадцати шести лет мне требуется помощь, но подозреваю, что это, чтобы убедиться, что в сумке у меня нет ничего подозрительного или нелегального). Честно говоря, если я и не питаю особых восторгов или большого энтузиазма, что проведу все выходные на «Творческом воркшопе «Искусство и фотография на выходных» в просторном вычурном поместье в Суффолке, то определенно я испытываю некоторое облегчение, что уеду от всех постоянно надоедающих мне доброжелателей. Это предложила мой врач-психотерапевт доктор Джейн Корин. Я сидела у нее в кабинете (как делала это раз в две недели на протяжении трех месяцев), а она вдруг предложила, чтобы я восстановила свою связь с тем, что мне когда-то нравилось. Лето как раз заканчивалось, солнечные лучи лезли в прорези жалюзи на окнах ее кабинета. Особого комфорта я в этом помещении никогда не испытывала. Диван у нее из жестких, какие обычно стоят в приемных у дантистов, неудобный и непривлекательный. Он светло-серый с черными стежками, возле каждого подлокотника – по аккуратной белой подушке. Не такого ведь ожидаешь, да? И когда психоаналитик говорит: «Проходите, ложитесь на диван и расскажите о вашей матери», то хотя бы надеешься на удобный, черт возьми, диван. Я знаю, почему должна к ней ходить, но, в сущности, не вижу от этого пользы. Доктор только и делает, что задает мне вопросы, на которые я не знаю ответов, а на те ответы, которые я умудряюсь найти, сыпет все новыми вопросами. Уверена, в «реальной жизни» она прекрасный человек, но как врач иногда меня раздражает. В остальном мой психотерапевт интересная, эксцентричная женщина, сухощавая, под сорок, с ярко-рыжими волосами, которые закалывает на макушке одной и той же черной заколкой-бабочкой. В первые три сеанса я вообще ничего не говорила. Просто сидела у нее в полном молчании. Ее это вполне устраивало, что меня раздражало. Просто улыбалась всякий раз, когда я смотрела на нее. Странная, наверное, работа – сидеть напротив людей… больных, изломанных, и целый день их оценивать. Я испытываю облегчение, увидев, как справа появляется указатель на Хитвуд-Холл. Мы поворачиваем. Впереди на шоссе ложатся лучи заходящего октябрьского солнца, а само шоссе обступили старые дубы в сполохах красных, оранжевых и желтых листьев. Пока машина ползет по подъездной дорожке, я снимаю очки, чтобы всмотреться в сам Хитвуд-Холл, который понемногу нам открывается. Это отдельно стоящий помещичий дом девятнадцатого века. Парадный фасад двухэтажного здания выходит на перекатывающиеся холмы. Главное его украшение – величественная терраса с огромным трехуровневым каменным фонтаном. Когда мы останавливаемся, у меня уходит добрых несколько минут, чтобы выйти из машины, потому что Мэтт читает мне «вдохновляющую лекцию» о том, как мне «надо всю себя вложить в этот уик-энд». Без толку пытаться прервать его или что-то ответить, поэтому я просто улыбаюсь и киваю, а про себя думаю, будет ли из моего окна красивый вид. Я берусь за ручку двери, чтобы подчеркнуть, что мне нужно идти, но до Мэтта это не доходит. Поцеловав его, пообещав позвонить позже и сказать, что люблю его, я наконец получаю возможность сбежать. После часа, проведенного в машине, я с благодарностью вдыхаю свежий сельский воздух. Я достаю из багажника Мэтта мою красную кожаную сумку, пару раз машу ему, и он отъезжает. Я могу вздохнуть свободней. Всего-то четверть пятого, а уже темнеет: сумерки оттенка индиго спускаются – надо признать – на поразительно красивый Хитвуд-Холл. Потуже затянув узел на поясе нового черного осеннего пальто до колен, я направляюсь к террасе. Воздух пропитан знакомым запахом горящего дерева. Меня пронизывает воспоминание. К такому привыкаешь, если вырос за городом: запахи, свежий воздух, возможность выглянуть ночью в окно и увидеть звезды. Думаю, я просто все это забыла. В сущности, на какое-то время я многое вычеркнула из памяти. Хитвуд-Холл освещен десятком ярких уличных фонарей. Весь фасад здания заплел ярко-красный плющ. На первом этаже из окон со свинцовыми переплетами с массивными каменными украшениями льется тусклый свет. Перед тем как войти, я с минуту медлю. Напоминаю себе, что делаю это ради моей семьи и что надо сделать над собой усилие, потому что это важно. Но от неприятной тяжести внутри желудка это не избавляет. Я осторожно поднимаюсь по каменным ступеням, поворачиваю латунную ручку и открываю тяжелую дверь. Кажется, я опоздала. Нет, я знаю, что опоздала, потому что регистрация закончилась в четыре. Я быстро оглядываю стойку ресепшен в поисках кого-нибудь, кто бы мне помог. И тогда я вижу его. Глава 2 Пятница, 13 октября 2006 года Стефани В холле пусто и тихо, только из бара слева от меня доносится негромкая болтовня. Передо мной огромный зажженный камин. Кто-то явно недавно подбросил в него дров, поскольку пламя трещит и пляшет с ярой силой. Перед камином стоит мужчина и рассматривает деревянную полку, на которой примостились целый ряд крупных свечей, побрякушек и срезанных веток по сезону: ягоды, вроде бы листья и веточки остролиста (я так и не научилась разбираться в растениях). Мои каблуки стучат по черным и терракотовым ромбам-плитам пола, когда я подхожу к стойке регистрации. За стойкой никого, и нет звонка, чтобы кого-то вызвать. С минуту я медлю, оглядываясь по сторонам. Мужчина у огня не двинулся с места. Даже не повернулся. Я вижу его только со спины: у него довольно длинные темные волосы, он одет в джинсы и черное пальто. У его ног чемодан и зеленая холщовая дорожная сумка. По холлу внезапно проносится ледяной сквозняк, меня пробирает холодок. Подойдя к огню ради толики тепла, я встаю рядом с мужчиной (но не слишком близко), который все еще рассматривает что-то над каминной полкой. – Вы с этим согласны? – спрашивает он. У кого, собственно? У меня? – Прошу прощения? – отвечаю я с небольшой заминкой и поворачиваюсь к нему. Мужчина тоже поворачивается – впервые с тех пор, как я вошла. – Вы с этим согласны? – повторяет он, кивком указывая на деревянную табличку над камином. Я поднимаю глаза посмотреть, о чем он говорит. На табличке выгравировано: «Судьбу свою встретишь на дороге, которой пойдешь, чтобы ее избежать». Я улыбаюсь. – Нет. А вы? – Конечно. Так вы не верите в судьбу? – откликается он, прищурившись. – Не-а. В общем нет, – отрезаю я. – Ну, наверное, раньше верила, но теперь баста. – Смахивает на печальную историю. Знаю, прозвучит нелепо. Но такого красивого мужчины, как этот, в жизни не видела, а я подобными словами не бросаюсь. Я встречалась с самыми разными мужчинами, и у меня нет, что называется, своего «типа». Но этот парень! Сомневаюсь, что я когда-нибудь встречала кого-то с таким искренним взглядом, у меня такое чувство, что в его глазах можно утонуть. И эти светлые, льдистые голубые глаза резко контрастируют с темными волосами, а когда он с тобой заговаривает, его глаза в тебя просто впиваются. – Ну, боюсь, я от природы цинична. – Я пожимаю плечами. – Вам не кажется, что события случаются не без причины? Значит, вы скорее поверите в совпадения? – спрашивает он с акцентом, который я не могу распознать, только определяю, что он «с севера». Я еще несколько секунд смотрю на табличку, обдумывая ответ, и до меня слишком поздно доходит, что я взаправду состроила «задумчивую мину». – Честно говоря, я ни во что особо не верю, – отвечаю я наконец. Мужчина кивает, подняв брови. – Надеюсь, появится кто-нибудь, кто заставит вас изменить это мнение, – говорит он с улыбкой. Пламя шипит и трещит, и это единственный звук, который я слышу, пока мы молчим ту бесконечную минуту. Я улыбаюсь ему в ответ, и тут тишину нарушает голос: – Вы вместе? – спрашивает женщина из-за стойки. Мы с незнакомцем переглядываемся. – Нет. Он приехал первым, – говорю я, отступая на шаг, словно подчеркивая слова, пусть даже холл огромный, просторный и никого, кроме нас, тут нет. Прежде чем пойти зарегистрироваться, парень оборачивается ко мне: – Приятно было поболтать. Хорошего вам отдыха. – Вам тоже. – Я улыбаюсь. Выясняется, что Мэтт заказал мне лучший номер в Хитвуд-Холле – номер «Звездный свет». Это означает, что у меня кровать с балдахином, гостиная и все такое. Очаровательно, но пустая трата денег, если приехать одной. Мне было бы так же удобно и в номере поменьше. Центральное место отведено огромной дубовой кровати в окружении мебели поизящнее и еще более неудобных стульев. Похоже, мне суждено проводить мои дни на жестких стульях. Едва войдя в номер, я отдергиваю тяжелые, малинового цвета шторы. Снаружи – тьма кромешная. Когда зажжены лампы, обои в бледно-желтую и белую полоску придают комнате уютное свечение. Тут есть даже камин, но не могу себе представить, что мне выпадет случай зажечь его на этот уик-энд. В шесть в баре подадут напитки для участников и преподавателей курса. Я, наверное, успею принять душ и ненадолго прилечь. По всей очевидности, на курс в этот уик-энд записалось двадцать человек. Занятия будут каждый день: мастер-классы по фотографии (единственное, что меня по-настоящему интересует), живописи, скульптуре и современному искусству. Платишь целое состояние, чтобы различные учителя приехали и показали тебе, как это делать хорошо, и, собственно, всё. В надежде расслабиться я бросаюсь в душ. Я надеюсь, что у меня хватит храбрости пойти на обязательную – «давайте все познакомимся» – сессию, которая сводится к сперва дармовой, а после платной выпивке в баре, а за ней последует обед. Это входит в оплаченную программу, но, честно говоря, не знаю, справлюсь ли я. Не знаю, сколько раз смогу повторять одни и те же светские фразы, поспешно затушевывая «всякое разное», то есть причину, как и почему тут оказалась. Ведь все тут по какой-то причине и непременно будут спрашивать о моей. Внезапно меня охватывает тревога. Я не смогу. В последние несколько месяцев панические атаки участились, и доктор Джейн учила меня методикам, как с ними справляться, но они постоянно возвращаются. Как же мучительно они развиваются, как раз это мне труднее всего вынести. Медленно-медленно паника подбирается к горлу – как дым в грязных барах былых времен, и как только его проглотишь, назад пути нет. Любая попытка нормально дышать тщетна, потому что только еще больше себя накручиваешь. Я вцепляюсь в белую раковину в ванной так, что белеют костяшки пальцев. Вперившись в раздробленное отражение в запотевшем зеркале, я сосредотачиваюсь на том, чтобы дышать размеренно и глубоко. От того, что волосы у меня мокрые и зализанные, я выгляжу обнаруженной голой и уязвимой. Ну и жалкий же у меня вид! Я даже на одну ночь не могу уехать сама по себе, чтобы не сорваться. Позвоню Мэтту и попрошу меня забрать. Я просто не смогу тут продержаться! Мне никогда не удается выглядеть сколько-нибудь пристойно, когда я плачу. Я становлюсь похожа на маленькую девочку. Огромные, жаркие слезы катятся у меня из глаз, пока я мечусь по комнате в поисках телефона. Но нельзя звонить в таком состоянии Мэтту, не то он решит, что я закатываю сцену. Он никак не «врубится». Ну, он старается проявлять заботу и понимание, но в глубине души просто хочет, чтобы я «пришла в себя» и «стала прежней». Сначала надо успокоиться и только потом звонить и просить меня забрать. Я хочу домой. Через полчаса, или около того, лежания на кровати и попыток глубоко дышать я немного успокаиваюсь. Беру телефон, чтобы позвонить Мэтту. К моей досаде, в комнате вообще нет сигнала, поэтому я одеваюсь и отправляюсь на поиски места, где бы поймать сеть. В том-то и проблема с выходными в глуши. За последние годы достаточно часто бывала на загородных свадьбах, чтобы видеть все растущую тенденцию: люди носятся, задрав головы и руки, отчаянно молятся хотя бы об одном делении сигнала, лезут на камни и изгороди, лишь бы очутиться хоть на фут повыше. Что, скажите на милость, мы делаем? И вот пожалуйста, теперь и я этим занимаюсь. Я выхожу на террасу перед входом. По счастью, она освещена, через равные промежутки на ее плиты ложится свет из окон. Впереди величественно высится фонтан, но выглядит он так, словно по осени его уже не включают. Готова поспорить, летом он очень красив. Вообще говоря, фонтан довольно вычурный. Все три яруса украшены каменными розами и листьями, лозы вьются по ним как змеи. На верхнем ярусе застыла в танце молодая девушка с чем-то вроде флейты в руке, оттуда, вероятно, бьет вода. Складки ее платья вихрятся, руки подняты в бешеной жестикуляции, похоже, ей отчаянно весело. Забравшись на нижний ярус, я обхожу фонтан по кругу, размахивая руками, и – вуаля! – наконец-то сигнал! Два крохотных деления вспыхивают в уголке экрана моего смартфона, хорошо видные на белом фоне. Ледяной холод октябрьской ночи яростно на меня набрасывается, я кутаюсь в пальто, чтобы сберечь тепло. И тут вижу, как ко мне идет кто-то, тоже размахивая руками – очевидно, ему в голову пришла та же идея. Почему Мэтт не отвечает? Чем, черт побери, он занят? Уже, наверное, десять гудков, и все еще никакого ответа. И на голосовую почту меня не перебрасывает.