Благополучно добравшись и запершись в ванной, устроились кто на чем (девушка на крышке биде, плейбой – на бортике ванны), закурили, затянулись, промолчались, встретились взглядами. – Это было искусственное оплодотворение, – тихо молвила девушка. – Я сама вас выбрала. Нужен был донор, и я выбрала вас. Это вовсе не значит, что вы что-то мне должны и чем-то обязаны. Скорее уж я ваша должница… – Но каким образом… – начал, было, Станислав Эдуардович и умолк, задумавшись. – Аня… Анна Сергеевна помогла… Станислав Эдуардович трубно раскашлялся, ошибившись при затяжке горлом. – Представляю, что она вам обо мне наговорила… – Ну что вы! Совсем наоборот, – горячо возразила девушка. – Она считает вас удивительно серьезным, надежным и заботливым человеком… Кульчицкий бросил на девушку пытливый взгляд: это что, прикол, или как? Но девушка не потупилась, хотя и поспешила внести некоторую ясность. – Правда, она не слишком высокого мнения о вашем интеллекте, но… но это ведь для мужчины не главное? – Где уж нам уж за ней уж угнаться! Мы простые саксаулы-гетеросексуалы, следовательно, мужланы и лапотники, – с горечью произнес Станислав Эдуардович, дивясь своей уязвленности. – Не надо, Станислав Эдуардович, не сердитесь на нее, она просто очень несчастный человек… Кульчицкий был ошарашен: меньше всего Анна Сергеевна походила на несчастную женщину. Если она несчастна, то кто же счастлив? Хотя нет, это он хватил не подумавши. Счастливой она тоже не казалась. Она производит впечатление… как бы это выразиться поскучнее, понаучнее?.. Вспомнил! Она – функциональна!.. – А о ребенке вы подумали, Машенька? Каково ему будет без отца, да еще и искусственным? Легкая тень набежала на лицо девушки. – Он здоровый нормальный ребенок и как бы дальше не сложились обстоятельства, ни в чем недостатка испытывать не будет… Лучше расти вообще без отца, чем с отцом-пьяницей или… Вы не думайте, Станислав Эдуардович, я, конечно, не миллионерша, но и работать с утра до ночи, чтобы поставить его на ноги, мне не придется… Кульчицкий почувствовал себя пристыженным, хотя, задавая вопрос, не преследовал никаких иных целей, кроме гуманистических. – Тем труднее мне понять, почему вы выбрали в качестве донора именно меня. Я уже не молод, да и жизнь вел далеко не примерную… Чем, кстати, этот длинноволосый юноша не подошел? – Кто? Володя? – удивилась девушка. – Исключено! Он же с четырнадцати лет на игле торчит… – Да? – оглянулся Кульчицкий на запертую дверь. – А с виду вроде нормальный парень… – Сейчас – да. Но организм его еще не успел полностью очиститься, поэтому его кандидатура даже не рассматривалась. – Кем? Вами и Анной? И сколько же у вас было кандидатур? – Я понимаю, Станислав Эдуардович, – вздохнула, покорно потупясь, девушка, – я виновата перед вами, поэтому должна все вам рассказать… Но чуть погодя, ладно? А то у меня что-то голова кружится… Станислав Эдуардович едва не обматерил себя вслух, – действительно: мужлан и лапотник! Девушка только-только разродилась, а он ей на унитазе допрос с пристрастием устраивает. Плейбой вскочил, распахнул дверь ванной, подхватил ослабевшую девушку на руки и понес, бережно обнимая это нежное, теплое, молодое, даже слишком молодое тело. Обнимал вовсе не для того чтобы получить плотское удовлетворение, но чтобы защитить. Словом, и нес, и обнимал идейно, – как старший брат младшую подругу. – Может, сестру позвать? – спросил он, благоустроив ее на роскошном ложе. – Не стоит, – слабо улыбнулась она. – Я посплю… – Я буду на связи, вот на всякий случай номер моего сотового телефона, – шепнул Станислав Эдуардович, кладя на прикроватную тумбочку свою визитку и удаляясь на цыпочках из палаты. На пороге обернулся и быстро перекрестил то, что оставил на кровати. – Ну что? Ну как? – подскочил к нему взволнованный парнишка. – Вы сделали ей предложение? – Как назвали мальчика? – вспомнил вдруг Станислав Эдуардович. – Разве она вам не сказала? Она хотела оставить имя на ваше усмотрение. Может, передумала… – Нет, не передумала, – сказал Кульчицкий и, дойдя до лестницы, ведущей на первый этаж, остановился и с твердостью, удивившей его самого, отрезал: – И не передумает. Не надейтесь! В ответ парнишка радостно просиял… Совершенно иной прием ожидал его на улице за кованой оградой. Обычно тихая и безлюдная улочка была забита автомобилями всевозможных марок и расцветок: от скромных «фольксвагенов» и «шкод» до беззастенчивых «бентли» и «кадиллаков». Ошеломленный Кульчицкий не сразу понял, в чем дело, а когда понял, застыл в нерешительности возле сторожки охранников. Недобрая половина несостоявшихся невест блестящего плейбоя не смогла отказать себе в удовольствии взглянуть насмешливым оком на счастливого папашу, выбравшего в матери своего ребенка какую-то безродную шлюшку. – Вызвать такси? – попытался проникнуться сочувствием охранник, но роли своей не выдержал, фыркнул, подмигнул, осклабился. – Спасибо, не надо, – сказал плейбой, и смело двинулся навстречу саркастическим взглядам и презрительным гудкам. И откуда только силы взялись? – идти, улыбаться, ласково здороваться, сердечно благодарить за внимание, поздравления, благие пожелания… – Здравствуйте, Юленька, прекрасно выглядите, рад вас видеть, благодарю за поддержку, очень тронут, приходите на крестины… – Здравствуйте, Кристиночка, вы все хорошеете… И так далее. Все двести с лишним метров. Шел, приветствовал, благодарил, счастливо улыбался, и гудки за ним смолкали, моторы взревывали, автомобили срывались с места, и, визжа покрышками, плюя выхлопами, исчезали за поворотом. – Привет, Кульчуня! – налетела на него телезвездочка с поздравительными поцелуями. – Держи подарок, как раз в тему: «Как стать хорошим отцом»… Тебя подвезти?.. Разве мог он после этого не взять ее с собой к Лядову? Чем-чем, но чернотой его неблагодарность никогда не отличалась. Станислав Эдуардович при этом воспоминании иронически усмехнулся, дождался полного раскрытия и въехал в ворота своего совершенно затемненного дома, – даже на крыльце не горела дежурная лампа в изящном кованом коконе. Неужто Генриетта Петровна опять наклюкалась? Что-то зачастила она в последнее время… Пройдя через гараж в холл, немедленно связался с роддомом, набрав номер дежурной медсестры. – Доброй ночи, извините за поздний звонок. Это Кульчицкий беспокоит. Как там мои? Спят? Все нормально? Он ожидал услышать стандартный успокоительный ответ, однако просчитался. Медсестра была в шоке и долго не могла выдавить из себя чего-нибудь вразумительного, но затем постепенно обрела утраченную членораздельность. Как, разве не ваши сваты забрали ее к вам домой часов в восемь вечера? Да, на трех машинах, с цветами и подарками, в смокингах и фраках. Шутих пускали, оркестр играл, фотографы с операторами сбивались с ног, запечатлевая исторический момент… И ребеночка, разумеется, тоже… И этот молодой, худой, длинноволосый человек, которого вы называете Володей, тоже с ними укатил… Постойте, разве это были не ваши люди? Бандиты? Не может быть! Какие ужасы вы говорите!.. А вы в спальне у себя смотрели? А вы посмотрите, вдруг она там… А то чуть что, так сразу бандиты, а зачем, спрашивается, бандитам мать-одиночка?.. Кульчицкий бросил трубку и рванул наверх, в спальню. В спальне было темно, жалюзи закрыты, но, судя по прерывистому дыханию, в ней явно кто-то находился. Он на ощупь добрался до своей кровати и включил бра над изголовьем. – Эй, – сердито вскрикнула телезвездюлька, открывая глазки и приподнимаясь на локотках, – Кульчуня, ты чё тут делаешь? – Чё я тут делаю? – опешил Станислав Эдуардович, совершенно не ожидавший так скоро встретиться с той, от которой, как ему казалось, он так удачно слинял. – Это ты чё… то есть что тут делаешь? – Я сплю с Лядовым, – самодовольно улыбнулась телеэкранная дива. – Надеюсь, ты не ревнуешь, Кульчуня? Это было бы глупо, тем более, что ты у нас теперь почти что женатик, отец семейства… – Да спи ты хоть с Клинтоном, только не в моей постели! – простонал Кульчицкий. – И не называй меня Кульчуней!.. – Не мели чепухи, Кульчуня, – зевнула дива, опустила голову на подушку, повернулась на другой бок и сонно добавила: – Выключи свет и сваливай, пока Сёмочка из ванной не вернулся… Кульчицкий не постеснялся заглянуть в собственную ванную, в которой, само собой, никого не обнаружил. В трех гостевых спальнях его ожидал тот же результат. Вернее, его отсутствие. Ясно, что звездочка стала жертвой очередного алихановского фокуса. Он мастак по этой части. И ведь не отвез девушку в гостиницу, а к нему доставил: мол, не забывайте ваши вещи в неподходящих для этих вещей местах. Французские тонкости с утонченностями… Кульчицкий спустился в кухню, включил свет и замер, заметив на столе записку. Рвануть к ней, схватить ее, жадно пробежать глазами, ни бельмеса не понять, тряхнуть головой и вновь прочитать – было делом нескольких мгновений. Записка оказалась заявлением об увольнении по собственному желанию от его домработницы Шурыгиной Генриетты Петровны. Причина не скрывалась: в связи с аморальным поведением ее работодателя Кульчицкого С. Э., который, даже сделавшись отцом, без пяти минут семейным человеком, продолжает сексуально безобразничать, принимая в своей спальне особ легкого поведения. Причитающееся ей жалованье Генриетта Петровна просила перечислить на ее персональный счет в муниципальном банке, и в суд на нее за неотработанные по закону две недели не подавать, иначе она вчинит встречный иск о моральном ущербе, понесенном ее нравственным чувством… Станислав Эдуардович как стоял, так и сел, а как сел, так нервным смехом разразился. Не чая остановить своего веселья силой воли, пополз в направлении водопроводного крана, но был застигнут на полдороги звонком на свой мобильник. Звонил зять Яцек. Утешил истерикой в эфире: Staś, wszystko jest stracone! Jeśli z tymi bandytami nie bedziesz negocjować, mnie w końcu do więzienia, do więzienia i tam dokładnie przedawkował![97] Выслушав родственника, плейбой продолжил свой путь по наборному линолеуму в прежнем направлении. Холодная вода оказала обычное отрезвляющее действие. Бандиты национальности не имеют… Утеревшись посудным полотенцем, Кульчицкий впал в глубокую задумчивость. Кого просьбой о помощи беспокоить: милицию, полицию, Алихана, Аникеева или Стоху? А может, к Угорскому обратиться? Что он там в холле за коктейлями ему на уши вешал? Что-то вроде извинений с назиданиями? «– Вы, конечно, понимаете, что я этот злосчастный ордер не по собственной инициативе подписал, меня вынудили… Впрочем, вы и сами отчасти виноваты: не говорю со всеми, но с некоторыми из госструктур лучше дружить, чем конфликтовать. Себе же дороже…» Наконец решил – к кому, шагнул к телефону, но, вспомнив о жучках, передумал, выбежал на улицу и припустил до ближайшего таксофона. Набирая номер, вновь помянул Аникеева добрым нецензурным словом: экс-майор утверждал, что все телефоны-автоматы в радиусе двухсот метров от объекта тоже ставятся на кнопку. Только отдалившись от дома примерно на три улицы и четыре переулка, Кульчицкий позволил себе набрать номер той, что нагадала ему семейное счастье, справедливо рассудив, что ей в данной ситуации и карты в руки. Пусть включает свой астрал и требует фатум к ответу. Пусть ее черное яблочко конкретно укажет, где находится его суженная с его сыном. А тогда уже и к силовым структурам можно обратиться… Дверь открыл картинного вида казак: в белой черкеске, каракулевой кубанке, блестящих сапогах, с инкрустированным серебром кинжалом на поясе. – Вам кого, товарищ? – строго осведомился он. – Как кого? – возмутился Кульчицкий. – Я же и по телефону предупредил, и позвонил условным стуком… – Да? – почесал в затылке казак, сдвинув на лоб кубанку. – Что-то я не заметил. Вы не могли бы повторить? Кульчицкого берет в повторный полон очередная оторопь. Мысль о том, что весь мир сошел с ума и только ему лично Господь отказал в этом облегчении, ввергает его в мистический страх и метафизический трепет. – Я новенький, – вносит ясность казак, – еще не привык, теряюсь… Ну что вам стоит еще раз позвонить в дверь условным стуком? Ну не хотите звонить, то хотя бы напойте, как вы это сделали… – Тук. Тук. Тук-тук-тук, тук-тук-тук-тук, тук-тук, – напевает Станислав Эдуардович безыскусным баритоном. Казак отбивает такт хромовым сапогом, заглядывая в шпаргалку. – Все верно, – расплывается служивый в гостеприимной улыбке. – Извиняйте и соблаговоляйте следовать за мной… сударь. Казак проводит его знакомым коридором с недоступными пониманию профанов фресками на стенах. Коридор заканчивается массивной белой дверью с бронзовой ручкой в виде головы дракона. Дверь отворяется с мелодичным скрипом. – Прошу… Кульчицкий медлит, хочет возразить, что все это он уже видел, неоднократно впечатлялся, что дело у него срочное, не терпящее отлагательств, но передумывает, благодарит и входит в комнату. Дверь закрывается за ним с тем же мелизмом бронзовых петель. Станислав Эдуардович оказался в знакомой просторной комнате, производившей странное впечатление своими белыми стенами, белым, не обремененным лепниной потолком, белым, лишенным узоров ворсистым ковром, белым квадратным столиком в окружении такого же цвета диванов, на котором в белом блюде покоилось совершенно черное наливное яблочко ростом с небольшую дыню-колхозницу. И вновь Кульчицкий ощутил знакомую робость, и вновь, сколько ни старался, не мог эту робость преодолеть – профессиональная развязность штатного плейбоя отказывалась выручать. Станислав Эдуардович примостился на краешке ближайшего дивана, ища, куда бы уткнуться взглядом, чтобы только не смотреть на яблоко. Но уткнуться было некуда. Яблоко манило, сулило, завораживало… Кульчицкий обреченно вздохнул и покорно дотронулся до яблока рукой. Раздался колокольный звон, томительные переливы курантов, яблоко начало исподволь наливаться кровавыми соками, белые тона померкли, почернели, пропали в кромешной тьме вселенской ночи, чью непроницаемость подтверждал сгусток пронзительно-белого света, в который превратилось яблоко. С двенадцатым ударом колокола грянула исполненная участливого понимания тишина, длившаяся ровно столько, сколько понадобилось яблоку для того чтобы обрести утраченную беспросветность. Когда помещение приняло свой прежний вид, напротив Кульчицкого вместо худой, угловатой, темноволосой женщины неопределенных лет, оказался какой-то пожилой генерал при всех регалиях, включая лампасы, галуны, ордена и тугой загривок вершителя солдатских судеб. Станислав Эдуардович был настолько ошарашен, что в течение нескольких минут не мог издать ни звука, лишь невоспитанно таращился на своего визави безумными глазами. Генерал тоже хранил молчание, правда, совсем иного свойства, – молчание уверенного в своей гранитной уместности монумента.