– Значит, это ты вселенским милосердием довел бедного Исикова до нервного припадка? – уточнил капитан, однако ответа получить не успел, – в дверь кабинета постучали, затем ее приоткрыли и женским голосом вызвали Аргутинова на минутку. В отсутствие начальства лейтенант Джанаев решил взять инициативу в свои руки и для начала определил задержанного «болезнетворной бактерией в человеческом обличье», с чем последний немедленно согласился, присовокупив, что для такой бактерии это самое подходящий облик. Джанаев посоветовал задержанному прекратить гнать фуфло для отмазки и ради своей же пользы, не сходя с места, признаться, где он взял дурь, которую у него конфисковали, на что гонитель фуфла не преминул заявить, что принадлежность найденного у него вещества к дури следует еще доказать, но что в любом случае улика, добытая незаконным путем (а несанкционированный обыск является нарушением прав человека, гарантируемых конституцией), не может быть использована обвинением в суде. Неизвестно, до каких юридических тонкостей допрепирались бы молодые люди, и как эти тонкости сказались бы на душевном расположении одного и физическом самочувствии другого, если бы капитан Аргутинов не вернулся на свое рабочее место и своим удрученным видом не положил бы конец бесплодной дискуссии. – Джанаев, – приказал капитан, – проводи задержанного в лабораторию: пусть приведет свою угрозу в исполнение… – Так и знал, что без моей мочи вам не обойтись! – Разговорчики! Встать! Руки за спину!.. Товарищ капитан, может, в браслетики его? – Ты его переоцениваешь, Руслан. Он только болтать мастер, а так – милый послушный мальчик. Не так ли, Белобородов? – Ну вот, началось, – вздохнул милый и послушный. – Психологическая обработка… Я понимаю, словоохотливость, конечно, признак нечистой совести, но не уверен, что молчание – свидетельство ангельской невинности. Вы бы проверили, капитан, вашего гостя на предмет звукозаписывающей аппаратуры, или он по вашему приказанию нас для вечности запечатлевает? Рябько слегка порозовел и не слишком убедительно усмехнулся: ну и фру-укт!.. – Пошевеливайся, – поторопил паренька Джанаев. – Топай, давай, ходячая ложь, пердеж и провокация… – Я тащусь, следовательно, существую, – пробормотал задержанный, скрываясь за дверью. Аргутинов встал, запер дверь на ключ, затем бережно извлек из нагрудного кармана крошечный целлофановый пакетик с белым порошком внутри. – Попробуй, Серега, на язык. Надеюсь, вкуса еще не забыл? Рябько не забыл. Но вкус этого порошка был странен. – Кокосовая стружка, что ли? – Если бы она, – вздохнул Аргутинов, устало прислоняясь к столу. – А вот ответ из лаборатории, полюбуйся… Рябько взял бумажку, полюбовался, прочитал, вскинул бровь, перевел удивленный взгляд на капитана. – Хочу просить санкции на обыск дома этого болтуна… Если анализ мочи ничего не даст, ничего другого не остается… Как думаешь, может, этот пакетик в краевое управление отослать? – Розыгрыша не боишься? – Боишься? – усмехнулся Аргутинов. – Да я бы, Серега, литр лучшей своей настойки поставил тому, кто убедил бы меня в этом. – Неужели все настолько серьезно, Виктор? – А ты думал, почему я так обрадовался твоему приходу?.. Да на этом парнишке полгода назад пробы ставить было негде: все руки-ноги исколоты… Торчок со стажем. Лет с тринадцати начал всякой дрянью баловаться. На учете у нас без малого пять лет состоит. Но везло обалдую, ни на чем серьезном не попался. Да и вряд ли приторговывал, – папаша у него мужик зажиточный, официальный дилер то ли «Хонды», то ли «Тойоты», то ли всех японских автофирм на побережье… – А сынок что, тунеядствует? – Представь себе, учиться в Медицинском колледже. – Не на фармакологическом ли факультете? – сощурился догадливый полицейский. – На нем на самом, – кивнул капитан. – А не лучше ли будет отпустить его наружке на поруки, а Вить? – Конечно лучше. Только где мне столько топтунов взять? Разве что ты пособишь, Серый. Зря, что ли я тебе радовался? Рябько для начала слегка призадумался, затем уже всерьез приналег на соображалку. О неприязни между Мамиконцевым – начальником аналогичного отдела в муниципальной полиции – и Аргутиновым знали даже в крайцентре. Самому Рябько этот Мамиконцев тоже не нравился: выскочка, карьерист, близкий дружок Угря… Не афишируя, несмотря на полученный от шефа карт-бланш, помочь Вите не только можно, но и нужно. Ведь и ему, Рябько, без его помощи в этом деле с Суровым не обойтись… – Ну что? – усмехнулся Аргутинов. – Всё прикинул? Тогда давай, выкладывай свои условия. Наверное, Сурова хочешь допросить? Рябько не успел ни сказать, ни кивнуть, – по всему зданию пронесся, в уши врезываясь, сигнал тревоги. С громким щелчком включился репродуктор под потолком и заполошным голосом дежурного сообщил о ЧП в СИЗО: капитан Мамчур взят постояльцами третьей камеры в заложники. – А кто у вас там, в третьей? – крикнул Рябько, поспешая за Аргутиновым, успевшим вооружиться табельным «Макаровым» и холодным взглядом охотника на крупную дичь. – Условие там твое сидит, мать его перемать… 6 Игорь сидел на нарах, подобрав под себя ноги, закрыв глаза, и старался успокоиться. Проколоться он не мог. Не на чем ему прокалываться. Никто его здесь не знает, включая его самого. Обычная проверочная подлянка. Не станут же они, в самом деле, нахалку ему шить, в маньяки рядить… По логике – не должны. Впрочем, с ментами на логику надежда слабая. Вдруг у них месячник борьбы с маньяками… Стоп! Что я только что вспомнил? Ментов? Логику? Несовместимость одного с другим? Точно!.. Интересно, я об этом и раньше знал или это вывод из недавнего общения?.. В памяти стрёмно, как в пустыне… «Следуй в экстремальных ситуациях своим инстинктам: тело и мозг сами подскажут, что думать и как действовать». Следую… Эй, где вы там, мозги с телесами? Молчат голубчики. Должно ситуация не экстремальная, штатная – подумаешь, изолятор! От сумы да от тюрьмы… А вот это я уже помню, откуда вспомнилось, – из той брошюры от кассира казино, где я так «неожиданно» и круто приподнялся… Может, я и не Суров вовсе, а Хлестаков? Как его звали-то? Иван? Антон? Александр?.. Ау!.. Никаких ассоциативных подсказок. Глухо, как в танке. Или – в субмарине. We all live in a yellow submarine[40]… А может, и не live, может, я опять в беспамятстве очередном обретаюсь… А не продумать ли нам на всякий пожарный возможные варианты развития событий? Вариант первый. Ольга является в ментуру и забирает свою заяву назад. Если она, конечно, ее подавала, во что верится с трудом… Вариант второй. Прошусь на допрос, конвоира обезоруживаю, дежурного обезвреживаю и рву когти… Куда? В мотель, само собой… Под каким имечком я там зарегистрировался? Включаем зрительную память… Не включается, падла! Попробуем еще разок, авось получится… Опять пролет. Умные люди в таких случаях лупят по агрегату кулаком и матерят производителей. Но мы членовредительствовать не будем: репа у нас одна, в единственном экземпляре, без запаса комплектующих… Мы пойдем другим путем. Попытаемся для начала вспомнить название мотеля. Если мне не изменяет память… А если изменяет, то с кем? Кругом разврат, блуд и прочее богохулие в космических масштабах. То есть и в макро и в микро… Стоп, кажется, мы пришли. Почти туда, куда хотели. Мотель называется то ли «Звездная сыпь», то ли «Звездная россыпь». Еще чуть-чуть и мы из этой зрительной памяти-предательницы вытянем все до последнего бита… Ключ звякнул, замок крякнул, дверь громыхнула и отворилась, явив необъятную физиономию сержанта. – Суров, на выход! Игорь неспешно встал, заложил руки за спину и двинулся вразвалочку к выходу. Может, все разъяснилось? Однако повели его совсем не туда, откуда приводили. Причем втроем. Видать, уважают тебя, Игорь свет-Викторович… или как тебя там?.. Артисты: руки на кобурах, ушки на макушке. Можно подумать, если я вдруг решусь на второй вариант, кто-то из них успеет достать свою пукалку. Может, и успеет. Достать… Дойдя до последней камеры в конце узкого коридора, остановились, прислонили конвоируемого, согласно инструкции, к стене, понаблюдали в глазок постояльцев, забренчали связкой ключей. – Вперед! Игорь шагнул в камеру. Дверь за ним немедленно закрылась. Судя по грохоту, – с большим облегчением. В помещении было сумрачно. Очевидно, единственное, забранное решеткой и украшенное намордником, окно смотрело во двор, упираясь скудным окоемом в стену соседнего здания. Несколько минут Игорь стоял, не двигаясь, привыкая к полутьме, ощущая встречное напряжение обитателей камеры. Вскоре различил злосчастные физиономии вчерашних налетчиков. Глаза крупные, черные, дикие, сумасшедшие. В общем, сугубо национальные гляделки неизвестно какой именно нации… Чего-то в этом роде он от ментов и ждал. Когда им не хватает аргументов, доказательств, свидетелей, тогда в ход идут либо дубинки, либо подлянки. (Впрочем, когда хватает, без дубинок с подлянками тоже не всегда обходится). Наверняка покумекали, прикинули хрен к шнобелю и решили, что хуже не будет, вдруг что-нибудь интересное обнаружится, скажем, у кого-то нервы не выдержат, в распыл пойдут… Приятный сюрприз называется. Нет, все же зря их пожалел, надо было по ним вторым вариантом шарахнуть, а не сидеть, тужиться, третий оригинальный выдумывать, чтоб без стрельбы, увечий и желудочно-кишечных расстройств… А теперь что ж – где наша не пропадала, там и ваша не пропадет! И всегда ведь у нас так: чем примитивнее, тем эффективнее. В идеале – по идее… В камере было шесть пар нар, по три с каждой стороны. Слева обосновались налетчики: двое лежат, двое стоят. В почетном карауле… Интересно, за кого они меня принимают? Я бы на их месте терялся в догадках. Впрочем, я и на своем прекрасно с этим справляюсь. Справа нары пустовали. Игорь подошел к ближней паре и мгновенно взобрался на второй этаж. Лучшей позиции в данных условиях не найти: тыл защищен, противник на виду, пространства для маневра достаточно. Теперь вроде бы полагается произвести психологическую разведку, почувствовать врага нервами, мышцами, кожей… Игорь медленно сел по-турецки, не сводя глаз с налетчиков. Те последовали его примеру. В ноздри стал проникать неприятный запах, странно знакомая вонь. Перед глазами возникла расплывчатая картина: скалы, люди… Опять камера. Сердце замерло: неужели?!. Взгляд вниз. Сидят в горестном молчании. Один присматривает за ним, второй уставился в пол. Кто-то тихо поскуливает. Опять та же самая картина: серые пыльные лица, тонкий, вынимающий душу вой мины, раскат разрыва, перелет. Кто-то скулит. Тихо, обреченно. Сердитый треск автоматов. Убейте меня, братцы, пристрелите… Гангрена, говорит черноглазый парень, кивая в сторону источника жалких страшных слов. Теперь виден раненый, у которого вместо ступни кровавое месиво бинтов. Парня зовут Лехой. Как же звать того, кто пытается его успокоить?.. Рядом мычит контуженый лейтенант. Новенький, без имени. Черноглазого звать… Артуром? Нет, Арчилом! Арчил Дамсамелидзе? Дарсавелидзе?.. Они окружены «духами», отстреливаются, ждут – не дождутся вызванных по рации вертушек. У духов миномет, донимают, гады, но лезть опасаются. Пока что… Арчил втолковывает Лехе: если не ампутировать немедленно, то все, кранты тебе, паря. Леха соглашается, но с условием: будете прорываться, живым не оставляйте. Арчил матерится на своем: дзло… дэда… нан… Я вкалываю Лехе прямо через хэбэ промидольчика. Арчил дезинфицирует над огнем зажигалки штык-нож, струну… Опять вой, близкий разрыв. Их спасает огромный валун, за которым они залегли. Кажется, духи решились на штурм… Леха скулит… Игорь открывает глаза: камера, две пары настороженных глаз снизу, и скулеж, и вонь… Ну вот, сиди теперь, размышляй: было ли это наяву или приснилось когда-то, а теперь вспомнилось, – ассоциативно… Фу, мать вашу! Невтерпеж ведь совсем, а они сидят, не пикнут… Игорь всматривается в лежащих. Ну да, это же тот самый, которому я палец отстрелил. И правильно сделал! Не хрен с дробовиком на людей ходить, чай не перепелки. А второй, кажется, вообще в отрубе. Не тот ли, который по причинному месту схлопотал?.. Да, земляк, размножаться тебе, по всей видимости, больше не придется… Эй, кунаки, доктора вызывали?.. Молчат, только моргалками буравят. Зыр-зыр, бур-бур. Весьма доходчиво. Язык печали и отчаяния. SOS! Save our sole! Или soul?[41] Надо же, совсем английский забыл! Если только я его знал… Вот блин, да тут не то, что вспомнить, тут не продохнуть! Как этот умник-доктор говорил? Главное не то, что думаешь, а что делаешь, чтобы не думать. Или наоборот? Нет, наоборот мне сейчас никак не подходит, слишком смрадно… Он, не изменив своей покойно-азиатской позы, вдруг резко спрыгнул с нар. Сокамерники вскочили на ноги, готовые ко всему. То есть вскочило на ноги только двое, но готовность ко всему продемонстрировали все четверо. Игорь, не обращая внимания на их воинственные позы, забарабанил в железную дверь, вопя, что есть мочи о помощи, спасении, грабеже и душегубстве. Вскоре послышался топот нескольких пар ног. Глазок приоткрылся, Игорь отскочил в угол и жалобно застонал. – Эй, что там у вас стряслось? – Труп у нас. – Голос Игоря был достаточно трагичен для того, чтобы заставить сержанта призадуматься, прежде чем проигнорировать. – Ну ты, парень, даешь! Часа не прошло, а у тебя уже свежий труп… Продолжай в том же духе, Суров, – Родина тебя не забудет! – Это ты, капитан Мамчур? – узнал Игорь голос сыщика. – Что значит «ты»? Мы с тобой брудершафта вроде бы не пили… – Так заходи, выпьем. – Ты же непьющий, Суров… Ох, хитришь ты чегой-то, хлопец. – Да ты, капитан, не охай, ты заходи, гостем будешь. – Нас тут трое, Игорек, не разоришься? – А доктор с вами? – Кому это доктор понадобился, уж не тебе ли? – Трупу… Раздался скрежет вставляемого в замок ключа. – Суров, встань так, щоб я тоби бачив. Игорь вышел на середину камеры, стал вполоборота к двери, чтобы не терять из виду братцев-гопников, что встревожено переглядывались, ни бельмеса не понимая в происходящем. Дверь открылась, в камеру вошел Мамчур, выглядевший в своих джинсах, сетчатой рубашечке с короткими рукавами и сандалиях на босу ногу трогательно неофициальным. Вслед за ним шагнули и остановились по обе стороны двери два бравых сержанта, не столько здоровенные, как Мамчур, сколько объемные. – Ого, а я и забыл, какой ты огромный, капитан, – вырвалось у Игоря. – Ну и кто тут у вас труп? – Капитан, у тебя с носом все в порядке? Никаких посторонних запахов не слышишь? Мамчур замер, скривился, оглянулся на сержанта.