– А… а где… Ванда Митридатовна? – разразился наконец клиент законным вопросом. – На задании, – последовал ответ. – Думаю, в ваших обстоятельствах моя помощь окажется существеннее… – А вы кто? – не удержался Кульчицкий от глупого вопроса. – Ясновидящий? Хиромант? Экстрасенс? Астролог? – Берите выше, Станислав Эдуардович, я генерал ФСБ Владлен Лаврентьевич Копысов! – То-то думаю, почему это при виде вас мне вдруг Николай Чудотворец вспомнился?.. 2 Это была уже третья или четвертая гостиница, в которой он за последние несколько дней находил приют на ночь. Все они были неразличимы, как патроны в обойме. Русифицированные уголки американских представлений о комфорте. По чести говоря, он затруднился бы сказать, в котором из них в данный момент находится, в «Тритоне», «Фанагории» или «Киматое». Телефонистка разбудила его ровно в семь утра, как он и заказывал. Поблагодарив, он вновь откинулся на подушку и предался краткому пятиминутному аутотренингу: «Я владею собой, я спокоен, полон достоинства, чванства, спеси и прочих признаков невозмутимости…» Когда он вернулся из ванной помытым, побритым и прилолосьоненным, обильный завтрак уже поджидал его на небольшом столике между двух кресел. Стандартный набор из яиц, бекона, тостов, джема, кофе и апельсинового сока. Основательно подкрепившись, он быстро оделся и вышел, предварительно удостоверившись в зеркале прихожей, что выглядит в полном соответствии с переживаемым моментом: в одной руке кейс, в другой – кукиш в кармане, во рту жвачка, в заднице – мандраж. Вроде ничего не перепутал… Проходя через вестибюль, засек двух гавриков, мысленно отметив, что полку прилипал явно прибыло и класс их заметно повысился: на пятки не наступают, за прессой не скрываются, шнурки на башмаках то и дело не завязывают. Ну что ж, господа, настроение погожее, вид у нас пригожий, все мы тут свои в сосиску, в сардельку, копченую колбаску, – побегаем? И, ссыпавшись с парадного крыльца, Аскольдов моментально смешался с толпами спешащих на службу клерков и клересс. Он шел не оглядываясь, проявляя профессиональную ловкость в уличной суете. Там между двух патрульных протиснется, сям – в средину оравы мойщиков окон замешается, а то глядишь – уже с каким-нибудь пенсионером в спортивном прикиде от инфаркта мелкой трусцой улепетывает… Преодолев таким образом несколько кварталов, с удовлетворением отметил, что город больше не выглядит райским уголком – чистым, ухоженным и безопасным. После чего остановил такси и велел отвезти себя в порт. Однако по дороге передумал, сунул таксисту двадцатидолларовую бумажку и попросил подождать его возле гастронома «Библейская кухня». Таксист пожал плечами, остановился, заглушил мотор, достал из бардачка Пролегомены И. Канта и углубился в параграф 36 с явным намерением уразуметь, наконец, каким же образом возможна наша матушка-природа. Аскольдов между тем, плутая среди жертвенных тельцов, овнов, голубей и козлов отпущения, расчетливо прикидывал, не пора ли ему уже реагировать на топтунов и пытаться уйти в отрыв или еще слишком рано и ребята пока не готовы сделать вид, что упустили объект с тем, чтобы верней за ним увязаться? Побродив еще немного среди обреченной на заклание живности, он перебрался в овощной отдел, где, улучив минутку, скрылся в подсобных помещениях. Не обращая внимание на недоумение персонала – продавцов, грузчиков и администраторов, – добежал до служебного входа и спрятался за широко распахнутой дверью, в которую дюжие молодцы в фирменных библейских робах вносили один за другим холщовые мешки с луком-пореем. Спустя семнадцать мгновений, двое запыхавшихся парней вихрем вылетели из дверей во двор, где разделившись, помчались в двух возможных направлениях его отрыва, заглядывая по пути в мусорные баки, пустые контейнеры и канализационные люки. Аскольдов, обождав пока эти двое скроются с глаз, облачился в припасенный хитон и, как ни в чем не бывало, двинулся к другому выходу, возле которого такие же дюжие парни разгружали фуру с израильской земляникой. Водитель фуры, благоустроившись в тени, попивал ледяной нарзан и пощелкивал кроссворды в газетке. Аскольдов обогнул грузовик, открыл кабину и спрятался за креслами в спальном отсеке под каким-то тряпьем. От тряпья несло кислым потом дальних странствий и случайных попутчиц, хотя эти фуры наверняка дальше аэро – или морского порта не забирались. Из кузова долетала пролетарская ругань вперемешку с мелкобуржуазными прибаутками поторапливающего работяг менеджера. Кабину слегка покачивало мелкой килевой качкой. Аскольдова стало клонить в сон. Чтобы не заснуть, принялся вспоминать разные разности. Как то: девушку на унитазе, примитивные шуточки фашистиков, ночное купание среди звезд в обществе платных ундинок… Потом попытался вообразить ожидающую его в случае успеха сумму. Получилась внушительная куча зелени, почти стог. Так ведь и работа у него не приведи Господь. Это тебе не землянику или лук-порей разгружать с перепою. Это куда более тяжкий и неблагодарный труд. С гонорарами, но без всякой славы, кроме дурной. Гонорары, правда, изрядные, есть из-за чего корячиться, в сюжетных фантазиях изгаляться. А ведь до сих пор попадаются такие субчики, которые убивают бесплатно! Как вспомнишь о подобных недочеловеках, так жить не хочется! Убивать бесплатно – великий грех, потому что корысть всем понятна, даже небесам, тогда как немотивированный деструктивизм ясен только некоторым фрейдам и фроммам, от которых твое спасение никак не зависит. Так стоит ли это удовольствие того, чтобы рисковать личной вечностью? Нет, не стоит. Ясно, как день, внятно, как благая весть. Хотя, разумеется, людской хулы и профессионалу не избежать. Небось, завтра опять объявят, что такой-то сякой-то зверски убит. А что там зверского? Дырка в думной голове? Зверски убивают только любители: всякие пьяницы и маньяки, да те лишенные коммерческой жилки кровожадины, которые отчаялись найти на намеченную жертву приличный заказ. Профессионалы убивают надежно. Им нужен труп определенного человека, а не истерзанная плоть, когда даже родные и близкие затрудняются опознать твой объект, а уж заказчики и подавно. Бывают, конечно, исключения, – если свирепый клиент платит дополнительно за «художества», – устрашения своих конкурентов ради. Однако настоящие профессионалы на это, как правило, не идут. Сказывается на нервной системе, знаете ли. В следующий раз можешь без особых указаний и дополнительных выплат накуролесить с трупом Бог весть чего, а это чревато дисквалификацией, то есть ведет прямым путем бесчестия к бесплатным умерщвлениям… Все же он, наверное, задремал, потому что когда решил глянуть, что там происходит и много ли еще осталось до полной разгрузки, обнаружил, что грузчики сошли с ума и вносят ящики с земляникой обратно. Может, червивые попались? Да нет, не может быть! Откуда в святой земле черви?.. Тут он догадался посмотреть в другую сторону. Глянул и обмер: перед ним расстилалось совершенно пустынное поле, если не считать нескольких транспортных самолетов, возле которых толпились прожорливые фуры. Аскольдов быстро переменил хитон на летную форму наземных служб аэропорта и выбрался из кабины. Сверившись с часами, с облегчением убедился, что времени для того чтобы занять облюбованную позицию и изготовиться к стрельбе у него достаточно. Добравшись до здания аэровокзала, он нервно обозрел необозримое море лазури, безнадежно реющее над головами дальтоников, и, волнуясь, словно перед премьерой, вошел внутрь. Архитектор аэровокзала был так любезен, что предусмотрел для комнаты отдыха диспетчеров раздельный санузел, глядящий своими матовыми окнами на летное поле, в частности на ту его часть, где имеют обыкновение замирать самолеты с особо важными персонами на борту. Это не было упущением, поскольку в таких исключительных случаях весь аэровокзал со всеми своими закутками обследуется службой безопасности, и в самых уязвимых местах устанавливают посты, зачастую в виде снайперов, подстерегающих других снайперов. Вот он сейчас и преобразиться в такового. Шлем на голову, кожаную безрукавку на торс, высокие ботинки на ноги, дымчатые очки на переносицу, уоки-токи на подоконник, позывные – в эфир. Я – сорок первый, как слышно, прием? Квадрат пять-восемь под прицелом: мышь не прошуршит, орел не пролетит, злые духи безнаказанно не начудачат… А вот и встречающие показались собственными откормленными, словно на убой, персонами. Должностные лица должны легко опознаваться по сытым шеям и внушительным седалищам. И они опознаются. Легко. Проверим зрительную память на прищур, не слишком отвлекаясь на мистическую связь, существующую между прицелом и мишенью (аналогичную той, что взаимно томит тестикулы и матку даже тогда, когда осуществитель этой связи – пылкий проводник фертильных идей Создателя – является на рандеву в резиновом макинтоше). Этот дородный дядя с обманчиво-профессорской внешностью крупного массовика-затейника явный мэр. По утрам любит интеллектуально подзаряжаться раскладыванием пасьянса. Относится к сословию людей, для которых нет ничего ужаснее часов без стрелок, земли без горизонта, десерта без рокфора и дельной мысли без высказывающей ее головы. На выборах обещал народу не только финансовое, но и социальное благополучие. Многие до сих пор недоумевают, что он этим хотел сказать. Его труп больше, чем на пятьдесят грандов не потянет. Начальник муниципальной полиции. Так сказать, местный шериф. Обожатель гаванских сигар и полных блондинок. Любит повторять, что-де это там, в ваших столицах надо умертвить с дюжину граждан, предаться людоедству или унизиться до терактов, чтобы ваша милиция обратила на изверга свое правоохранительное внимание. А у нас в Южноморске достаточно какому-нибудь негодяю сплюнуть на тротуар или бросить окурок мимо урны, как немедленно подойдут двое статных молодцов в красивой форме и вежливо поинтересуются: кто его рожал и где он воспитывался, что вытворяет эдакое непотребство в общественном месте. Самое малое наказание, какое его ждет – это неминуемый, как возмездие Господне, штраф!.. За такого болтуна можно запросить тонн тридцать зелени, хотя больше двадцати вряд ли предложат. А это его конкурент – начальник районной милиции полковник Сичинава. Мегрел по национальности, русский по убеждениям и хороший мужик по состоянию души. Если верить отзывам подчиненных. Мечта детства – стать генералом. До сих пор претворяет в жизнь. Поэтому по утрам, прилежно примеряясь к желанному чину, читает не газеты, а милицейские сводки. Большой любитель застолий, тенниса, красивых женщин и эффектных поз. Потянет тысяч на семьдесят, хотя исполнителю достанется, дай Бог, половина… Так, поздравим себя с первой неожиданностью, – вместо прокурора присутствует его зам по кличке Угорь. Обладатель сверхглубокого баритона. Гроза домашних хозяек и потасканных старлеток. Его молчание свидетельствует не в его пользу; создается впечатление, что он смакует мысль о следующем своем подлом шаге. Причем не всем это впечатление кажется обманчивым. Всерьез полагает, что тот, кто хочет стать большим человеком, должен быть смелым, дерзким и коварным не меньше, чем справедливым и рассудительным. Метит так высоко, что у самого дух захватывает. Сегодня его трупешник котируется недорого, тысяч десять-пятнадцать. Но завтра!.. Стоит подождать, повременить, разжиться повадками потенциального объекта. Помощник мэра по общим вопросам. Моложавый и угодливый. Так верит в Россию, что все свои немалые побочные доходы аккумулирует в четырех швейцарских банках. По слухам, пишет для мэра большинство речей. Считает великим достижением администрации тот факт, что в Южноморске с некоторых пор перестали переводить при расчетах деньги на меру всех вещей – пол-литровые бутылки водки. Объясняет это тем, что будто бы народ узнал смысл денег помимо бухалова. Сам предпочитает измерять свои капиталы акциями нефтяных и электронных компаний американского происхождения. Самовлюбленнейший из ослов. На таких только в Иерусалим и въезжать. Отличное транспортное средство для сластотерпцев, несущих свой крест, – где сядешь, там и слезешь. Ну, может, чуть поодаль, в канаве… Не курит, не пьет, помимо брака ни с кем, кроме секретарши своего патрона, французской любовью не занимается. Ревниво следит за своим здоровьем. Учитывая последнее обстоятельство, бить следует только в голову, чтобы не повредить остальные органы. В этом случае можно рассчитывать тысяч на двадцать пять – оптом, и тридцать три – если в розницу. Во всех иных – мишень для тренировки. Мать честная, да это же Лядов, – истинный хозяин этого городка и, как поговаривают в кулуарах, доброй половины всего черноморского побережья России! Человек, сделавший себя сам (Сам себя поимевший, что ли? Не смешно, Аскольдов, не смешно!). Кроме того, внес щедрый вклад в перевоспитание рода людского. Честь ему и великая посмертная слава! По наивности, присущей всем вкладчикам подобных гиблых проектов, думает дождаться благоприятных результатов еще на своем веку. Является негласным членом ряда заговорщицких организаций, таких, как масонская ложа «Противный Гусь», Мировая Антикоммунистическая Лига Поборников Сионизма, Бутербродная Группа, Мальвазийский Орден, Круг Виолетты, Конгресс Культовых Свобод, Майорат Зенона, Треугольная Комиссия, Опус Геи, Священная Кручина, Союз Русских Народов и Сталинских Соколов и многих, многих других. Известен в подпольных кругах властителей мира тем, что предложил каждому сверхбогатею взять на содержание по небольшому густонаселенному кусочку России и цивилизовать его ради безопасности Западной цивилизации и всего мира в целом. Принявших его предложение попросил держать свои намерения в глубокой тайне во избежание паники на Нью-Йоркской фондовой бирже и буйных проявлений телячьей радости среди националистически настроенных генерал-губернаторов России. Имеет одну слабость – алхимию; и одно хобби – постановку закатов. Мечтает добиться, чтобы местные закаты отличались такой же изысканной утонченностью, какими славятся средиземноморские. Бездыханные телеса сего мужа потянут на вес золота за грамм, – если, конечно, нанимать исполнителя со стороны, а не приказать штатному ликвидатору за двойное или даже тройное сверх обычного вознаграждение, что составит по самым скромным подсчетам сумму с пятью нулями, отнюдь не с единицей в начале. О таком контракте смеют мечтать только самые лучшие из киллерской братии. Прослышав о нем и не получив его, способны решиться на перехват и даже супер-перехват (это когда убирают и мишень и исполнителя мишени, – высший пилотаж!). Рядом с ним, конечно, его правая и левая рука – Жорж Алихан. Темная личность с серыми глазами. Слухами о нем полнится земля и содрогается небо. Некоторые всерьез полагают, что он заключил контракт с самим Дьяволом. Стрелять в такого – дохлый номер. Наверняка у него под шевелюрой стальной панцирь, не говоря уже о более нежных местах, прикрытых тройной бронею. Поэтому за его внезапную насильственную кончину никто не заплатит ни цента, – не поверит. Предъявишь труп, скажут – двойник, подделка… Наконец-то первый крылатый членовоз пожаловал в наш квадрат. А вот и шумная орава репортеров показалась. Эта разновидность рода людского вообще предпочитает передвигаться по жизни стаями, распространяя вокруг себя крик, бред, гам и сияние фотовспышек. Питаются зрительскими клише и словесными отбросами, каковые имеют привычку сдабривать ядом своих комментариев. Ту-тук-тук, бьется кто-то в двери санузла со своими излияниями и выделениями. – Эй, Мартимьяныч, кончай обсираться, нам тоже охота немножко покакать! Имеем полное конституционное право! Аскольдов, не отвлекаясь от зрелища, врубает вмонтированный в уоки-токи магнитофон, разражающийся звуковыми симптомами медленно, но победно преодолеваемого запора. Прыскает из баллончика соответствующими переживаемому моменту ароматами. – Мартимьяныч, что ты жрешь, что так воняешь? – восклицают ужалено за дверью и спешно удаляются. Оптический прицел меж тем показывает самую банальную хронику: вице-премьер, деловито скалясь, спускается по трапу к встречающим коллегам, обезображенным аналогичными ухмылками верных слуг народа. Глядишь и ликуешь: Боже! каким только умникам не доверяют государственных дел! Нет тошнотворнее спеси, чем профессиональная спесь политиков, священников, шпионов и проституток. Напротив, цеховая гордыня золотарей внушает понимание: по делу страдают люди, по делу… Эх, какой исторический момент зря пропадает! Одной обоймой можно сиротский приют на десять лет безбедной жизни обеспечить! Или большой драматический театр в глубинке открыть! Или заупокойную службу во всех храмах мира заказать! Или движение за моральное разоружение с вселенской помпой учредить!.. Интересно, почему они уверены, что собор, который они съехались своим присутствием освятить, окажется православной церковью, а не языческим храмом в честь какого-нибудь Гермеса или Момуса? С этого городка станется учудить что-нибудь подобное… Он отлип от прицела, чтобы унять волнение. Грудь ходила ходуном, в глазах плясали чертики, в голове водили хороводы числа со многими нулями. Неужели и его коснулся наполеоновский комплекс, которым, согласно поверьям спецслужб, страдают наемные убийцы в момент приведения приговора в исполнение?.. Он огляделся, прислушался, нервно обтер вспотевшие ладони о штаны. Чего они медлят, спрашивается? Неужто в самом деле потеряли его в том магазине? Стоило ему об этом подумать, как по уоки-токи раздалась команда, призывающая открыть огонь на поражение по сверхштатному снайперу в районе пятого слева окна на третьем этаже головного здания аэровокзала. Мозг еще растеряно соображал, а тело уже лежало, корчась от страха, под раскрытым окном. Первые пули накрапывающим ливнем ударили в раму: окна брызнули стеклами, стены – кафельной крошкой. Затем все слилось в сплошной однообразный грохот с истошными жалобами рикошетов. Снесенный с постамента унитаз на пару с раздолбанным бачком залил позицию прохладной проточной водичкой. Уоки-токи, как заговоренный, стоял на подоконнике цел и невредим, мало того, пытался уговорить гранатометчиков сменить боевые гранаты на слезоточивые… Тем временем в квадрате пять-восемь произошли разительные изменения. Так, большинство прибывших и встречающих оказались погребены под телами своих самоотверженных телохранителей. Чины кряхтели, икали и стонали под тяжестью дородных спасителей, но мужественно терпели полагающуюся им по сану муку безопасности. Только неугомонные репортеры своими суетливыми скачками от одного государственного мужа к другому (Представьте, что вас вскоре убьют, что бы вы пожелали на прощание вашей стране в лице наших подписчиков? – Приказал бы долго жить!) вносили в эпический трагизм происходящего элементы балаганной лирики. Наконец Аскольдов сумел пересилить себя, схватить молниеносным движением уоки-токи с подоконника и жалобно доложить о своей капитуляции. – Сдаюсь, мать вашу! Хватит дурью маяться! – Бросай оружие в окно, пидорванец долбанный! – предложило ему уоки-токи после короткого раздумья. – Бросаю, разъездяи! – живо откликнулся Аскольдов и в три приема вышвырнул весь свой арсенал, включая баллончик с удушителем воздуха экскрементальными испарениями тела. Арсенал, достигнув асфальта, повел себя довольно странно. Одни предметы киллерского рукомесла раскалывались как обыкновенные пластмассовые игрушки, другие, напротив, как необыкновенные резиновые, подпрыгивали. Немая сцена: одни хлопают глазами, другие щелкают затворами камер. – Ты чё, псих, что ли? – осведомилось уоки-токи. – Сам ты псих! – огрызнулся мокрый от переживаний Аскольдов. – Я всего лишь подставное лицо, не видно разве? – А где не подставное? – А мне почем знать? – пожал плечами Аскольдов. – Мое дело маленькое. Мне присылают сценарий и аванс. Я учу роль, репетирую и выхожу на сцену в оговоренное время в указанном месте. Через день после премьеры получаю свой гонорар и гудбай, Вася! Я профессиональный драматический актер, а не какое-нибудь там хухры-мухры с кровожадными намерениями! – Слушай ты, профессиональное хухры-мухры с драматическими намерениями, тема такая: снимаем сцену ареста матерого киллера доблестными органами государственной безопасности. Твоя задача: отстреливаться до последнего холостого патрона и застрелиться последним. Ты понял, Качалов? – Я не Качалов, я – Аскольдов! Это – во-первых. А во-вторых, я вообще безоружный, товарищ Дзержинский… – Эдмундыча не тронь, сокрушу! – чуть не задохнулось уоки-токи от возмущения. Отдышавшись, сообщило: – Оружие тебе сейчас передадут. Как с краской обращаться знаешь? – Еще бы! – оскорбился Аскольдов. – Да я в пяти боевиках снимался!.. – Если хочешь и в седьмом сняться, постарайся не запороть шестой, – посоветовало уоки-токи. Помолчало и вздохнуло: – Господи, с кем бороться приходится! 3 Хотя и считается в тесном кругу узких специалистов, что человек, находящийся на границах эктоморфии и церебротонии, не в состоянии поставить себя на место человека, мающегося меж Сциллой эндоморфии и Харибдой висцеротонии, но попробовать-то можно? В худшем случае сделаешься мучеником гипногогических видений. В лучшем – исследователем того непознанного, которое в принципе непознаваемо. Поскольку Игорь, принимая «добруху», не был окрылен академическим намерением узнать изнутри о чем говорят визионеры, медиумы и мистики, иначе выражаясь, не горел желанием оказаться в курсе чужого бреда, а скорее напротив, мечтал обрести самое себя в пределах собственного организма, то его, естественно, не отвлекали от дела заботы и хлопоты верификации, приводящей узренное в словесное соответствие с желаемым. Из сказанного неумолимо следует, что озарений одурманенного Игоря не затмевали суетные сопоставления своей особы с Адамом, созерцающим миг за мигом чудо обнаженного до последней нитки бытия. А коли так, то никто не донимал его вопросами: – де почему ты не чувствуешь себя Богом накануне Творения, ведь это откроет перед тобой степные просторы для сокровенных истолкований? Но если бы и донимал, ответа вряд ли добился бы. Кем бы Игорь ни был на самом деле, к славному племени англосаксов, которых с младенчества случают с Библией, дабы они затем всю жизнь блаженствовали в плену заповеданных персонажей и завещанных сюжетов, он явно не принадлежал. Ни Благодать, ни Преображение не досаждали его нервным центрам своей мнимой неизбежностью. Его интересовали вещи куда более простые в своей необъяснимости, и он надеялся, что когда их узрит, то поймет, не прибегая к высокодуховной терминологии вроде «Блаженного видения», «Сат Чит-Ананда» или «Дхармакая Будды». Правда, кое-какие чудеса, которых не заметить было нельзя, с ним все же произошли. Флер пространства и призрачные тиски времени оставили его с поспешностью, не достойной лучшего применения. Причем взамен ему не было даровано счастье пережить состояние непрерывно изменяющегося апокалипсиса. Ничто у него не из чего не состояло, не создавалось, никуда не длилось и почти ничего книжного не напоминало. Ощущал ли он себя гулякой праздным интеллигибельного мира или трудящимся пролетарием сенсибельной вселенной – сказать трудно. Но, судя по тому, что достигнутые им радость и блаженство не подвигли его на самолюбование, а полнота переживаний не внушила безграничной гордости за свои добродетели, Игорю можно было смело отказать также и в галльском происхождении. В довершение всех бед, он так и не смог почувствовать в себе потенций Всемирного Разума, – очевидно, по причине отсутствия в нем всяких признаков дверей восприятия, вечно нуждающихся в срочной очистке. Вообразить же эту дверь со всеми ее традиционными атрибутами, модусами и аксессуарами, от которых ее принято тщательно очищать, дабы то сущее, о существовании которого он, возможно, слышал, или подозревал, предстало перед ним в ореоле бесконечности (не подлежащей ни осмыслению, ни уточнению, ни чему-либо еще, кроме фимиама восхищения), не достало Игорю ни сил, ни знаний, ни намерений. Всё, на что хватило ему его душевной немочи, – это не сводить увиденное к простой регистрации текущих сомнений. Надо думать, именно поэтому крокодилы не лобзали своими живительными поцелуями филейные части его астрального естества, а Таинственный Истолкователь воздержался от комментариев по поводу сюжетных ходов и перевоплощений персонажей его эйфорических видений. Вот мальчики носятся с мячом по асфальтированной площадке детства. Который из них он? Неужели тот, чьими глазами их зрит? Чьими же?.. Но мальчики с зеркалами общаются редко и неохотно… Вот море лиц, словно Лики Бога, отражается в водах Творения. Какое из них твое? То, что глядит на тебя глазами влюбленного идиота?.. Нет, господа, страшны не видения, а те полоумные идеи, которые они иным поднаторевшим в трансах натурам способны внушить. Например, что будто бы для Бога не существует ничего, кроме Него Самого, все прочее – химеры, миражи, ошметки глюков, брызги бреда, лепет бормотания, нирвана хаоса. Или, что будто бы Господь есть Бог своих невменяемых прихотей, энергичный сподвижник личного сумасшествия, вечный статист-постановщик собственных припадков. И так далее… Но тому, кто целью обуян, чье непознанное лицо выражает терпение, надежду, ясность духа и напряженное вниманье мнемы, к счастью, увы, не до Бога, он пережидает эти откровения со смирением очередника блокадной давки за пайковым хлебом, и совсем не стремится проникнуть в разверзающиеся перед ним тайны, словно понимая – кристальным разуменьем изголодавшегося сознания, – что непостижимость тайны есть залог ее очарования, ибо кто же согласится ее исповедовать, будь она хотя бы в принципе постижима? Он терпеливо вчитывается в инструкции, которыми доброхоты не поленились снабдить свой препарат: а) если какая-нибудь не очень приятная мысль закрадывается во время «полета» вам в голову (например, евангельское «горе приносящему соблазн»), то не старайтесь понапрасну выдворить ее вон из подкорки, – это путь поверхностных натур; риньтесь смело ей навстречу, постарайтесь дознаться, каким ассоциативным образом она в вашей голове оказалась; стоит вам вспомнить это и негативное воздействие ее будет полностью нейтрализовано; не бойтесь углубляться в распутывание ассоциативных нитей и узлов – в этом состоит одно из первоначальных удовольствий действительного путешествия… б) помните: когда ваше пошлое здравомыслие спит, просыпается ваша истинная душа, а не эрзац-заменитель, созданный общими усилиями рассудка и слезных желез… в) если в процессе «полета» вас озарит, что вашей личности не существует, не впадайте в панику, воспримите эту истину с пониманием, ибо личность, как высшее проявление человеческого, есть всего лишь произвольное допущение, нескромная гипотеза, возведенная в догмат силой религиозного недомыслия, свойственного всем вероисповеданиям, берущим свое начало на Ближнем и Среднем Востоке, в которых личность необходима, прежде всего, в сугубо юридических целях, – чтобы было кому нести персональную ответственность за хаос, что так и не смог обуздать библейский, а до него – авестический – Творила… и поражается их прихотливости не меньше, чем их бессилию помочь ему в его блужданиях, из которых смутно помнится, как по сумрачно прямым улицам какого-то нарочито красивого города его преследовал некто верхом на чем-то – то ли лошади, то ли танке… и терпение его, в конце концов, вознаграждается (в трансах и не такое бывает). Он видит чей-то смертный час рождения: неподвижно распростертые тела, чьи анатомические подробности скрывают полусогбенные фигуры, облаченные в сапфировые одежды ангелов или бесов. Который же из распростертых он? Чья душа, отлетая, озирается в растерянности, не зная, какую из опустевших темниц благодарить за кров, за приют, за компанию? Разумеется, ту, что разразится ритуальным воплем покидаемого духом тела: Или, Или лама савахвани! Но ни одно не издает ни звука, ни вопля, ни стона, прекращая трепетать клетчаткой в угаре разложения. Кому и что ей прощать, – вот что душа желает знать, заведомо согласная простить все. А коли так, то какая ей, собственно, разница? Придумай что-нибудь понепростительнее и – прости. Все равно – ниже беса не опустишься, выше ангела не взлетишь. Оттого и тяжелы так трупы наши, что легкость их оставила вместе с душами. Единственный способ выведать хоть что-нибудь у себя о себе – действовать методом исключения. Из правил. Из смысла. Из кавычек контекста… Вот девушка, испуганно вздрагивающая с периодичностью нервного тика. И с той же размеренностью шепчущая что-то о неотвратимом возмездии. Дорога, по которой она идет – не обычная дорога: не тротуар и не мостовая. Это скорее похоже на перрон. Так и есть, вот люди и чемоданы. А вот и поезда. Справа вереница зеленых вагонов, слева вереница зеленых вагонов. На вагонах таблички с указанием маршрутов. Он вчитывается в знакомые названия и не может удержать их в памяти… Это неспроста, думает он. Это чтоб ее не нашли. Его беспамятство – гарантия ее безопасности. Так он об этом и говорит другой девушке, девушке с чудным именем, также выпавшим из памяти. С ней у него иные отношения: простые, доверительные, заговорщицкие. Он пьет кофе, она его обслуживает. Счет, пожалуйста, а в счете – записочка: прочти и сожги. Или съешь… И опять он понимает каждое слово, но общий смысл ускользает от него… Эврика! – осеняет его. – Записать все эти отдельные слова в порядке возникновения в пространстве слуха! А заодно заснять на пленку мимику этого непроницаемого парня, так искусно прикидывающегося тем, кем ему пришлось стать в силу неизвестных причин. Да и вот этого мужика, нарочито неторопливого в движениях, роняющего слова, словно капли, точащие камень (или темя) – тоже не помешало бы зафиксировать. Особенно сейчас, когда его глаза угрожающе пусты, как жерла заряженных и изготовленных к стрельбе орудий… Тривиальное сравнение вдруг оборачивается буквальным предсказанием. Судя по интенсивности разрыва, разрушений, радиуса действия сшибающей с ног волны, они попали под обстрел не обычных сто двадцати двух миллиметровых гаубиц, а калибром повыше… Крики, стоны, удушливый дым, артиллерия бьет по своим… Кажется, его задело осколком. И не одним… Игорь вновь возвращается в беспамятство и обнаруживает себя под скошенным потолком мансарды, трезвым в лежку поперек софы. Напротив, на ложе, застеленном шкурой искусственного леопарда, резвятся два обнаженных женских тела. В паузах их мурлыкающих постанываний слышно как капает в душевой вода из изношенного смесителя. В комнате имеется еще стол с остатками трапезы и пара не внушающих доверия стульев. Где здесь могут обитать письменные принадлежности? Собственная слабая усмешка служит ему ответом…