Сейчас увитая густым плющом башня, возвышающаяся над дорогой, все еще вселяла священный трепет. Эпохальный мавзолей, переживший тысячелетия, не сломленный под натиском времени, до сих пор дышал истинной жизнью и казался Лукреции символом любви, не знающей забвения. Любви, прошедшей сквозь века и ставшей легендой, передающейся из уст в уста. Но какая она была, эта Цецилия? Любила ли мужа, отчего так рано умерла? Дождалась ли она своего Марка там, на Небесах? О подобной великой любви с детства мечтала и сама Лукреция. Вот бы ее от всей души полюбил могущественный принц или рыцарь, не знающий страха. Но сколь мало общего у грез с настоящей жизнью — вместо принца мужем Лукреции станет не примечательный ничем, кроме знатного имени, герцог Сфорца. Вместе с братьями они ездили по живописной Аппиевой дороге на конные прогулки и раньше, но всегда при свете дня. Ночью же обочины пути, усеянные руинами античных усыпальниц, внушали ей поистине мистический трепет. И даже ужас. Древним римлянам полагалось хоронить умерших за пределами города, вдоль крупных торговых путей. Представить страшно, сколько мятежных душ, сколько громких имен нашли вечный покой здесь, в зарослях душистой травы, среди оглушительного треска полевых сверчков. Расширенными глазами Лукреция всматривалась вглубь темноты по краям дороги. Над головой у нее мерцали далекие звезды, безразличные и молчаливые. Они не согревали душу, а лишь напоминали о неумолимом беге времени. Эти же звезды вспыхивали и гасли над великим Римом тысячу лет назад, лаская блеклым вкрадчивым светом мраморные колонны языческих храмов, манежи великолепных цирков, золотые троны диктаторов. Империя угасла. Навсегда опустели гладиаторские арены, высохли акведуки, поросли диким кустарником алтари пантеонов, а таинственные, зыбкие звезды с тем же холодным безразличием серебрили многовековую пыль в долине руин и развалин. В густых купах деревьев Лукреции чудилось неуловимое движение теней, среди легкого шепота ветра, мерещились напевные, заунывные голоса усопших. Поневоле она втягивала голову глубже в просторный капюшон дорожного плаща и крепче сжимала поводья. — Ты необычайно молчалива, сестренка, — обратился к ней Чезаре, когда они обогнули оливковую рощу в серебристом мерцании луны. — Устала, милая? Она улыбнулась ему сквозь черноту ночи. — Нет, вовсе нет, наоборот, — Лукреция сладко вздохнула. — Я давно не чувствовала себя так бодро, — призналась она. — Просто эти могилы на обочине… — Они пугают тебя? — Мне не по себе, когда я думаю о душах тех людей… Думаешь, они нашли покой? Чезаре приблизился к ней, не сбавляя ходу, протянул руку и взял ладонь Лукреции в свою. Она с легкостью удерживала поводья и одной рукой, нынче лошадь вела себя послушно. — Привидений не существует, Лукреция, — Чезаре плотно стиснул ее пальцы, затянутые в бархатную перчатку. — Это тебе с полной уверенностью заявляет кардинал Чезаре Борджиа, — он мягко улыбнулся. — А по долгу службы ему положено разбираться в таких вещах! Лукреция с облегчением рассмеялась, не сводя глаз со старшего брата. Надежное тепло его большой ладони, чарующий голос и ласковый взгляд совершенно рассеяли нелепое малодушие, что завладело ею при мыслях о потустороннем мире. Конечно, он прав, никаких призраков нет, а есть только эта теплая волшебная ночь, его ободряющая улыбка и волнующее предвкушение радостей грядущего дня В небе на востоке уже зажглась утренняя звезда, когда трое путников свернули с Аппиевой дороги у местечка Фратоккье. Отсюда они двинулись вдоль грунтовой просеки, мимо душистых миртовых кустарников, мимо старых покосившихся изгородей и приземистых плетней. Впереди, на посветлевшем горизонте проступили очертания Альбанских гор, мреющих в сиреневой дымке. Уже смолкли неугомонные ночные цикады, угас ветер, какая-то птица сонно запела и тут же стихла. Наступила та самая волшебная предрассветная тишь, когда думается, что мир вот-вот начнется заново. Как и обещал Чезаре, они прибыли на место перед самым восходом солнца. Миновав древний замок Гандольфо, приютившийся на краю обрыва, трое всадников спустились к озеру, не встретив по дороге ни одной живой души. Когда, наконец, темно-голубая гладь воды показалась меж прогалинами густорастущих ивовых деревьев, сердце Лукреции быстрее забилось в груди. Скорей бы окунуть ножки в эту лазурную чистоту! Дорога резко ушла вниз, и вскоре они оказались на покрытом молодой травой берегу. У самой воды пахло водорослями и свежей рыбой. Тут в низине гор воздух был значительно прохладнее, чем наверху, солнце еще не поднялось, но его лучи за горизонтом уже осветили небо бледно-золотистыми и жемчужными переливами. Соскочив со своего коня и передав поводья Микелетто, Чезаре протянул руки к Лукреции, взял ее за талию и легко снял с седла. Когда ноги ее коснулись мягкой травы, он словно бы нехотя выпустил ее и, тут же вновь обняв, притянул к себе. — Дорога не слишком утомила тебя? — спросил он, мягко сжимая плечи Лукреции, всматриваясь в ее лицо полным искренней заботы взглядом. — Я бы всю жизнь могла провести в такой дороге, — сказала она и умолкла, про себя подумав “рядом с тобой”. В отражении его темно-оливковых глаз заиграли янтарные отблески восходящего над горами солнца. Лукреция на мгновение замерла, не в силах оторвать взгляда от любимого лица в лучах бледного золота. Ну почему, почему она должна оставить Чезаре и уехать из Рима? Как она проживет без этих полных обожания глаз, без этих теплых рук, без остроумных шуток и этой дерзкой, очаровательной улыбки, что коснулась его губ сейчас? Она, будто очнувшись, услышала, как Чезаре сказал: — Смотри-ка, — и он мягко развернул ее за плечи к восходящему светилу. Бывают моменты в жизни, некие точки поворота, когда знаешь, что один день может изменить все будущее, и сегодня Лукреции казалось, был именно такой день. В какой-то торжественной тишине, прямо над их головами, из-за гряды гор поднимался шар красного золота. Небо всполохнуло божественными оттенками розового и персикового. Новорожденное чистое утро стремительно вступало в свои права, гася блистательные звезды. И лишь на западной стороне небосвода ночь еще теплилась зеленоватым шафраном, а серп месяца тускло мерцал прощальной улыбкой. Вот бы навсегда запомнить этот момент. навеки запечатлеть его в своем сердце, сохранить в памяти каждую деталь: и великолепие рассвета, и тепло объятий Чезаре, и запах лошади, что любопытной мордой тычется в плечо, выпрашивая заслуженное лакомство. Увековечить бы в душе это ощущение безграничного счастья. Побег. Часть сорок пятая Под сенью пахучей ели Чезаре и Микелетто разбили маленький шатер, а Лукреция сама вызвалась накрыть завтрак. Она вовсе не была белоручкой, когда дело касалось пикника. К тому же Чезаре хорошо подготовился к поездке — его кухарка все нарезала и почистила заранее. Оставалось только разложить сыр, ветчину и хлеб. Что Лукреция и сделала с огромным воодушевлением. Было приятно накормить завтраком старшего брата. Преодолев неприязнь, она угостила Микелетто ломтем хлеба с сочной ветчиной, а от вина мужчина учтиво отказался. Слуга Чезаре вел себя так неприметно, что временами Лукреция и вовсе забывала о его присутствии. Сразу после завтрака он устроился чуть поодаль, прямо в траве под раскидистой ивой, там же, где были привязаны лошади. Он так и валялся в высоких зарослях папоротника почти весь день, никак себя не обнаруживая. Когда солнце поднялось высоко над озером, высушив росу на серебристой листве деревьев и пригрев землю своими ласковыми лучами, Лукреция освободилась от куртки и сапог, закатала штанины повыше и босиком побежала к кромке озера пробовать воду. Каким же разудалым молодцем она себя почувствовала! Свободная от тяжелых юбок и корсажей, в простой сорочке поверх голого тела, ни дать ни взять — настоящий мальчишка-сорванец. Вода у берега уже успела прогреться под горячими лучами летнего солнца, и Лукреция с наслаждением окунула белые ступни в песчаном мелководье, а затем прогулялась вдоль кромки озера, разглядывая илистое дно под ногами. Вода — чистейший изумруд, и ее так много, что противоположный берег предстает в голубоватой дымке. Озеро уютно плещется в глубине исполинской чаши скалистых уступов, густо поросших раскидистыми дубами и вязами. В блаженной тиши, заполняющей все вокруг, она ясно услышала мягкие, крадущиеся шаги. Длинная танцующая тень выросла перед ней на воде. Лукреция обернулась, прищурилась под июньским солнцем. — Вода такая теплая, Чезаре! — воскликнула она, поневоле скользнув взглядом по его смуглой груди вниз к упругому животу. Когда только он успел скинуть всю лишнюю одежду и, следуя примеру сестры, закатать штаны до колен? — И ты хочешь искупаться? — спросил брат. В уголках его губ мелькнула шаловливая улыбка, и он, ловко изогнувшись, черпнул воды рукой и плеснул в сестру. Она увернулась, рассмеялась, задохнулась от неожиданности, встретив его веселую усмешку. А он уже черпнул следующую горсть. В этот раз прохладные брызги озерной воды проникли за ворот, тонкими струйками устремились по коже шеи вниз, к груди. — Ах, так! — воскликнула Лукреция, и в Чезаре полетел целый фонтан из брызг. Она настолько вошла в кураж, что и не заметила, как они оказались по пояс в воде, с отчаянным весельем обливая друг друга. В гулкой тишине их звонкий смех отдавался эхом от скалистых берегов и тут же гас в зарослях ельника, под которым был разбит шатер. Лукреция больше не отворачивалась от брызг, ее сорочка насквозь промокла, штаны под водой липли к ногам, тянули вниз. Вот бы скинуть их и поплавать вдоволь без всякой одежды! — Все, все! — взмолилась она, подняв примирительно ладони в воздух. — Сдаюсь! В шутливом накале брат и сестра остановились друг напротив друга на расстоянии вытянутой руки, будто ожидая, кто первый бросится в наступление. Солнце рисовало на воде кружево из бликов, отражаясь на бронзовой коже Чезаре, описывая ласковым светом каждый мускул на его крепком теле. Горящие глаза брата сейчас были совсем бледные, точно искрящаяся вода. И Лукреция словно увидела себя его взглядом. Вот он скользнул по ее лицу, мягко мазнул по губам, снова вверх по глазам, а потом разом вниз быстрой, опаляющей струей. Она знала, что мокрый лен прилип к коже, и сейчас его взгляду предстает едва прикрытая нагота ее девичьей груди. Знала, но ничего не сделала. Не шевельнулась, не постаралась заслониться. Кровь жаркой волной прилила к щекам. Словно во сне Чезаре приближался к ней, омытый лучами золота, высокий, опасно пластичный, до обидного красивый. В голове вдруг сладко потемнело, воспоминание о невинном поцелуе в тенистом алькове кратко вспыхнуло перед глазами, точно солнечный зайчик. Лукреция замерла на месте, проваливаясь пятками в мягкий ил, не в силах шелохнуться. Чезаре быстро оказался рядом и, обхватив ее за плечи, утянул вниз, заставив окунуться по самый подбородок, а она сама, уже без всякого давления набрав полные легкие воздуха, нырнула в воду с головой. Прохлада втянула ее в свои освежающие объятия, остудила на миг лихорадочный жар мыслей. Но вот сильные руки горячим кольцом сомкнулись вокруг талии и дернули ее вверх. Лукреция взлетела над поверхностью воды, но как-то вязко, натужно. Казалось, намокшая одежда превратилась в жидкий свинец. Она жадно глотнула воздух и открыла глаза, белые руки легли на широкие, мокрые плечи Чезаре. Сквозь вымокшую сорочку Лукреция чувствовала тепло его груди. Брат забавно фыркнул от воды, попавшей в нос, и улыбался ей, часто моргая, смахивая капли брызг с темных ресниц. Одной рукой он обхватил ее спину, другой, загребая воду, удерживался на поверхности. Они очутились на той глубине, где ноги уже не касались дна, и вода была значительно прохладней, чем у берега. Лукреция невольно содрогнулась и ощутила, как гусиная кожа покрывает все тело от ног до самой шеи. Лукреция впилась пальцами в его плечи, а под водой ее босые ступни беспомощно чиркали по ногам Чезаре в грубой коже штанов. — Ты замерзла? — спросил он внезапно охрипшим голосом у самого ее лица, и, не дожидаясь ответа, несколькими мощными взмахами рук рассек гладь озера, быстро вытянув Лукрецию обратно на мелководье. Вода здесь была блаженно теплая, и она бы с удовольствием осталась поплескаться еще, если бы не тяжелые оковы одежды. Хотелось избавиться от них как можно скорее. На берегу, спрятавшись в шатре, Лукреция быстро скинула мокрые вещи, вывесила их сушиться прямо на кусте густо цветущего олеандра. Затем надела сухую сорочку Чезаре, которую он предусмотрительно снял перед купанием и теперь великодушно предложил ей. Его рубаха была безбожно велика ей в плечах и едва доходила до колен в длине. Зато она приятно пахла знакомым и любимым запахом — легкие нотки цитруса и терпкий, пряный, невероятно притягательный аромат его тела. У Лукреции была мысль укутаться в дорожный плащ, дабы прикрыть ноги, но солнце уже так нещадно припекало, что в шерстяной накидке ей стало бы жарко. Она решила ни о чем не переживать и, как была, с дерзко обнаженными ногами вышла на солнце. В конце концов, они здесь совершенно одни. Микелетто, казалось, уснул там, в траве, рядом с лошадьми, а смущаться Чезаре, по меньшей мере, смешно. Разве он раньше не видел ее ног? Видел и не раз. Пока Лукреция и Чезаре были детьми, они вообще не стеснялись вместе плавать нагишом. Но когда Лукреция увидела его, длинноногого, загорелого, растянувшегося прямо на траве в той ленивой манере, в которой читается скрытая сила и неясная угроза, она поняла, что как раньше не будет. Повернуть бы время вспять. Ребенком Лукреция никогда не сомневалась в правильности своих чувств. Все было просто: Лукреция любила Чезаре, он любил ее. Жизнь представлялась прекрасной, будто бесконечный день счастливого лета. Услыхав ее крадущиеся шаги, он сонно приоткрыл один глаз, скользнул по ее ногам обжигающим взглядом и не шелохнулся, пока она не опустилась рядом. Лукреция всеми силами старалась не разглядывать брата. Но как можно не смотреть на эту гладкую загорелую кожу мускулистых плеч? На выточенный словно бы из камня плоский живот, на тонкую змейку жестких черных волос, уходящую вниз под шнуровку гульфика? Лукреция одернула себя, взгляд ее метнулся к его ладоням, обычно усеянным тяжелыми перстнями. Нынче лишь один кардинальский рубин кроваво искрился на пальце брата. — Ты не расстаешься с этим перстнем, Чезаре, — примостившись рядом, на траве Лукреция протянула руку к его ладони. — Разве перстень не мешает тебе держать шпагу? Не впивается в ладонь? Он удивленно поднял на нее глаза, до этого полуприкрытые. — Перстень кардинала — оружие не хуже клинка, — сказал он задумчиво. — Оружие? — изумилась Лукреция. — Кто перейдет дорогу кардиналу? — ответил Чезаре вопросом на вопрос и, немного помолчав, продолжил: — Лишь глупец или настоящий враг. Для таких храбрецов у меня всегда найдется достойный ответ, — брат взглянул на нее внимательно, и уголок его губ дернулся в неясной улыбке. — И поверь, в умелых руках перстень не помеха клинку. Лукреция остро ощутила ту опасность, что таилась в его словах. Брат умел управляться с оружием и даже слишком хорошо для священника. Но при этом руки его на удивление сохраняли мягкость, во всяком случае, когда касались ее. Лукреция ласково перебирала своими тонкими прозрачными пальцами по его ладони, безотчетно кружа вокруг перстня. Красное сияние этого неоспоримого символа власти всегда влекло Лукрецию: гладкие грани драгоценного камня, тяжелые витиеватости золотого плетения. Она шутливо дернула кольцо, пытаясь стянуть его. Чезаре какое-то время наигранно удерживал ее настырные пальцы, но лишь для того, чтобы в конце сдаться и позволить ей эту шалость. По-ребячески довольная маленькой победой, Лукреция рассмеялась во все горло и зажала увесистый перстень в своей ладошке. Чезаре снисходительно улыбнулся, внимательно наблюдая за ней из полуопущенных век. — Можно мне его примерить? — спросила Лукреция, не разжимая пальцев, точно боялась, что целое сокровище выскользнет из ее рук. Брат, не меняясь в лице, плотно сгреб ее тонкое запястье и потянул к себе на грудь, одарил заговорщической улыбкой и выловил перстень из ее ладошки. От неожиданности у Лукреции перехватило дыхание, просчитывать действия брата в подобных играх она никогда не умела. Тем временем он нежно коснулся губами ее ладони и ловко надел перстень на тонкий пальчик. Конечно же, кольцо оказалось чудовищно велико, но Лукреция зажала его соседними пальцами, чтобы удержать на месте. Она с благоговением выставила ладонь перед собой, всматриваясь в глубокое мерцание багрового камня. — Я была бы хорошим кардиналом, Чезаре? — со смешком в голосе спросила она. — Намного лучше меня, сестренка, — перенял он ее шутливый тон. — Целуй перстень! — потребовала Лукреция, войдя во вкус этой маленькой игры. Она протянула руку для поцелуя, воображая себя чуть ли не Папой Римским. Чезаре медленно приподнялся с локтя и послушно прильнул губами к рубину, не сводя с сестры внезапно потемневших глаз. От этого странного взгляда кровь быстрее побежала по ее жилам, но ничем не выдавая смятения, она улыбнулась, словно царица, и качнула головой в знак удовлетворения. Спектакль окончен, зрители довольны. Вот только опять предательски горят щеки, а глаза ее снова жадно исследуют великолепное крепкое тело, в другие дни скрытое от нее покровами одежд. Гладкую, почти без волос грудь, бугры жилистых мышц на руках — напоминание о том, сколько времени брат проводит за всякого рода телесными упражнениями; узкие бедра и длинные ноги с крепкими икрами, затянутые в добротную кожу тесных штанов. И не зря о Чезаре говорят, что у него лик самого Христа. Так и есть — чего стоят глаза, в которых тонешь, задержи только взгляд. Таких кардиналов Ватикан, верно, никогда ранее не видал. Лукреция разжала кулачок, и перстень легко соскользнул. Тогда она взяла руку Чезаре и надела кольцо обратно на палец брата. Оно село как родное: плотно, туго, надежно. — Здесь его место, — вымолвила она. — Смотри, сидит идеально, а значит, ты хороший кардинал, Чезаре. И быстро, в каком-то безотчетном порыве коснулась губами согретого солнцем красного камня. Чезаре, было, хотел что-то возразить и чуть дернул руку на себя, но разом сдался. Лукреция, отняв губы от кольца, открыла ладонь брата — сильную, но всегда к ней ласковую — и вложила свое лицо в большой ковш его пальцев. Прижалась щекой, закрыла глаза, наслаждаясь блаженным теплом, остро ощущая кожей металлическую прохладу перстня. Теперь, как никогда прежде, Лукреция ясно осознала — она отчаянно не желает выходить замуж. Не нужен ей этот Джованни Сфорца, да и никто другой не нужен кроме Чезаре. Она с детства хотела, чтобы он стал ее мужем, но это невозможно. Что же, тогда пусть просто всегда будет рядом. Это все, чего бы ей хотелось. Лукреция медленно открыла глаза, и слова сами собой сорвались с губ: — Я так не хочу замуж, Чезаре. Она наткнулась на тяжелый взгляд. При ее словах лицо брата отчетливо напряглось, неясная болезненная складка залегла в уголке мягких губ, густые брови нахмурились. Он осторожно, как-то сосредоточенно, отнял ладонь от ее лица, поднялся и сел на траве, незнакомым жестом коснулся затылка. Все это время он смотрел на нее отрешенно, словно его мысли были где-то далеко. — Ты не должна бояться, Лукреция, — наконец, проговорил Чезаре и мягко приподнял ее лицо к себе за подбородок. — Помни, что бы не случилось, я всегда рядом, — он улыбнулся, точно сквозь силу, прихватил ее подбородок чуть крепче. — Да, я буду в Риме, а ты в Пезаро, — тень невыразимой муки скользнула по его лицу, — но одно твое слово, даже просто намек в письме, что ты несчастна, и я буду там в тот же день, и неважно, сколько лошадей мне для этого придется загнать! Лукреция внимала каждому слову Чезаре, будто проповеди на воскресной мессе. Его палец — наверняка не нарочно — легко оттягивал кожу ее подбородка, скользил по его абрису, нежно поглаживал пространство под нижней губой.