– Неофициальный, – успокоила генерала девушка. – Мне просто надо знать, какой линии поведения придерживаться. Ментов доставать или сидеть, вестей от Аникеева дожидаться? – Та-ак, – сказал генерал, неприятно удивляясь. – Какой еще Аникеев? Причем тут Аникеев? – Ну как же, ведь я в сыскное агентство обратилась, согласно легенде. Дескать, найдите горячо любимого патрона. У них там, говорят, целый отряд поисками без вести пропавших занимается… А вдруг его чеченцы выкрали ради выкупа? – Какие к ядреной матери чеченцы, лейтенант! – рассердился генерал. – На хер он им засекреченный сдался, когда кругом незасекреченных иностранцев как собак нерезаных? – Тогда я отменю заказ, товарищ генерал, – обрадовалась девушка. – А то они там дерут с клиентов безбожно… – Отставить отменить заказ! Не хватало еще, чтобы ты из-за своей скупости операцию провалила. Сиди и жди ответа, как соловей лета, ясно, лейтенант? И с подругой твоей крепко дружить не забывай. Вопросы есть? – Никак нет! Разрешите идти? – Иди… Отставить! Девушка замерла. Генерал, криво улыбаясь, приблизился, обтер об брючину вспотевшую ладонь: – Дай хоть ущипну тебя, что ли, лейтенант. А то мельтешишь тут цельный час перед глазами голыми конечностями… – Ой, больно! – Тяжело в кустах, легко в супружеской постели, – назидательно изрек генерал. Затем задумался, вновь сходил в карман за бумажником, отслюнил двадцатидолларовую купюру, сунул ее девушке в шорты, ущипнул повторно, хохотнул, что сдачи не надо, и отпустил подчиненную с миром, ибо синяк на нежном месте – еще не повод для конфронтации, тем паче – для судебного иска с актуальным обвинением в сексуальных домогательствах: чай не в полоумной Америке живем, а в трезвомыслящей России. 3 Он пришел в сознание сразу. Никакой постепенности, неопределенности: грохот выстрелов, раскаты разрывов и свист рикошетных пуль мигом выдернули его из небытия и ввергли в состояние, именуемое реальной жизнью. В той жизни, которая считается реальной, он обнаружил себя лежащим ничком в высокой траве с руками, скованными наручниками. Рядом кто-то в камуфляжной форме и черной шапочке-маске вел торопливую ожесточенную беседу с помощью АКСУ. Игорь приподнял голову, надеясь рассмотреть собеседников соседа, но кто-то не позволил ему это сделать, пригнув его голову с такой силой, что едва не расплющил ему нос о землю. Ни черта не разобрать: если это свои, то отстреливаются они от духов, а если наоборот, значит он в плену. Только вот незадача: зачем духам маски? Нашим они тоже ни к чему… Рядом что-то сверкнуло, громыхнуло, раздался чей-то короткий вскрик, повалил густой дым вперемешку с терпким запахом свежей крови. Игорь закашлялся, перевернулся на бок, привстал на четвереньки, осмотрелся. Разглядеть удалось только неподвижно лежавшего автоматчика. Игорь подполз к нему, сорвал шапочку. На него смотрело спокойное, умиротворенное лицо одной из кавказских национальностей. Из прокушенной губы стекала да все никак не могла стечь капелька крови. Игорь потыркался по карманам, но не обнаружил ничего, кроме уставных мелочей: флакончик с обеззараживающими таблетками, саперные спички, плитка горького шоколада… Ни документов, ни ключей от наручников. Из кобуры на поясе трупа извлек большой черный пистолет. Знакомая пушечка, Стечкиным вроде зовется… Перестрелка становилась все интенсивнее, очереди все длиннее, злее, упорнее, расточительнее. Словно враждующие разом освежили в памяти китайскую народную мудрость: лучше экономить на рисе, чем на боеприпасах… Бой стал смещаться вправо. Игорь, припадая к земле, двинулся в противоположную сторону, мечтая лишь о том, чтобы на кого-нибудь не наткнуться: не хотелось ему стрелять незнамо в кого, неизвестно за какие идеалы. «Стой!» – настиг его крик из кустов орешника, которые он решил обогнуть по дуге, предчувствуя в их подозрительном молчании угрозу. Он рухнул на скованные наручниками и обремененные пистолетом руки и, вытянув их, покатился в сторону. Из кустов грянула очередь – как раз в то место, с которого он укатился. Игорь вскочил на ноги и, скорчившись в три погибели, припустил зигзагами прочь, совершенно не полагаясь на неизменность траекторий пуль, выпускаемых заведомо плохими парнями в безусловно хороших, всегда норовящих просвистеть мимо уха, в худшем случае – задеть рукав пиджака. Наверное, не был уверен, достаточно ли он хорош, чтобы вопреки всему в живых, здоровых и невредимых остаться. Тут уж как судьба решит, как случай кости бросит; кто в живых остался, тот и хорош. Судя по накладывающемуся друг на друга грохоту, его пытались достать сразу из двух стволов. Но вот в однообразные обертоны калашей вкрался какой-то посторонний звук. Игорь перекувырнулся через голову и покатился под уклон, заботясь лишь о том, чтобы не остаться безоружным в этой переделке. Одинокое дерево, к счастью, остановило его в двух шагах от неглубокого, но довольно каменистого ущелья. Игорь сел, прислонившись к стволу спиной. Руки расслаблены, глаза зорко следят за близким горизонтом – вершиной пригорка, с которого он скатился. Если они дураки, то выбегут с автоматами наперевес – стреляй, Арнольдик, не хочу! Если нормальные, определить их можно будет только по едва заметному колыханию травы. В небе показался выкрашенный в милицейские цвета вертолет, отвлекший шумом своих винтов внимание его преследователей. Вертолет заложил пологий вираж, словно пытаясь охватить всю картину боя, который, судя по участившимся паузам между выстрелами, то ли подходил к концу, то ли вот-вот должен был перейти в рукопашную в виду истощения боезапаса. Не обогнув и половины предусмотренного виражем пути, вертушка вдруг дернулась, запнулась и камнем рухнула вниз. Игорь ждал вспышки с грохотом, однако ни того, ни другого не последовало. Как выяснилось позже, вертолет упал на откос и мягко съехал в ущелье по отлогому склону. Пренебрегая опасностью (а может, позабыв о ней от волнения), Игорь бросился к месту падения. На его счастье преследователи то ли забыли о нем, то ли, сочтя убитым, утратили к нему интерес. Как бы то ни было, но пули над ухом не визжали, автоматы сзади не трещали, так что бежалось ему с комфортом. Ущелье постепенно мелело, но Игорь, рискуя быть замеченным и обстрелянным, продолжал бежать поверху. Видимо, считал это меньшим злом, чем галька, устилавшая дно, по самой сердцевине которого вилась узенькая ленточка влаги – летний вариант бурной горной речки. Завидев лежащий на боку вертолет, он ползком подобрался к краю ущелья и опасливо выглянул за его кромку. Ни вокруг вертолета, ни внутри не было заметно никакого движения. Впечатление, словно вертушка – часть живописного ландшафта. Ни дыма, ни пыли, ни воплей о помощи… Поколебавшись, Игорь приступил к вдумчивому спуску. Галька под ногами заворчала так громко, что он остановился и вновь, в который раз, внимательно огляделся. Затем разозлился и побежал. Мысль о коварной ловушке вынудила его обойти вертолет кругом, держа пистолет наготове. Другая мысль – параллельная – уговаривала не тотчас стрелять во все, что шевельнется. Стрелять не пришлось: ничто, кроме марева, не подавало признаков жизни. Рядом с люком на влажных камнях лежал человек в милицейской форме. Из страшной рваной раны на голове еще сочилась кровь. Игорь попытался приложиться тыльной стороной ладони к шее пострадавшего, но длинный ствол пистолета не позволил ему реализовать свое намерение. Постояв в нерешительности, заглянул в люк. То, что он там увидел, бодрости ему не прибавило, хотя любого другого на его месте вывернуло бы наизнанку. Игорь вернулся к единственному, чудом сохранившемуся в относительной целости телу. Опустился на колени, положил пистолет на камни и попытался нащупать за ухом раненого пульсирующую жилку. Безуспешно. Он осторожно перевернул человека на спину. Парень примерно его возраста, неподвижные голубые глаза, мокрые от слез щеки… Мозг еще раздумывал над внезапно всплывшей в памяти сентенцией («тело убитого принадлежит государству, душа – Богу, ну а ближним в удел – вечная память»), а руки его уже шарили по карманам. Ключ нашелся в пистончике форменных брюк. Зажав его зубами, Игорь попытался согласованными усилиями рук и рта попасть в узенькую скважину наручников. Трудность операции усугублялась вынужденным молчанием исполнителя, то есть полной невозможностью покрыть пусть не самым отборным, но хотя бы каким бы ни будь матом не только изобретателя, производителя и применителя этих приспособлений, но и создателя дурной головы на дурацкой шее, не позволяющим придать идиотскому ключу нужное положение в бестолковом пространстве. Долго ли, коротко ль, но немая божба была услышана: ключ врезался в замок, поскрежетал, повернулся и вот, пожалуйста, браслеты отброшены, рот освобожден от постороннего предмета, а ругательства как не шли, так и не нейдут с языка. Страшная догадка ошеломила Игоря: неужели он бежал сюда именно за этим, повинуясь бесхитростной логической связке: где менты, там и наручники, и ключи от них? Его слуха коснулась внезапная тишина: боевой фон исчез. Ни выстрелов, ни взрывов, только заходящее солнце над лесистыми склонами, теряющиеся в дымной дали хребты гор и далекий звон комара. Нет, двух комаров. Даже трех… Игорь обернулся и зорким орлиным взором различил в небе три увеличивающиеся в размерах точки. Опять вертушки. Пожалуй, с него достаточно. И он споро припустил на другую сторону ущелья, туда, где отдельные купы деревьев постепенно переходили в лес, где можно было затаиться, переждать и решить, наконец, что же ему делать: куда идти, кого и о чем спрашивать. Чем глубже он в этот спасительный лес углублялся, тем глубже разочаровывался. Простая прямая пропорциональность, подтверждающая незыблемое правило реальности: чего ожидал, того не получишь; ожидай того, чего не ждешь… Ожидать встретить в этой горной глухомани лес с расчищенными дорожками, ухоженными тропинками, путеводными указателями и заботливо оборудованными лежбищами для пикников, – было сверх человеческих возможностей. Об этом надо знать. Игорь понял, что его информационный голод нуждается в ином, более точном определении. Полное незнание? Абсолютное неведенье? Кромешная тьма? Вот – и тут он в затруднении по причине катастрофической нехватки данных для разумного выбора. Человеку, не желающему афишировать свое наличие, идти по такому лесу – сущая психологическая пытка. Здесь даже расслабленный странник не способен поднять пыли больше, чем подымет ее любой другой. То ли этот лес периодически пылесосят, то ли тряпочкой протирают… Нет, пора это альтернативное брюзжание прекращать. С данной тебе реальностью следует сообразовываться, а не выражать претензии к отдельным аспектам ее содержания. Хотя благодарить за то, что она вообще есть, это, конечно, уже перебор; пресмыкательство перед неизвестностью. Впереди по наугад выбранному курсу послышались голоса. Игорь смущенно шмыгнул в аккуратно подстриженные, заботливо подвязанные кусты, внутренне стыдясь своего укрытия. Залег, торопливо провел невооруженной рукой по почве. Блин! – ни шматка грязи, чтобы демаскирующую личность обмазать, слиться сопаткой с матушкой природой. Пришлось прикрыться рукавом. – Послушай, брат мой, ну сколько раз тебе повторять, – донесся до Игоря чей-то умоляющий о снисхождении голос, – я простой инок, монах, живу в схиме, Богу молюсь, что ты ко мне привязался? – Раз инок, значит, от кого-то скрываешься. Честные люди так себя не ведут. По лесам шастают не в одиночку, а группами. Причем по делу: кто охотится, кто грибы собирает, – отвечал кто-то уверенным, не ведающим сомнений и жалости тоном. – Ты что, об отшельниках никогда не слыхал? – Слыхал, что есть такие типы, отказавшиеся от общения с людьми из страха пригодиться им на что-нибудь. В общем, ничего хорошего… – Так и знал, что ты атеист и безбожник. Креста на тебе нет! – Слышь ты, инок-валенок, фильтруй базар! Я тебе не кто-нибудь, я – плейбой, студент Международной Академии Плейбоизма. А в нашу Академию без креста на себе лучше не соваться. Засмеют… Вот, смотри, отшельник-мошенник, вот тебе крест! Двести грамм, девяносто шестая проба, причем, заметь, кованый, а не литой… Игорь отнял рукав от лица – взглянуть одним глазком на это чудо природы. Неподалеку от него, в пределах членораздельной слышимости стояли двое. Один – в охотничьем прикиде с иголочки: с винчестером в руках и белым пробковым шлемом на голове. Другой в спущенных на бедра штанах, поддерживаемых руками, и в чем-то вроде хламиды на торсе, в которой чувствовалось что-то латиноамериканское. Гигиеническое состояние одежд последнего вполне соответствовало представлениям читательской общественности о схиме, схизме, святости, равно как и об окопной войне, где исполненные милосердия солдаты предоставляют себя живыми на потеху вшам, мертвыми – на пропитание стервятникам… Первый между тем выпростал из-под рубашки действительно впечатляющих размеров бижутерию. – Ух ты! – сказал отшельник. – Я не об этом… – А я об этом, – настаивал охотник. – Я о вере. Если бы ты действительно в Бога верил, ты бы отпустил меня, а не гнал бы в неволю в этот сущий Вавилон. – Не разводи демагогии, топай, давай, недалеко уже до стоянки нашей осталось. А там мы тебя в джип и в город. Что-то мне подсказывает, что ты не тот за кого себя выдаешь. Вот мы это и выясним. Вдруг что-нибудь и обломится студенту. А то в этом Южноморске денег не напасешься, цены – как в Париже! – Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль зависти и ржа скупости, но собирайте их на небе, – возгласил вдруг отшельник, сопровождая свой торжественный призыв соответствующим жестом, отчего его штаны, лишенные дружеской поддержки рук, рухнули к его стопам. – Ага, слыхали, – кивнул охотник. – Там дивиденды выше. Заоблачные, как в пирамиде братьев Мавроди… Не дави на психику Писанием, фраер. Подбирай штаны и топай! – О род неверный и жестоковыйный! Доколе буду терпеть вас! – изрек инок в сердцах. Затем нагнулся, натянул штаны на чресла и продолжил свой крестный путь под конвоем невозмутимого гонителя. Игорь (как, наверное, и читатель) уже собирался распрощаться с ними, подумав напоследок о бо́льшей теологической пригодности древних одежд, в которых можно выглядеть бедно и непрезентабельно, но не нелепо, как в современных, когда отшельник вдруг резко остановился, обернулся, разодрал на себе свои хламиду, уселся в пепел (которого не было, по крайней мере, визуально) и сказал: – Не пойду я на муки своими ногами. Либо отпусти, либо неси на руках, нехристь! – Вот он – момент истины! – радостно возопил охотник. – Недаром я подозревал, что никакой ты не инок, не отшельник, не Божий человек. Был бы Божьим, с радостью на муки бы отправился, потому как это самый верный способ угодить на небеса обетованные. Так что колись, давай, кто ты и от кого и почему скрываешься? – Не скажу! Что, пытать будешь? – Не сейчас, – успокоил охотник. – Сперва отмыть тебя надо, отпарить, а то прикоснуться боязно… – И отмытым не скажу! – Это хорошо. Раз проявляешь такое упрямство, значит, есть что скрывать, значит, и плата за тебя будет достойной… – Сам не знаешь, какая будет тебе за меня плата, – вдруг вкрадчивым иезуитским тоном сообщил лжеотшельник. – Скрываюсь я потому, что случайным образом опасную тайну узнал. Если откроюсь, какую, то и тебе придется скрываться. Не станешь же ты меня убивать только из-за того, чтобы никто не узнал, что ты эту тайну знаешь… – На понт берешь, отшельник? – подозрительно осведомился студент. Отшельник презрительно не отреагировал. – Ладно, – решил его конвоир. – Намекни, каков характер твоей тайны. Если я решу, что действительно опасна, отпущу на все четыре стороны. А если нет – извини… – Слово чести? – Слово плейбоя! Отшельник встал, огляделся и, конфиденциально понизив голос, произнес: «Маньяк». – Какой еще маньяк? – Сексуальный, какой еще может быть… – Ну, сексуальный маньяк, ну и что? – недоумение плейбоя готово было смениться разочарованием. – Не что, а кто! В этом все дело. Я случайно узнал, кто он. – Ну и доложил бы куда следует. – Если б доложил, давно бы червей в могиле кормил. Теперь-то ясно?