– Действительно, – пробормотал мэр, – откуда вам знать… – Зачитать, босс? – Зачитывайте. – Зачитываем. «Америку к Кибелиной матери!», «НАТО – это Гестапо сегодня! Гестапо – это НАТО вчера!» – А про завтра там ничего не сказано? – осведомился Андрей Владимирович. – Никак нет! Про завтра молчат. Продолжаем зачитывать. «Англия и Америка – мусульманские подтирки!» – Э-э, позвольте, позвольте, – вмешался профессор, – но мусульмане не подтираются… – Да? – удивился мэр. – А что же они делают? Так и ходят с обкаканными задницами? – Fi donc![53] – пискнула шокированная стенографистка. – Зачем же с обкаканными, – обиделся профессор, хотя, будучи правоверным атеистом, мог бы и воздержаться от обид. – Они подмываются. Кстати, весьма гигиеничный обычай. – Вы уверены, Генрих Венцеславович? – Аркадий Иванович, ну вы впрямь как Рябько, – еще больше помрачнел профессор. – А что Рябько? – не понял мэр. – Тоже чуть что, так допытывается: ар ю шуэ да ар ю шуэ. Разумеется, уверен! – Но вы ведь не мусульманин, кажется? – Нет, Бог миловал… – Так ведь Бога нет, Генрих Венцеславович, – не удержался от ехидцы Андрюша. – Потому и миловал, что нет. Был бы – не помиловал! – сверкнул очками ученый муж. – Может, Абдуллаеву звякнуть? – размыслил вслух мэр. – Уж он-то наверняка знает как мусульмане со своими задницами обращаются… А с другой стороны, неудобно как-то по телефону об этом спрашивать. Добро бы еще доктором был, а то – мэр. Получается как бы официальный запрос без сохранения врачебной тайны… – Да черт с ними, Аркадий Иваныч, – бросился успокаивать расстроенное начальство Андрюша. – Пускай эти патриотики пролетают со своим лозунгом как фанера над Парижем. Нам-то что за печаль? – В том-то и дело, что они не над Парижем, а над Южноморском пролетят. А я, как мэр, не могу им этого позволить. Да и перед гостем неудобно. Что он о нас подумает? Плаката, скажет, замарать и то, как надо не умеют. – Может, позвонить им в штаб-квартиру и объяснить? – предложил профессор. – Чтобы они вой подняли: нас подслушивают, за нами следят, вихри враждебные шагу ступить не дают… Нет уж, увольте. – Разрешите изъять при подходе к месту проведения мероприятия? – вошли с ходатайством агенты. – Правильно! – просиял мэр. – Изъять, исправить и вернуть! – Есть! – сказали агенты, скрываясь с глаз долой, из текста вон. Возле Настеньки зазвонил телефон. Мэр поморщился: я же просил ни с кем не соединять. – Ваша супруга, Аркадий Иванович. Сказать, что вас нет на месте? – Только попробуйте! – пригрозил мэр, устремляясь на зов своей дражайшей половины. Минут пять в гостиной слышалось лишь неопределенное хмыканье мэра, с каждым разом становившееся все тише, все неопределеннее. – Хорошо, лапонька, я попытаюсь. Правда, ничего обещать не могу. Это несколько не стыкуется с темой моего выступления. Но ввернуть – попробую. Сделаю все, что в наших силах. Целую! Положив трубку, мэр плюхнулся в кресло, раскурил потухшую сигару, неосторожно затянулся полной грудью, раскашлялся, прослезился, утерся платком, заговорил: – Господа, мне только что сообщили о вопиющей несправедливости. Помните, как при крепостном праве демократическая общественность возмущалась тем, что людей продают и даже меняют на собак и лошадей? Присутствующие подавленно кивнули: еще бы не помнить! – Ну так вот, – продолжал мэр удрученно. – Крепостное право, слава Богу и Александру Николаевичу, отменили, но бедных собак как продавали, так и продолжают продавать. А ведь собака – друг человека. Разве можно друзьями торговать? Ведь друг по определению не может быть предметом купли и продажи, не так ли? Вот мне и было предложено Обществом Охраны Животных затронуть эту наболевшую проблему в своем выступлении. Больше того, даже бросить в массы несколько приличествующих теме лозунгов: «Свободу друзьям человека!», «Долой дружбу поневоле, по личной прихоти, по возможностям кошелька!»… Какие будут предложения? Судя по грянувшему, как громовое «ура», молчанию, предложений не было. А если и были, то озвучиванию не подлежали, – в виду крайней благовоспитанности присутствующих. – Господа, – обеспокоился мэр, – может, я неправильно выразился? Я имею в виду, под каким уважительным соусом можно в этой вставке ей… то есть им отказать? Господа шумно вздохнули, расслабились, осклабились и даже слегка прибалдели. – Нет ничего легче, Аркадий Иваныч, – заверил шефа Андрюша. – В случае чего скажете, что референты напутали во время сеанса усвоения. И, кстати, пора бы уже к этому сеансу приступить… – Я готов, – доложил профессор. – А может, нам еще разок пройтись по речи критическим взором? – робко предложил мэр. – Аркадий Иванович, я же объяснял вам, что лучшее есть враг хорошего, – напомнил укоризненно профессор. – Помню, помню, – бормотал мэр, послушно укладываясь на диван и включая контрольный магнитофон. – Лучшее – худший враг хорошего и лучший друг плохого… Меж тем профессор уже сидел перед ним, держа в руках золотые часы на платиновой цепочке – этакая гордость купца второй гильдии позапрошлого века. – Сосредоточьтесь на этом предмете. Я досчитаю до восьми, максимум до пятнадцати. Смотрите пристально. Слушайте внимательно. На раз в ваших конечностях появляется тяжесть, слабость. На два, по телу разливается приятная темнота, фиксатор утрачивает очертания… Но профессору даже считать не пришлось, мэр уже спал. – Можно? – спросил Андрюша и, получив в ответ утвердительный кивок, приступил к чтению окончательного варианта приветственной речи: «Я отдаю себе отчет в том, что большинство публичных выступлений людей, облеченных властью, звучат в переводе на язык истины примерно так. Я надеюсь, что вы, уважаемые соотечественники, достаточно доверчивы, глупы и простодушны, чтобы поверить во всю ту ахинею, которую я вам несу с этой высокой трибуны… Поэтому я, мэр Южноморска, официально заклинаю вас: не верьте ни одному моему слову, пока не убедитесь в его соответствии действительности…» 2 В это утро, как и во все прочие, спальня Анны Сергеевны была напоена сладким лекарством истомы. Рассеянные гардинами лучи стыдливо озаряли два обнаженных женских тела: мраморно-белое, покоившееся плоским животиком кверху, и аппетитно-загорелое, выставившее в том же направлении упругие ягодицы. В руках у первого – легкая стопка компьютерной распечатки. Морщась от дыма зажатой в углу рта сигареты, хозяйка читает вслух. Вика, подперев подбородок ладонями, внимательно слушает, время от времени фыркая, хихикая и как-либо еще выражая свое одобрение. – Плейбоизм, – читает Анна Сергеевна, – пробуждает в мужчинах самое низменное, превращая их в хищников, в сексуальных зверенышей, в оголтелых самцов. Плейбоями становятся, как правило, те особи мужского пола, которых эрекция начинает донимать уже во внутриутробном возрасте… Этограмма их существования – бессердечно заигрывать с обиженными умом девушками, ослепляя их мишурой своего пошлого достатка, плоского юмора, поверхностных знаний и безвкусных нарядов… Плейбойские посиделки – это сомнительные сборища богатых и пресыщенных, разуверившихся во всем пошляков, псевдоисследователей человеческих душ через природные отверстия тел… Исследованной таким образом душе уже вовек не отмыться! Вспомните знающие, внемлите неведающие: Господь наказал нам плодиться и размножаться, а не получать сексуальное удовольствие! – Здорово ты их! – честно признается Вика и, помедлив, словно в нерешительности, интересуется: – Ань, а ты давно мужиков ненавидишь? – Ненавижу? Слишком много чести! Я ими брезгую… – Давно? – упорствует гостья. – Какая тебе разница? – Ой, – перекатывается на спину Вика, – интересно же! Был у тебя когда-нибудь мужчина или ты с детства женщин предпочитаешь? Анна Сергеевна усмехается – печально и снисходительно. – И то, и другое. – Как это? – округляет глазки девушка. – И мужчина у меня был, и женщин я с детства предпочитаю. Вот так… – А разве так бывает? – морщит лобик Вика. – Как видишь, – пожимает роскошными плечами Анна Сергеевна. – А! Ты, наверное, решила попробовать разок с мужиком, но он таким подлецом оказался, что… – Назвать его подлецом – все равно что черта ангелом обругать… – Ух ты! – пораженная Вика молчит и пытается осмыслить услышанное. Итогом умственных усилий становится следующий вопрос: – Это был Кульчицкий, да, Ань?