Девушка включила зажигание, но вдруг передумала, заглушила мотор, достала из сумки пачку дарованной Игорем зелени и подозрительно ее разрыла – нет ли чего не кондиционного, увядшего, такого, что и зеленью не назвать. Оказалось, ничего такого, все честь по чести, один Франклин к другому такому же Бенджамену. – Да, Игорек, – расплывается девушка в восхищенной улыбке, – улетный ты парень! Ты только приди сегодня, я тебе такое устрою… – Сейчас ты устроишь нам следующее: выйдешь из машины, станешь раком и положишь ручонки на капот, ясно? – произнес кто-то командным голосом с переднего сиденья. Девушка в ужасе отпрянула. – Подполковник ФСБ Стегнеев, – в лицо ей уставилось раскрытое удостоверение с черно-белой фотографией какого-то неприметного типа, – точной копии того, который, сидя рядом, сверлил ее тусклыми глазами. – У нас есть основания подозревать, что вам известно местонахождение особо опасного преступника… Девушка бросила взгляд в зеркало заднего обзора. Вместо Игоря там сидела пара двойников подполковника и с не меньшим усердием буравила ей затылок аналогичными гляделками. Откинувшись на спинку сиденья девушка дико расхохоталась. – А вот под дурочку косить, гражданка Самотина, Наталья Юрьевна, не надо. У нас это не пройдет… Но и выйдя из машины, и даже приняв предложенную в приказном порядке позу, гражданка Самотина продолжала строить из себя дурочку, трясясь и шатаясь от веселья. Кто знает, может быть она таким образом пыталась проститься со своим неприглядным прошлым? 4 Тот факт, что генерал Дымов отказался прибыть в пансионат «Солнышко», но приказал полковнику Крутикову выбрать для личной встречи подходящее общественное место, свидетельствовал о том, что высокое начальство мудро решило дистанцироваться от проекта, переставшего сулить что-либо, кроме провала. Крутиков генерала понимал и не осуждал, – сам на его месте поступил бы точно также. Но, увы, пока что Альберт Степанович находился на своем месте, следовательно, подлежал в лучшем случае снятию стружки, головомойке и прочим болезненным процедурам со стороны руководства. О худшем думать не хотелось, но приходилось. Тем более, что это было не трудно: прецедентов – хоть стены оклеивай. Достаточно вообразить себя в штанах в полоску и в кителе с золочеными погонами и вся картина ближайшего будущего как на вернисаже: любуйся, содрогайся и тыковку напрягай. Что полковник и делал, исходя из простой аксиомы: своя рубашка ближе к телу. Особенно если ты в ней родился… Это у простых смертных, надоумленных мадам де Сталь, понять – значит простить, а у небожителей из спецслужб прощением дело понимания не заканчивается, ибо жизнь не стоит на месте, но всегда несется на хромой табуретке вскачь. Следовательно, понять и простить – значит подставить. К примеру, щеку Иуде – для поцелуя… Выбранное Крутиковым общественное место отвечало всем требованиям конспирации. Во-первых, расположено было на достаточно, но не чрезмерно оживленной улице. Во-вторых, имело целых три выхода, если считать выходом и крышу здания, в подвале которого это место находилось. В третьих, было свободно от постоя электронных насекомых. Наконец, в-четвертых, приятно радовало бумажник своими умеренными ценами. В общем, идеальное место встречи для двух зубров военной разведки… Альберт Степанович прибыл, как полагается, загодя, проверившись и перепроверившись по дороге относительно внезапного возникновения в своих тылах рудиментарного органа в виде банального хвоста. Бар был заполнен едва ли наполовину. В основном преобладали парочки. Полковник Крутиков, пребывая в роли одинокого мужчины, устроился на высоком табурете за стойкой, подальше от знойной толстухи лет пятидесяти, расточавшей бармену златозубые улыбки. Бармен, без сожаления оставив толстуху и не без сожаления – вафельное полотенце, которым наяривал бокалы, подошел к Альберту Степановичу. – Добро пожаловать! Как насчет Аньки, Катьки или Данилы? Крутиков уставился на бармена сущим двоечником, в очередной раз не выучившим урока. Как ни старался он привыкнуть к этому временному месту дислокации, ничего у него не получалось: всякий раз этот шизанутый городишко подсовывал что-нибудь новенькое, – на корове не объехать… – Ты хто? – прохрипел Альберт Степанович, согласно избранной роли и выбранному гриму кося под угрюмого пасечника, ужаленного сына вольных степей. – Бармен или сутенер? Бармен задумался. – Ой! – расхохоталась толстуха натуральной дурой. – Это же он про виски вас спросил. Кати Сарк, Королева Анна и этот… как его? – Джек Дэниелс, – подсказал бармен и всепрощенчески улыбнулся. – Мы вискарей не пьем, – сообщил полковник. – Нам бы зубровки поядреней, а еще лучше – первачку… – Первачок-с имеется. Но должен вас предупредить, уважаемый, что стоит он раза в три дороже вискаря. – И тот гонят где-нибудь в Турции из бараньего гороха, – вновь встряла в разговор несносная толстуха. – Докатилась Россия! Исконный продукт на откуп басурманам отдали. Скоро квас будем во Франции закупать, а кока-колу в Америку экспортировать… Только железная воля, богатый опыт и особо тренированная психика позволили полковнику Крутикову не вылупиться во все глаза на толстуху, произнесшую пароль. Ну, генерал! Ну, Константин Кузьмич! Ну, Калягин – здравствуйте-я-ваша-тетя!.. Чего-чего, а такого убедительного травести Альберт Степанович от Дымова не ожидал. Просто Дастин Хоффман из ГРУ да и только! Все, конечно, верно, все правильно, все согласно строгим инструкциям конспирации, предписывающим хорошо знакомым между собою агентам видоизменять при тайной встрече свой облик до неузнаваемости, но всему же есть предел! В конце концов, мы же на собственной территории, а не за дальним бугром дурью маемся… – Кха-кха! – требовательно прокашлялась толстуха. Крутиков спохватился и старательно прохрипел отзыв: – А за невестами в Китай ездить… – Ну почему же в Китай? – кокетливо повел плечом генерал-лейтенант Дымов. – Невест пока, слава Богу, у нас хватает. – Разве? – усомнился Крутиков, кивая бармену насчет первачка. – По-моему, скоро всех приличных по заграницам разберут, а нам один неликвид останется. Пароль кончился, пошла сплошная импровизация. Театр двух актеров для одного зрителя. Капустник от ГРУ ГШ РА РФ (Маркировочка – загляденье! Тест для заики. Не кантовать!). – Не все ликвидные норовят замуж за иностранца выйти. Лучшие из них как раз наоборот – мечтают о хорошем русском мужчине… – Знаем, знаем: без жилищных проблем и вредных привычек. Что на деле означает особняк на Рублевке и умение обходиться без курева, выпивки, пива, футбола и поднимания крышки унитаза при отправлении малой нужды. – Ну что вы, ликвидная девушка и законченная стерва вовсе не являются синонимами. Лично я считаю, что от настоящего мужика должно и пахнуть соответственно, – заявил генерал и пересел на один табурет ближе к полковнику. – Ага, мужской парфюмерией от Хьюго Босс, – гнул свою скептическую линию Крутиков, стараясь всячески отдалить момент начальственного распекания за утерянную сверхсекретную суперэкспериментальную систему «Беркут». Тогда как Дымов, судя по напору толстухи, напротив, всячески старался этот момент приблизить. – А вот и не угадали, молодой человек! – генерал одарил полковника улыбкой, состроил глазки и повернулся в полный анфас, чтобы дать ему возможность увидеть и по достоинству оценить сексапильную родинку на своей левой щеке. – От настоящего мужчины должно разить дивным букетом, составленным из ароматов водки, табака и пота… Крутиков напряженно размышлял, то есть лихорадочно рылся в загашниках личного скептицизма, пытаясь соорудить достойный ответ. Его пышные усы а-ля великий пролетарский писатель задумчиво топорщились. – Это они до Загса дивный букет, а через день уже вонь, пьянь и лошадиный эскадрон после марш-броска на Варшаву… – Бедненький! – умилился генерал, приближаясь еще на один табурет ближе к подчиненному. – Вы так молоды, а уже столько в вас скепсиса, столько разочарования! Не везло вам, наверное, с женщинами, не попадалось достойных… – Генерал с тайным отвращением пригубил вишневый ликер, который его героиня смаковала с явным удовольствием. Перед внутренним взором полковника Крутикова возник образ его благоверной жены Марианны – кандидатки филологических наук, председательницы женсовета, член-корреспондентки Академии гигиены и прочая и прочая и прочая. Вот уж кто ни до Загса, ни после никаких поблажек природным запахам не обещал. Причем вне зависимости от источника. Постель должна пахнуть лавандой, скатерть ромашкой, муж – источать тонкие ароматы парижского шика, а не смердеть одновременно шипром, ваксой и кожзаменителем портупеи. Трудно сказать, повезло ему с этой достойной женщиной или не очень. Зато точно известно как ей с ним не повезло. Мало того, что солдафонский дух не желает из него выветриваться, так он еще и генералом никак сделаться не может! А что такое полковник по нынешним временам? А ничего. Мальчик на побегушках… Альберт Степанович хлопнул самогону и уперся пристальным взглядом в толстуху, томимый одновременно двумя взаимоисключающими вариантами развития событий. Первый – прикинуться геем. Второй – алкоголиком. В принципе оба должны были пресечь поползновения толстухи, что называется в зародыше. То-то взбеленится генерал! Пасечный прикид Крутикова не располагал к педерастии, поэтому оставалось одно – знатно нажраться. Он повернулся к бармену и вдруг почувствовал на своей руке узловатую длань непосредственного начальства. Толстуха присоседилась вплотную. – Позвольте мне вас угостить, мой сладенький… «Просек, каналья!» – заныло под ложечкой у полковника. – Киприан, – выдавил он из себя имя любимого тестя. – Аглая, – отозвался генерал. «Под собственную жену косит! – ужаснулся Крутиков. – То-то я никак в толк не возьму: кого мне эта жаба напоминает». – Молодой человек, нам, пожалуйста, две порции двойного первачку, – сделал заказ Дымов. Бармен наполнил рюмки мутной жидкостью из четвертной бутыли, попросил если он понадобится, хлопнуть в ладоши, и отошел к своим бокалам, косясь с кривой ухмылкой завзятого театрала на двух пожилых гомиков, вздумавших устроить за его стойкой перфоманс ролевых игр. – Полковник, мать твою! – давал между тем нагоняй генерал беззвучным шпионским шепотом. – Ты чего морду воротишь? Не нравлюсь? Да у меня перед твоим приходом от мужиков отбою не было. Всех отшил тебя ради. А ты сидишь, блин, куксишься как какой-нибудь импотент. Ну-ка живо кадрь меня! Кадрь – не значит пялься бараном на новые ворота. Рюмку в правую руку, левую мне на талию, улыбку себе в усы и – комплимент, а то мигом у меня в Дальневосточном округе замом оперотдела окажешься… – А может, ну ее в жопу, эту Москву? – тоскливо прикинул Крутиков. – В конце концов, там, куда Макар телят не гонял, тоже люди как-то живут. И ничего, хоть и жалуются… Однако додумать эту свежую мысль до оргвыводов ему не пришлось. В баре началось заранее спланированное ЧП в виде налета. Четверо жлобов в масках-начердачниках с «кедрами» в руках дали очередь в потолок и потребовали полной тишины и беспрекословного послушания, честно предупредив охреневшую публику, что это – ограбление. Генерал стал судорожно срывать с себя украшения и запихивать их в бюстгальтер. «Видимо, женины» – догадался полковник, к которому вернулось не только самообладание, утерянное им всего минуту назад, но и хорошее настроение, утраченное им с незапамятных времен. Увы, преждевременно. Ибо, как выяснилось, далеко не вся публика честно охренела от такой беспримерной наглости. Нашлись притворщики. И открыли с мест огонь на поражение. – Мама родная! Эти-то откуда взялись? – недоумевал полковник Крутиков, переваливаясь через стойку к залегшему среди ящиков бармену. – Неужели дымовское прикрытие? Опять он меня обставил! Опять, значит, плакала моя лампасная мечта!.. Плакала не только мечта полковника, от ужаса выли все, включая налетчиков на бар и налетчиков на налетчиков. Таково уж психологическое воздействие боя в закрытом помещении: много шума, много вони, и очень много рикошетов… 5 Как ни странно, но, несмотря на раскалывающуюся голову и металлический привкус во рту, Вадим Петрович помнил все. Его приняли за жирного лоха, залучили, соблазнили, подставили, засняли и ткнули мордой в собственную блевотину. Все было проделано быстро, слажено, лихо и почти профессионально. Почти – потому что они явно польстились на его представительный вид, тогда как профессиональные шантажисты, прежде всего, наводят о будущей жертве справки, в особенности об ее финансовом положении, чтобы знать, на что они могут в принципе рассчитывать. Вряд ли они эти справки навели, иначе убедились бы, что содрать с Вадима Петровича практически нечего. Это он по общероссийским масштабам живет неплохо, а по южноморским – очень даже средне живет, согласно разработанной легенде… А что если это только предварительный шантаж, задача которого подвигнуть его на служебное нарушение? Ведь он обязан доложить о случившемся немедленно… И это лишь начало. Дальше будет хуже: использование оперативных сумм в корыстных целях, и пойдет, и поедет, и хрен остановишь(-ся) потом. Если это так и есть, значит, его хотят использовать, может быть, даже сделать сообщником в чьей-то большой игре. Знать бы, в чьей и стоит ли игра свеч, или лучше сразу черту кочергу и душу на кон подороже? Ну нет! Без боя он сдаваться не намерен! Сейчас отдышится, оклемается, наберется духу, да ка-ак встанет в боевую стойку… презрительного плевка! И Вадим Петрович сдавленно захихикал в подушку. В случае чего пусть воображают, будто он рыдает над загубленной карьерой… Упоминание карьеры в данном контексте навело его на еще более веселые мысли. В частности вспомнилась старинная шпионская мудрость: чем дольше работаешь в организации, тем опытнее становишься, тем меньше шансов уцелеть: не свои, так чужие прихлопнут… И хотя он не шпион, а всего лишь обживальщик явочных квартир, но и он обязан подчиняться железным правилам конспирации: в эфире быть предельно лаконичным, в быту – скромным, в любви – сдержанным, в мыслях – собранным, в суждениях – строгим, наконец, в поступках – предельно осторожным и ответственным. Пожалуй, из всего кодекса он не нарушил только первого пункта, да и то лишь потому, что рация их брату обживальщику не полагается. А ведь этак можно надолго угодить в оздоровительную опалу за канцелярский стол… Ах, почему я не родился и не вырос в холодильнике! Сарказм его крепчал, мозги отпотевали. Тем не менее, он пытался активизировать мышление, не слишком удаляясь от последних. Случайная шальная слеза, скатившись с небритой щеки горячей каплей, устремилась в неизвестном направлении: мимо сосков, мимо пупков, сквозь сивые заросли чертополоха. Остаточные явления метаболизма. Заговорщицкая тишина подавленных представлений. Безмолвный полет часов, у которых крылья воронов, голос дятла и мысли страуса, пронзающего башкой песок забвения. Все же несчастья его не столько грубы, сколько нелепы, чтобы ими нельзя было меланхолически упиваться. Но подобает ли джентльмену предаваться напрасным сожалениям как какому-нибудь лишнему человеку гусарских эпох? Не пора ли заключить свою горечь, как джина в бутылку, в правый желудочек своего непреклонного сердца?.. Упоминание о достоинствах этого органа побудило Вадима Петровича отдать должную дань справедливости – не признать своей ошибки в заочном споре с одной модной тачальщицей детективов, у которой что ни мужик в тексте, то выдающийся умник, чей ум – весь, до последней извилины – сосредоточен в причинном месте. Нет, это не его расшатанные служебным рвением нервы не выдержали столкновения с возмутительно голой и вызывающе аппетитной реальностью в уединенном месте, это ему что-то в еду или питье подмешали. Скорее всего, какую-нибудь дурь в сочетании с конским возбудителем типа «Виагра»… Вадим Петрович при одном воспоминании об имевшем место инциденте на пленэре вдруг испытал настоящее восстание плоти. «Уймись, аленький цветочек страсти!» – мысленно обратилась верхняя часть Солипсинцева к нижней. Однако последняя пропустила товарищескую критику мимо ушей, которых у нее, кстати, и не было. У нее вообще там все очень кстати устроено. Хорошо было этому калининбергскому затворнику рассуждать о «вещи в себе», когда у него к тридцати годам все, что находилось ниже груди, набитой категорическими императивами, напрочь атрофировалось. А тут попробуй порассуждай, ежели эта вещь даже при легком эстетическом намеке норовит из себя выйти! Остается довольствоваться тихими подпольными, то есть пододеяльно-скандальными утехами достоевщины. Усугублять пропасть между практически чистым разумом и фактически чумазой душой. А что делать? Человек, можно сказать, только-только проводил на заслуженный отдых вторую молодость, ан уже третья тут как тут со своими дорогостоящими амбициями и непристойными поползновениями. Особенно в нынешние инфляционные времена, когда каждая честная в прошлом давалка воображает, будто между ног у нее, по меньшей мере, Клондайк, а не обыкновенная щель, чреватая постыдными проблемами. Да еще смеют называть это «платой в разумных пределах». Нашли себе формулировочку. Кто бы догадался спросить: чей разум берется за образец, – того, кто платит, или тех, что дерут втридорога? Вадим Петрович встал, кряхтя и чертыхаясь, и поплелся в ванную – приходить в себя, отмокать от наваждений под ледяными струями. По пути заглянул в гостиную и остолбенел: полный разор, раздрай и прочие признаки визита темника Мамая. Квартирой в его отсутствие явно воспользовались, причем, как пить дать, по предназначению. Странная закономерность: где бы, когда и в каком качестве не держал он явочную квартиру, ею всегда пользуются одинаково. Вероятно, спаивают вербуемых, копят компромат и не дают опохмелиться, пока те не присягнут служить верой и правдой (то есть за деньги и привилегии) нашему славному ведомству. Много ли такой агент будет стоить? Вряд ли больше наркомана в ломках – самого ненадежного из объектов вербовки… Значит, ради собственной карьеры стараются. Количеством вербовок как измором высокие должности и внеочередные звания берут. Втирание очков есть главная премудрость всякой спецслужбы… Кстати, уж не любимая ли контора вчера его подставила? Так, до кучи. Чем больше компры, тем выше производительность… Лучше ничего не трогать, вдруг они повторят визит. Пусть почувствуют разницу между первым своим посещением и вторым. В конце концов, он – обживальщик, а не уборщица… Суровая температура воды в душе настроила Солипсинцева на соответствующий лад. Неукротимый дух отваги обуял его душу. Вадим Петрович решил действовать, исходя из самых худших предположений. И действовать немедленно, не откладывая на завтра то, что можно сделать если не сегодня то хотя бы в ночь с сегодня на завтра; словом, по-ленински стремительно, нахраписто, не чураясь здорового авантюризма. – Довольно кукситься, – сказал он себе, энергично обтираясь жестким вафельным полотенцем, – проблемы в стол засунем, я нынче славным бесом обуян… Время для позднего ужина еще не наступило, но для коктейля было в самый раз. Вадим Петрович смешал «Скрю драйвер» в соотношении, соответствующем его героическим намерениям: полстакана водки ровно на такое же количество апельсинового сока. Отхлебнул, остался доволен и, прихватив коктейль в спальню, принялся совмещать приятное с полезным: выпивку с одеванием. Облачившись в вечерний костюм, решил слегка изменить свою внешность с помощью тоненьких щегольских усиков и густых, сросшихся на переносице бровей. Мелькнула, было, мысль вставить тампончики за обе щеки, но врожденный вкус заставил его отказаться от этого намерения: всего должно быть в меру, в том числе маразма. Оглядев в зеркале свою просветленную страданьем красоту, остался внешним видом отражения удовлетворен. Однако решил ради придания образу большей жизненности добавить еще чуть-чуть коктейля – пальцев этак на три водки, и апельсинового соку – на полтора… На кухне вокруг лампы в абажуре блебетала крылышками большая, вызывающе нарядная бабочка. Одним точным движением левой руки он взял ее в полон и, вооружившись правой маникюрными ножницами, с фигуристой затейливостью обкорнал ей крылышки. Полюбовавшись результатом, великодушно отпустил пленницу: дескать, лети, милая, через моря и горы, через поля и долы, прямиком в главную резиденцию общества охраны животных… Кажется, я начинаю постепенно звереть, подумал Вадим Петрович Солипсинцев, глядя в завечеревшее окно, за которым стремительно сгущалась ночь для невероятных событий. Презрев церемонии, хлебнул перед выходом водки из горла, глотнул сока из пакета и отправился срамить славный город Южноморск своим внутренним содержанием. Трактир «Радомир» зазывными неонами не сиял, скромно желтел окнами. На освещенном тусклой лампочкой крыльце швейцар отсутствовал. Вадим Петрович зорко всмотрелся в подслеповатую перспективу неприметной улицы, но ничего похожего на шестидверный лимузин не обнаружил. Приняв вид скучающего туриста, истомленного деловитой праздностью своего бытия, вошел в вестибюль, где был немедленно остановлен незнакомым дюжим парнем, одетым в нечто полувоенное, одинаково пригодное как для сцены, так и для гардеробной. На ногах у парня красовались грозные «говнодавы». – Кавказцам тут не хрен, – лениво бросил парень. – Ни выпивки, ни закуси, ни баб. Один отвал. Отвал и не хрен.