– Он был очень добр ко мне. Ариэль взял Иалит за подбородок и заглянул ей в глаза, ясные и все еще детские: – Кто же не будет добр к тебе? Куда ты шла? – Домой. Я относила дедушке Ламеху ночную лампу. Но, Ариэль, там, в шатре дедушки Ламеха очень странный молодой великан! Его привел туда Иафет. Он ужасно обгорел на солнце. Он точно не из здешних мест. Он говорит, что никакой он не великан, но я никогда не видела никого похожего на него. Он высокий, как ты, и тело у него не волосатое, а гладкое, как у тебя и как у нефилимов, и кожа его, там, где не обгорела, светлая. Не белая, как у нефилимов, но светлая и нежная, как у младенца. – Я гляжу, ты внимательно осмотрела его, – сказал Ариэль. Девушка покраснела и отвела взгляд: – В нашем оазисе никогда прежде не появлялось никого похожего. – Что с его ожогом? – спросил Ариэль. – У великана лихорадка? – Да. Хиггайон постоянно опрыскивал его прохладной водой, и они собирались попросить серафима помочь ему. – Аднареля? – Да. Жука-скарабея. – Хорошо. – Он не один из вас, этот молодой великан, и он не из нефилимов. У тех кожа на солнце лишь вспыхивает белее и белее, как пепел в жарком огне зимних недель. Бежевые крылья дрогнули, их золотистые кончики замерцали в свете звезд. – Если у него обгорела кожа, то он не из нефилимов. – И не один из вас. – У него есть крылья? – Нет. В этом он совсем как человек. Он кажется очень юным, хотя он такой же высокий, как ты, и худой. – Ты рассмотрела его глаза? Она не заметила огонька в глазах серафима. – Серые. Красивые глаза, Ариэль. Не горящие, как… не излучающие свет, как твои. Больше похожи на человеческие – мои, моих родителей, братьев и сестер. Ариэль ласково коснулся ее плеча: – Иди домой, дитя. Не бойся пересекать оазис. Я присмотрю, чтобы тебе не причинили вреда. – Ты и Иблис. Спасибо! – Иалит по-детски подняла лицо, ожидая поцелуя. Ариэль наклонился и осторожно коснулся губами ее лба: – Тебе недолго уже быть ребенком. – Я знаю… Он снова легонько поцеловал ее – а мгновение спустя огромный лев уже мчался прочь по пескам пустыни. Иалит свернула на песчаную тропинку через ячменное поле. Тропинка упиралась в каменную дорогу, идущую между белыми домами из высушенного на солнце кирпича: низкие дома строили так, чтобы те выдерживали частые землетрясения. В некоторых из этих невысоких построек располагались лавочки, где торговали выпечкой, лампами из камня, маслом. Были лавки, где продавалось копченое мясо, лавки с луками и стрелами, лавки с копьями из дерева гофер. У некоторых вход был занавешен нитями ярких бус, звенящих на вечернем ветерке. Из одного такого домика вышел нефилим, обнимавший молодую женщину. Женщина взирала на него с обожанием и тесно прижималась к нему. Ее блестящие черные волосы ниспадали на спину до самых бедер, а глаза, устремленные на нефилима, были темно-синими, как ляпис-лазурь. Иалит остановилась как вкопанная. Этой женщиной была Махла, сестра Иалит, единственная оставшаяся с ней в родительском шатре. Две их старшие сестры вышли замуж и жили с мужьями в другой части оазиса. В последнее время Махла то и дело исчезала из шатра. Теперь Иалит знала, куда она уходит. Махла заметила младшую сестру и улыбнулась. Нефилим тоже улыбнулся, благосклонно приветствуя Иалит. Пока они не вышли из тени, Иалит казалось, что это Иблис. Она была потрясена и почувствовала себя преданной. Но в ярком свете звезд она увидела, что крылья этого нефилима намного светлее – нежного лавандового цвета. Она не могла сказать, какого цвета его волосы, но они тоже были светлее и как будто светились оранжевым. У нефилима была гибкая шея, наводящая на мысль о змее, и тяжелые веки. Он снова ласково улыбнулся: – Махла останется со мной этой ночью. Передай это своей матери. – Но она будет беспокоиться! – вырвалось у Иалит. – Нам не разрешают ночевать в других… Махла радостно засмеялась: – Угиэль выбрал меня! Я его невеста! Иалит ахнула: – А мама знает? – Еще нет. Скажи ей, сестричка. – Но разве ты не должна сказать сама? Ты и… – Угиэль. И снова зазвенел смех Махлы, подобный колокольчикам. – Старые обычаи меняются, сестричка. Этой ночью я встречусь с братьями Угиэля. Нефилим обнял Махлу крылом: – Да, сестричка. Старые обычаи меняются. Иди и скажи матери. Иалит пошла прочь, а они смотрели и махали ей вслед. В конце улицы она услышала шаги и, обернувшись, увидела, что за ней идет какой-то молодой мужчина. Иалит достала стрелку и вложила ее в трубку, но мужчина исчез за углом дома. Низкие белые здания сменились шатрами. Каждый шатер окружала земля его владельца. Сперва это были маленькие участки хозяев лавок, потом – рощи и поля, иногда занимавшие много акров. По пути она видела пасущихся овец, коз, верблюдов. На лозах зрели виноградные гроздья. Ее отцу принадлежал большой шатер, окруженный несколькими шатрами поменьше. Иалит поспешила в главный шатер, зовя мать. Денниса привел в чувство запах. Ноздри его задвигались, в животе забурчало. Пахло стряпней, дымной и прогорклой. Воняло хуже, чем гнилой сыр, хуже, чем силос, который пах примерно как гнилой сыр и которым несло от всех работников на фермах. Душок был посильнее запаха навоза, который раскидывают по полям весной, – это все-таки здоровый запах роста. Здесь же пахло старым гниющим навозом. По сравнению с этим запахом вонь школьного туалета могла сойти за сущее благоухание. А поверх всего этого, не перекрывая, разливался приторный запах благовоний, пота и никогда не мытого тела. Деннис открыл глаза. Он был в замкнутом пространстве, освещенном лунным светом; свет попадал сюда через отверстие в искривленной крыше. И такой же яркий свет струился от рога единорога. Серебристое существо огляделось, фыркнуло и ударило копытом по грязному земляному полу. У его ног съежился мамонт. Деннис чуть не воскликнул: «Хиггайон!» Но это был не тот мамонт, который сопровождал Иафета. Этот был тощим, с выпиравшими ребрами и со свалявшейся на боках шерстью. Глаза у него были тусклые, и казалось, будто он за что-то просит прощения у единорога. На единорога уставилось несколько низкорослых людей, еще не заметивших Денниса. Но как мамонт отличался от Хиггайона, так и эти люди отличались от Иафета. От них плохо пахло. Там было двое бородатых и волосатых, словно обезьяны, мужчин, а с ними две женщины. Одеждой всем четверым служили набедренные повязки из козлиной шкуры. Чистотой повязки не отличались. Обе женщины были рыжие; у младшей на голове словно полыхало пламя. Ее волосы выглядели хоть немного ухоженными. Старшая женщина была морщинистой и недовольной. Свет рога отразился в глазах младшей женщины, и они заискрились, словно изумруды. – Вот видите! – победно воскликнула она. – Я знала, что наш мамонт сумеет призвать нам единорога! Свет рога потускнел. Младший из мужчин, со спутанными каштановыми волосами и рыжей неухоженной бородой, в которой застряли остатки еды, прорычал: – Ну вот, любезная сестрица Тигла, единорог у нас в шатре. И какой в нем прок? Девушка подошла к единорогу и протянула руку, словно собираясь погладить его. Рог ослепительно сверкнул, а потом в шатре сделалось темно – настолько внезапно, что глаза Денниса не сразу приспособились видеть в лунном свете, проникающем через отверстие в крыше. Мужчины расхохотались: – Ха! Тигла, ты думала, что сумеешь одурачить нас? Даже старшая женщина засмеялась. Потом она заметила Денниса, который пытался подняться на колени. – Бескрылая гагарка, это еще что такое? Рыжая девушка ахнула: – Великан! Старший кривоногий мужчина подошел поближе к Деннису. Он сжимал в руках копье, и Денниса, задыхающегося от вони в шатре, захлестнул страх. Мужчина ткнул его копьем, и мальчик упал на груду замызганных шкур.