(Далее следует длинный перечень лавр, храмов, монастырей и музеев, где эти раритеты обязаны пребывать.) Копысов просит прощения, вызывает своего адъютанта – капитана Кольцова – и поручает ему в наикратчайшие сроки составить список значащихся в розыске икон. Надлежащие места, перечисленные дамой, вызывают у одного из двух ученых мужей, а именно – профессора Архитравского – научную статью возражений. Копысов пытается уловить суть и, кажется, ее уловляет. Почти все перечисленные Татьяной Степановной раритеты являются списками, оригиналы которых утрачены в дымине столетий. Нет оснований сомневаться, что все они окажутся на своих законных местах. Следовательно, в данной коллекции присутствуют либо неизвестные нам списки (копии – догадался, наконец, генерал), либо… – Вы хотите сказать, оригиналы? – вступает в бой второй ученый муж и третий из искусствоведов, некто Гермоген, инок Волоколамского монастыря, – субъект отважный и скептический. Именно он первым вступил в заколдованный тайник Кульчицкого, не раздумывая (даже фыркнув) дав подписку о том, что предупрежден о возможных последствиях. Более того, отказался от саперного скафандра… Из разразившейся затем искусствоведческой перепалки, изобиловавшей специальными терминами (такими как «деисусный чин», «одигитрия», «оранта», «левкас», «ассист», «извод», «санкирь» и «цировка»), а также историческими фактами, генерал Копысов сделал несколько ценных наблюдений, некоторыми из коих поделился, а иные оставил при себе, для личного употребления (например, что Богоматерь Боголюбская живо напомнила ему ордена Ленина имени Ленина Ленинградский метрополитен). Наблюдение первое. Странное дело: ни одна чудотворная икона не в состоянии соблюсти свою сохранность во времени – олифа темнеет, лики портятся, обновления не спадают, обнажая первоначальное чудотворное письмо (хотя бы того же евангелиста Луки). Наблюдение второе. Любопытная закономерность: чем художественно ценнее икона, тем менее она склонна к сотворению чудес. Ни одна из икон Андрея Рублева, Феофана Грека или Прокопия Чирина до чудотворств не снизошла. Тогда как художественные достоинства большинства чудотворных икон, как правило, сомнительны. Наблюдение третье. Копии оригинальных икон продолжают творить чудеса, несмотря на свою эпигонскую сущность. При этом порой в точности неизвестно, был ли оригинал чудотворен. Наблюдение четвертое. Византия пала под ударами турок в том числе и из-за того, что беспечно растранжирила свой запас чудотворных икон, позволяя им различными способами уплывать за границу. Либо у нее не было таможен, либо они преступно бездействовали (беззастенчиво брали на лапу). Наблюдение пятое, горестное. Чудотворных икон на Руси было и есть недостаточно. Отсюда выборочный характер их чудотворств, непоследовательность этих антинаучных событий. Имеются в виду не случаи с исцелением частных лиц, а чудеса государственного значения. Так России явно не хватило чудотворных икон для предотвращения татаро-монгольского ига, Смутного времени, раскола и, слава Богу, недопущения Великой Октябрьской революции… Наблюдение шестое. Размеры икон – никакого стандарта! Кто каким хотел, таким и пользовался. Есть подозрение, что эта свобода является результатом жесткого ограничения в сюжетах и их композиции. Наблюдение седьмое, глумливое. Клейма на иконах (эти своеобразные «книги» для неграмотных) ассоциируются с комиксами и склоняют к предположению о древнерусском происхождении этого буржуазного непотребства. Наблюдение восьмое, ставшее темой для бурной дискуссии. Влияние раскола на русскую иконопись XVII века, ее уход в орнаментальность, формализм, эстетизм в ущерб религиозному содержанию. Нет смысла скрывать, что не только последнее наблюдение генерала дало повод для отповедей, проповедей и внутрицеховых препирательств. Ни одно не прошло незамеченным, не опровергнутым, не разбитым в пух прах. Особенно шокировало искусствоведов не приведенное нами наблюдение о неимоверном количестве матерей у одного-единственного Иисуса Христа. – Товарищ генерал, мать у него была одна, – доводил до сведения комитетчика инок Гермоген. – А вот изображений ее – множество. Для ясности, возьмем вас, вашу мать и фотографии вашей матери. Вряд ли на всех фотографиях она получилась в одной и той же неизменной позе. Наверняка на одних стоит, на других сидит, где одна, где в обществе, а где и с вами на руках. То же самое и с иконами Богоматери… Далее воспоследовал ликбез по элементарной иконографии, в частности по изображениям Девы Марии, пополнивший чекистские представления генерала такими понятиями, как Оранта, Одигитрия и Елеуса (она же – «Умиление»). Тема Богородицы возникла отнюдь не случайно. Коллекция Кульчицкого оказалась коллекцией икон Богоматери. Прочие небожители присутствовали в ней только в силу необходимости – в деисусном чине. Стало быть, кроме Иисуса Христа, Иоанна Предтечи и отдельных архангелов с ангелами, донимать молитвами было некого. Странность, которую искусствоведы объяснили национальным происхождением владельца коллекции. Дескать, поляки верят не столько в Бога, сколько в Матерь Божью. Особенно – в Ченстоховскую, иначе именуемую Черной Мадонной. («Ясно, негритянка из Эфиопии», – решил про себя Копысов, но вслух свою догадку не высказал). Кстати, список этой иконы присутствует в коллекции. И список, судя по всему, не первой молодости. Склонная к категоричным выводам доктор Млеева полагает, что написан он никак не позже X века, если не раньше. – Десятого? – не поверил своим ушам генерал Копысов. – Вы что же, хотите сказать, что коллекция действительно ценная, не паленая и на самом деле стоит… больших денег? Казалось бы, простой вопрос, а сколько разногласий в искусствоведческих кругах вызвал. Млеева заявила, что коллекция бесценна. Архитравский уклончиво объяснил, что затрудняется с атрибуцией, поскольку времени для обоснованного стилистического анализа было слишком мало, но если ему предоставят хотя бы недели две, то… А инок Гермоген, как какой-нибудь циничный материалист, и вовсе отказался ответить, пока у него на руках не окажутся заключения технической экспертизы, в особенности данные нейтронно-активационного, рентгенографического и макрофотографического анализов. И тут опять завязался спор, на этот раз о преимуществах иконографического и иконологического анализов и их главенствующей роли в деле определения подлинности памятников искусства. Имена авторитетов сыпались как божественные дары из рога изобилия или несчастья из ящика Пандоры. Генералу Копысову казалось то так, то этак. Радовало одно, что имена все были хорошие, понятные, русские: Бухарев, Успенский, Лазарев, Алпатов, Анисимов… В крайнем случае, славянские – Грабарь, – что тоже неплохо. Технические эксперты обещали дать предварительное заключение не позже чем через сутки. Однако было ясно, что провести плодотворную экспертизу украдкой нереально. Следовало подумать о том, как нейтрализовать частного владельца коллекции. До крайностей доходить генералу не хотелось, но сенсации, судя всему, по было не избежать. Так что агентурная кличка заместителя прокурора Угорского, предусмотрительно выкопанная Копысовым в центральном архиве, пригодилась. Один звонок, одно слово («Привет, Змий!») и все устроилось как нельзя лучше: владелец в бегах, тайник с иконами в полном их распоряжении. Правда, газетенки местные шумят, да телевидение воду мутит, но тут уж ничего не поделаешь: демократия, мать ее разэтак. А в приемной дожидался своей очереди эксперт по паранормальным явлениям, колдун первого класса Ариман Гагома. Ну, этот свой, этот подождет. А впрочем, был бы действительно колдуном, давно наколдовал бы, чтобы искусствоведы угомонились и откланялись. А то скоро того и гляди друг другу в глотки вцепятся из-за какой-то, стыдно сказать, Грузинской Богоматери. Должно быть, грузинские знатоки из-за нее не иначе, как на кинжалах режутся… – Товарищи, полегче, полегче, товарищи, – попытался Копысов остудить горячие головы искусствоведов. Никакой реакции. – Молча-ать! – стукнул генерал кулаком по столу. Подействовало. Умолкли. Воззрились. Неприязненно, но уважительно. Большего и не требуется. – Последний вопрос. Отвечать по существу. В споры не вступать, для этого у вас впереди целый день. Итак, есть ли в коллекции чудотворные иконы? Ну то есть по настоящему чудотворные, без дураков? Смущенный перегляд. – Трудно сказать, – интеллигентски мямлит Архитравский. – Вовсе и не трудно, – возражает Млеева. – Разумеется, есть, товарищ генерал. Лично я насчитала что-то около пяти или шести штук. Это икона Гребневской Божьей Матери, исцеляет многие тяжелые недуги. Икона Богоматери «Тучная гора», излечивает глухоту и другие ушные болезни. Икона Богородицы «Неупиваемая чаша», отвращает от алкоголизма и наркомании. Затем Толгская Богоматерь, – это опорно-двигательный аппарат, позвоночник и еще, кажется, ортопедические заболевания. Наконец, Божья Матерь Абалацкая «Знамение», помогает при болезни рук, глаз и параличе… – Целая домашняя амбулатория, – не сдержал усмешки Копысов. – Болей – не хочу… Гермоген рассмеялся, Архитравский потупился, Млеева поджала губы и с отсутствующим видом уставилась на икону святого Феликса Чрезвычайного, висевшую на стене прямо напротив генеральского стола. Копысов между тем колебался: открыть им важную государственную тайну или оставить ее закрытой. С одной стороны, все они дали подписку о неразглашении. С другой, люди творческие, безалаберные, языком как помелом метут и у каждого он не короче полутора метров. Довериться таким можно только в крайнем случае, – непосредственно перед тем как их расстрелять. В любом ином – рискованно. И генерал решил пойти привычным окольным путем. – В таком случае у меня еще один вопрос. Чисто из любопытства интересуюсь. Способна ли чудотворная икона так подействовать на атеиста, чтобы он, забыв о своих научно-материалистических убеждениях, вдруг взял и уверовал? – Прецеденты были, – скромно заметила доктор Млеева. – Да? – удивился инок Гермоген. – Никогда не слыхал о подобном. Просветите, уважаемая Татьяна Степановна. Татьяна Степановна с готовностью открыла рот, но не издала ни звука, в восхищении уставившись на вошедшего в кабинет красавца-адъютанта. – Разрешите, Владлен Лаврентьевич? Данные об иконах, находящихся в розыске… Капитан Кольцов положил перед генералом Копысовым листок с распечаткой. Владлен Лаврентьевич одним кивком и поблагодарил и отпустил подчиненного. Пробежался по распечатке глазами и озабоченно нахмурился. Странно, информация была любопытной и в то же время не являлась секретной. Наверное, из-за срока давности, – пожал плечами Копысов и не стал жадничать, прочитал информацию вслух. То, что он прочитал, для искусствоведов откровением не явилось. Кто же не знает, что Смоленская Богоматерь пропала во время Великой Отечественной, а Иерусалимская еще раньше – во время просто Отечественной. Или что подлинник иконы Тихвинской Богоматери предположительно находится в Чикаго, хотя ни одному российскому искусствоведу до сих пор не удалось убедиться в этом воочию. Тут-то генерал их и озадачил. Вопросом. Присутствуют ли в коллекции Кульчицкого копии поименованных икон. – Вы полагаете, – начал было в замешательстве Архитравский, но не закончил. Копысов не дал. – Я ничего не полагаю, профессор. Не мое это дело – полагать. Я подозреваю! И ваша обязанность либо рассеять эти подозрения, либо подтвердить. Лучше конечно последнее… – Мы постараемся, – заверил генерала Гермоген. И перекрестился. – Аминь, – подытожил Копысов. – И последний вопрос. Просьба отвечать по существу, без глупых уточнений и дерзких передергиваний. Это очень важно! Итак вопрос: После посещения известного нам всем частного хранилища икон, у кого-нибудь из вас не возникло, часом, непреодолимое желание всё бросить и срочно предаться делу спасения собственной души? Скажем, податься в баптисты, схимники, анахореты или сделаться адептом пифагорейского ордена? Спросил и попытался просветить интеллигенцию насквозь знаменитым рентгеновским взором своего ведомства. Напрасная попытка. Интеллигенция смотрела на него во все глаза с одинаковым выражением на всех трех лицах. Лица выражали в равной мере обиду и подозрение, их выражение расшифровывалось примерно так: «Это что, очередная подлянка от ГБ или у лампасника крыша окончательно отбыла в неизвестном направлении?» – Господи! – подумалось тем временем генералу. – Да у кого я спрашиваю! У них же от постоянного контакта с несуществующими потусторонними объектами давным-давно всё там атрофировалось. Непроницаемые души… Вслух же сказал: шутка! И немедленно перескочил на сугубо деловитый тон, не оставляющий места для сомнений насчет его психического здоровья: – Сейчас вас отвезут в ресторан позавтракать, а затем обратно в известный вам особняк. Работайте спокойно, без спешки, ударными темпами. Хозяин вас не побеспокоит, мы об этом позаботились… Как ни бестолкова по природе своей интеллигенция, но даже она поняла, что аудиенция окончена и они свободны – в пределах подписки о неразглашении и других нормативных и ненормативных документов данного ведомства. Генерал щелкнул кнопкой селектора: «Гагому ко мне!» В дверь вкрадчиво постучали. Генерал прислушался. Морзянка. Прямым текстом, без шифровки. «Я тоже человек, у меня тоже срочное совещание, между прочим, с вашими бывшими соратниками по борьбе за построение Царствия Небесного в отдельно взятой державе». Копысов не стал мелочиться, рассыпаться пальцами в ответном стуке. Его зашифрованный ответ был ясен без дешифровки. Грохот по столу генеральским кулаком может означать только одно: «будьте любезны, не сочтите за труд навестить меня немедленно, я вас долго не задержу, максимум пять лет особого режима». Поверили на слово, вошли. Читатель уже встречался с этим персонажем, правда, в другом месте и под другим именем. Под нынешним своим именем и в этом месте она производил не менее элегантное впечатление. Светло-серый летний костюмчик от «Братьев Брукс», рубашечка голубенькая, вместо галстука амулетик на золотой цепочке. Интеллектуальная плешь сияет ухоженностью. Стального цвета глаза из-под черных мохнатых бровей смотрят с дерзкой уверенностью. Во всем, а не только в завтрашнем дне. – Мон женераль, я к вашим услугам! – Ариман картинно щелкнул каблуками и поклонился на прусский четкий манер. С незапамятных времен он почему-то усвоил себе привычку в общении с вышестоящими уснащать свою речь французскими словечками, а телодвижения – штык-юнкерскими ухватками. С клиентами по основному своему ремеслу он вел себя совершенно иначе: вальяжно, покровительственно, щеголяя изысканным языком бар девятнадцатого столетия. – А-а, агент ДэКа ноль-один-семь-два-три дробь сто девять, агентурный псевдоним «Шаман»! Здравствуйте, – подколол в ответ генерал Копысов, который так же любил французские словечки, да и вообще любые иные нерусские, как бык любит красную тряпку, или правоверный мусульманин – свинину. Ариман на буквы, цифры и псевдоним отреагировал очень просто – вдруг утратил прусскую статность телеграфного столба и приобрел непринужденность паркетного угодника: подошел к столу и развалился на стуле. – Са ва, мон женераль? Копысов окинул агента неприязненным взором. Так глядит военная кость на штатские косточки. – Что еще за сова, Аримоша? А филины тебе не мерещатся? – Я всего лишь спросил «как дела», мон женераль, – улыбнулся «Аримоша». – А теперь спрошу «Как поживаете?» Следите, мон женераль, за артикуляцией, чтоб вам не почудилось чего-нибудь не того. Итак: коман тале ву? – Ага, комнату заметил, это уже лучше, – как бы сам с собой рассудил Копысов. – Коньяк будешь? – Жё иэ рьэн контр, мон женераль. Авэк плезир![56] – Эх, – мечтательно откинулся на спинку кресла генерал, – почирикал бы ты этак во время оно, живо б тебе связи с французской разведкой припаяли и десять лет без права переписки отвесили. – Без права переписки с кем, мон женераль, с французской разведкой? – Позубоскаль, позубоскаль, шаромыжник, – устало бросил Копысов, трижды нажимая на кнопку вызова адъютанта. Шаромыжник слетал в нагрудный карман пиджака за сигарой, обрезал кончик золотыми ножничками, щелкнул зажигалкой, раскурил, вежливо осведомился: – Пермэтэ ву? Вы позволите? Копысов махнул рукой: ладно уж, воняй. Постучавшись и дождавшись приглашения, вошел адъютант в сопровождении официантки в строгом белом передничке ниже колен. Не утруждая себя ни книксеном, ни улыбкой, официантка переместила с подноса на стол две рюмки коньяка, блюдце с тонко нарезанным лимоном, сахарницу с сахарной пудрой и фарфоровую розетку с измельченным в пыль зернистым кофе. – О, – тонко улыбнулся Ариман Гагома, – коняк а-ля Николя Дёзьем![57] – Не доза, а порция. Полуторная. Как последний царь-батюшка пивал, – наставительно заметил Копысов. – Рекомендую. Губа у него была не дура. Чего о мозгах, увы, не скажешь… – А куа бон[58] святому мозги, мон женераль? Главное в этом деле – безропотно дать себя укокошить. Между прочим, один поляк любил читать жития святых с конца, потому что по мере чтения обретал веру в то, что кто-нибудь из них может снова стать человеком. – Какой еще поляк? – насторожился Копысов. – Станислав Ежи Лец, если не ошибаюсь… – Станислав, – задумчиво пробормотал генерал. – Еще один… Что у них, бедных ляхов, имен больше нет? – Есть, конечно. Кшиштоф, Анджей, Владислав, Яцек, Янек, Гжегош…