Глава шестая 1 Утро, как полагается, вовсю благоухало жасмином, яблочным экстрактом и бензиновыми выхлопами, – на выбор. Так что каждый мог упиваться тем ароматом, который был ему по вкусу. Хотя в действительности от этой поры суток разило морем, летом и необыкновенными приключениями. На Ратушной площади, в мэрии, точнее, в Круглой гостиной пахло хорошим крепким кофе и дорогими сигарами, которыми мэр угощал двух своих консультантов, помогавших навести заключительный глянец классической простоты на витиеватые периоды приветственной речи, каковой глава города намеревался разразиться сегодняшним вечером в честь приезда знаменитого плейбоя – мистера Стэнли Дж. Эббота. Предполагалась шумная всенародная вечеринка на Греческой набережной, к которой, в виде торжественного исключения должна была причалить на личной яхте упомянутая знаменитость. – Аркадий Иваныч, – настаивал на своем один из консультантов, – человек моложавый, смазливый, образованный, имевший за плечами партийную школу с отличием, ответственный комсомольский пост в одной из международных молодежных организаций и врожденное чувство соразмерности, – а нельзя ли все же обойтись без упоминания об этом месячнике борьбы с холявой? Как-то странно получается: и с холявой боремся и бесплатные народные гуляния устраиваем… – Вы предлагаете взимать плату? – мгновенно отреагировал другой консультант, – кроме общей сметливости, отличавшийся еще и типично профессорскими замашками, в том числе седой гривой, роговыми очками, небрежно повязанным галстуком и обсыпанным перхотью пиджаком. Профессором он, кстати, и был – вел курс перипатетической парапсихологии в местном Медицинском Колледже. – Не успеем, – возразил мэр, – счастливый обладатель внушительных статей преуспевающего политика, а именно: благодушной дородности, энергичного подбородка, широкого лба и вдумчивого, вселяющего уверенность в завтрашнем дне взгляда. – Вот и я о том же, – ничуть не смутился моложавый. – Поэтому и предлагаю исключить всякое упоминание о холяве вообще. – Полагаете, пресса не обратит внимания? – вздернул мохнатые брови над роговой оправой профессор. – Обязательно обратит, – пожал плечами моложавый. – Так ведь они все равно найдут какое-нибудь лыко в строку вставить. Вот и бросим им эту кость. А сами тем временем подготовим убедительные контраргументы… – О’key, Андрюша, меня вы уже убедили, – согласился мэр. – Вычеркиваем все о холяве, пусть подавятся. Но контраргументы прессе на вашей совести. – Принято, – кивнул Андрюша, занося указание мэра в блокнот. – Аркадий Иванович, а не убрать ли в таком случае и секс? – решил проявить инициативу профессор. – Генрих Венцеславович, побойтесь Бога! Речь-то не абы о чем, о плейбоизме. Что же мне прикажете говорить? Не могу же я, как Ленин в том анекдоте, провозгласить революцию свершившейся, щелкнуть подтяжками и объявить: «А теперь – дискотека!» – А что, это идея! – подхватил почин начальства Андрюша. – Именно так лучше всего и закончить. Только не речь, а все речи. Мол, а теперь – дискотека! Дамы приглашают кавалеров, к кавалерам просьба: не динамить! – Настенька, вы слышали? – обратился повеселевший мэр к неприметно притулившейся в уголке (хотя какие могут быть уголки в Круглой гостиной?) стенографистке, – молодой бесцветной женщине в черной юбке, белой блузке и красном банте. – Слышала, Аркадий Иваныч. Записать? – Ну не запомнить же! – иронично шевельнул бровью мэр. – Я имел в виду вот это место, – пустился в объяснения уличенный в непонимании момента профессор. Он отложил безнадежно потухшую сигару, пошелестел своим экземпляром речи и звучным скучным голосом искушенного лектора прочитал беспокоящий его отрывок: «Секс – это первооснова жизни, смысл и залог вечного развития, вечного отдаления и вечного возвращения, глубочайшая суть индивидуальности, единственная сущность бытия…» – Но это же польский классик! – возмутился мэр. – Этот… как его?.. Пши… Кши… – Пшибышевский, – догадалась Настенька. Все в великом изумлении обернулись к ней, воззрились на нее, вогнали девушку в краску и молча насладились неведомым им чувством – смущением. – Он самый, – нашел, наконец, в себе силы мэр продолжить. – Вы что же, Генрих Венцеславович, хотите, чтобы я нес одну отсебятину, без престижных цитат и мудрых сентенций? Может, и Сантаяну убрать прикажете? – Насколько помню, Сантаяна на сексе не специализировался, – пробормотал профессор. Но мэр, увлеченный дискуссией, не обратил на это внимания. – Андрюша, что там у нас этот американец о жизни говорит? – Жизнь – настолько трудное занятие, что было бы бесчеловечно запретить людям превращать ее в зрелище или праздник, – процитировал моложавый и, заметив искру недоумения, блеснувшую в глазах профессора, пояснил: – Творческая неточность. Там у нас дальше о том, что американцы собаку съели на зрелищах, а русские выпили море водки, чтобы ощутить жизнь праздником… – Но в моем экземпляре этого нет… – Вчера, в ваше отсутствие, Аркадию Иванычу пришла в голову мысль вставить в речь что-нибудь о сродстве американского и русского народов… Вас что-то не устраивает в цитате? – Может быть, некоторая размашистость обобщений, – неуверенно улыбнулся профессор. – Но мне все же хотелось бы вернуться к предыдущей цитате о сексе. Меня беспокоит неуместность вызова, содержащегося в ней. Вполне допускаю, что когда-то она звучала свежо и оригинально, но сейчас, когда даже Фрейд в своих посмертных работах пришел к выводу, что отнюдь не все в человеке определяется его либидо… – Знаю, знаю, знаю, – замахал на профессора руками Аркадий Иванович. – теперь вы о мортидо начнете и всякое такое. Увольте, милейший профессор, не стану я говорить на всенародной вечеринке о стремлении к смерти. Фу, гадость какая!.. – Зачем же обязательно мортидо, можно и о деструдо, – примирительно пробормотал профессор. – Что в лоб, что по лбу – все равно невесело, – не позволило сбить себя с панталыку начальство. – Не помню, кто это сказал, но сказал, по-моему, правильно, – решил поддержать мэра Андрюша. – Господу Богу показалось, что трех граций с нас будет маловато, и тогда Создатель решил осчастливить человечество еще тремя, дополнительными: Психоанализом, Телевидением и СПИДом. – Это сказал Майкл Туров на приеме, устроенном в честь настоятеля древнегреческих музеев господина Стрептоцидиса, – уточнила стенографистка. – Вот кого нам не хватает! – воскликнул мэр. – Биограф называется! Он же должен все время рядом со мною быть, чтобы не пропустить ничего интересного: мало ли какой фразой я вдруг блесну… А он, как какой-нибудь бомж, все по изоляторам да по распределителям тусуется… – Но Аркадий Иванович, он же этого Сурова проверяет по вашему же поручению, – позволила себе возразить Настенька. И покраснела от своей смелости гуще, чем прежде – от собственной эрудированности. – Ничего себе проверочка, – усмехнулся моложавый. – Я тут случайно в финансовый отдел заглянул, так начальник прямо кипит: за два дня из СИЗО куча счетов. Одна только таверна «Квиндичина» прислала счетец на триста восемьдесят семь долларов, не считая налога и чаевых… – Аркадий Иванович, – поспешила сменить тему отважная Настенька, – я так и не поняла: исключить Пшибышевского из окончательной редакции или оставить? – А как без него звучать будет? – Сексуально неудовлетворенные люди – это бич общественного благополучия, постоянный источник социальной напряженности. Наша задача – не только сексуально просветить, но и сексуально удовлетворить каждого половозрелого сексуальноактивного южноморца, достигшего совершеннолетия, – смущаясь, запинаясь и спотыкаясь пролепетала стенографистка. – Господа! – вскричал мэр, осененный внезапным наитием свыше. – А не обратиться ли мне в этом месте к маньяку? Прямо так, напрямую? А? – Точно! – моментально врубился в существо гениальной идеи Андрюша. – Послушайте, шеф, может быть вот так. Пользуясь случаем, хочу лично обратиться к тому несчастному, который под видом маньяка безжалостно нападает на одиноких беззащитных женщин, стремясь… стремясь… – …удовлетворить деструктивные аппетиты своего ненасытного мортидо, – пришел на помощь один консультант другому. – Уважаемый маньяк, не надо путать половой активизм с половым разбоем… – Здорово у нас получилось, ребята! – не удержался от похвал Аркадий Иванович. Андрюша скромно потупил очи, однако Генриха Венцеславовича оказанные почести с толку не сбили. – Но Аркадий Иванович, это же не соответствует науке. А значит – действительности! Отнюдь не всякого сексуального маньяка можно отнести к половым разбойникам… – Нашего – можно, – убежденно тряхнул головой мэр и, обернувшись к стенографистке, потребовал: – Дальше, Настенька. – Недаром ведущие ученые современности путем кропотливых исследований и бесстрашных экспериментов пришли к выводу, что только добровольные, а не вынужденные поцелуи делают зубы белее, мысли светлее, а половые контакты интеллектуально насыщеннее и душеполезнее! – Постойте! Погодите! Остановитесь! – вдруг встревожился профессор не на шутку. Грива его разметалась, очки сползли на самый кончик носа, галстук окончательно съехал на сторону. Настенька испуганно пискнула и умолкла. – Ну что там у вас еще, Генрих Венцеславович? – недовольно поморщился мэр, очищая от чешуи свежую сигару. – Опять с неофрейдизмом не согласуется? – Хуже, Аркадий Иванович, значительно хуже! Не согласуется с уголовно-процессуальным кодексом! Присутствующие переглянулись. Мэр с Андрюшей, Андрюша с Настенькой, Настенька с профессором, профессор с мэром. Круг замкнулся. Будь что будет! – Каким образом, профессор? – подал голос Андрюша. – Самым обыкновенным. Мэр обращается к маньяку, который где-то там бегает на свободе, а по сведениям полиции, он сидит у них в цугундере. Наступила неловкая пауза. Иначе сказать: конфузливое безмолвие. Никто не желал выглядеть глупее, чем был на самом деле, поэтому все свои проницательные догадки хранили при себе: чур, не я первый, ибо кто его знает, о том ли я догадался? Профессор, почувствовав себя на семинаре среди отстающих студентов, повел себя соответствующе. – Андрей Владимирович, – обратился он к своему собрату по консультантской повинности, – разве с этого героя сняты обвинения? Я уж не говорю о подозрениях… Андрей Владимирович, видимо, ожидавший чего-то подобного, ответил незамедлительно, руководствуясь, должно быть, старинным студенческим правилом, предписывающим ошеломлять профессуру постоянной готовностью к отпору. – А разве ему были предъявлены обвинения? – Подождите, господа, – не справился со своим недоумением мэр. – Вы это об Игоре Сурове? Так ведь и ежу понятно, что он ни при чем. – Ежу, может быть, и понятно, но не начальнику полиции. Иначе, с какой стати он его до сих пор под стражей содержит? – привел свои резоны Генрих Венцеславович. – Ах, это! – облегченно улыбнулся мэр. – Между нами говоря, по моей конфиденциальной просьбе. Мне пришла блестящая идея: вручить этому герою медаль почетного гражданина Южноморска. Вот я и попросил Юрия Антоновича подержать его малость, чтобы проверить, так сказать, на вшивость. Все же такая честь, господа… Между прочим, личным биографом ради этого пожертвовал! А как бы Майкл нам сейчас пригодился, – не мне вам объяснять, господа… Сдержанная реакция господ без слов дала понять, что о какой бы то ни было пригодности упомянутого Майкла мэру лучше не заикаться. В дверь постучали и, дождавшись приглашения, вошли. Двое. В одинаковых одеждах, с одинаковыми лицами, одинаково сонными глазами. Сразу видать: секьюрити, охранники вельможного тела. Передвигаются по жизни исключительно попарно: один охраняет фронт, другой – тыл. Легче Господа застать врасплох, чем этих истренированных парней. – Лозунги оппозиции, босс, – доложились агенты. – Окончательные или предварительные? – пожелал уточнить Аркадий Иванович. Агенты бдительно переглянулись. – Не можем знать!