— Какие же именно? — с легкой насмешкой спросил Чезаре, и неуместная ирония его покоробил понтифика. К чему эти язвительные шутки, когда над ними нависла такая угроза? — Армии папских областей, — пробубнил Родриго. — Войска Сфорца, конницы великих лордов Романьи. Он быстро развернулся на каблуках и прошелся по комнате, стараясь подавить нарастающее смятение. — И ты думаешь, они смогут противостоять армии французов? — съязвил Чезаре с мрачным видом. — Это все, что у нас есть! — резко ответил понтифик. Сын непримиримо покачал головой и, громко вздохнув, спросил: — Кто поведет их в бой? Родриго ждал этого. Он знал, Чезаре все еще питает надежды на бранную славу, все еще не оставляет мыслей оставить церковь. Поджав губы, понтифик бросил: — Главнокомандующий Хуан Борджиа, герцог Гандийский! — он отвернулся, чтобы не видеть лица сына в тот момент. — Любовь ослепила тебя, отец! — горячо воскликнул Чезаре, и голос его, обычно глубокий и низкий, показался неожиданно сломленным. — Ты можешь предложить другого кандидата? — без прежнего напора уточнил Родриго, продолжая прохаживаться взад-вперед, не в силах оставаться на одном месте. Его терзали тысячи сомнений, а в душе не было и намека на привычный покой. Крепкие, молодые руки сына легли на плечи Родриго, заставляя задержаться на месте. — Отец! — с напором проговорил Чезаре. — Отец! Позволь мне возглавить армию! В потемневших зрачках светилась решимость, которой никогда не наблюдалось в глазах Хуана. Но одной решимости в сложившейся ситуации было явно недостаточно. — У тебя нет опыта в битвах, сын мой! — отмахнулся Родриго и в привычной для него манере принялся мерить комнату шагами. — А у Хуана есть? — задохнулся от возмущения Чезаре. — Да! — решительно отрезал понтифик. — Его растили полководцем. Всю свою жизнь он шел к этому моменту. — Он играл в военные игры, отец! Но не сталкивался с реальностью. — У него будут военные советники! — в сердцах огрызнулся понтифик. Осуждение Чезаре могло прожечь Родриго спину. В конце концов, пришлось повернуться и встретить сумрачный взгляд сыновних глаз. Он, конечно, был прав. И это, пожалуй, было досадней всего. А еще, глядя сейчас на своего полного непреклонности отпрыска, Родриго, казалось, впервые ощутил, что и впрямь стар. Чезаре уже двадцать, он больше не ребенок, совладать с ним все сложнее. Амбиции сына похвальны, но ему стоит научиться сохранять голову холодной. А для Хуана пришло время доказать, на что он способен. Родриго примирительно похлопал сына по плечу и уже спокойнее проговорил: — Если Флоренция окажет сопротивление французам, это выиграет нам время. Но взгляд, которым в тот момент одарил его Чезаре, мог превратить вино в уксус: — Ты, правда, думаешь, что она окажет? Родриго, до этого сохраняющий равновесие, теперь остро ощутил неукротимый огонь ярости, растекающийся по жилам. Он быстрым шагом пересек залу и, усевшись за стол, нервно постучал пальцами по столешнице. Наконец, собравшись с мыслями, он откинулся на спинку кресла и медленно, с расстановкой проговорил: — Мы предадим Флоренцию анафеме, если они примут французские войска! — Ты отлучишь от церкви целый город, отец? — нахмурился Чезаре. — Медичи, Пацци, Макиавелли! — перечислил Родриго. — Все правящие семьи! — наставительно заявил он, а подумав, зловеще прошипел: — И мы предадим огню этого Савонаролу! Мы более не станем терпеть, чтобы нам перечили! Сын покачал головой и невесело усмехнулся: — Тогда тебе придется отлучить половину христианского мира! Потому что против нас половина мира, отец! В бессильной злобе Родриго стиснул кулаки и в упор поглядел на сына. Тот смело встретил взор отца, однако в красивых глазах Чезаре застыла тревога. И тревога эта болью отозвалась в сердце понтифика: нет ничего хуже, чем видеть смятение в глазах сильного духом человека. Но, словно прочитав мысли отца, Чезаре быстро поклонился, соблюдая видимость приличий, и, больше не говоря ни слова, пошел прочь, полыхнув алым бархатом кардинальской сутаны. А Родриго остался сидеть там, один на вершине мира, буквально физически ощущая, как тяжелый трон под ним неумолимо раскачивается. Сестра Марта. Часть семьдесят первая Чезаре стоял нагой у раскрытого настежь огромного окна, лениво тянул разбавленное вино из серебряного кубка, ощущал прохладу летнего утра и смотрел на светлеющие у горизонта небеса. Смутная грусть рассвета внушала неясную тревогу. Однако, по счастью, голова его была совершенно пуста, а совесть преступно спокойна. Накануне Фиаметта позаботилась об этом. Чезаре вернулся к ней в конце весны, послав к черту все терзания о потере Урсулы. Рыжеволосая красавица даже не стала выказывать ему обиду за долгое отсутствие. — Ваш визит, кардинал Борджиа, Божья благодать для нас, — промурлыкала она, увидав Чезаре на пороге своего дома, и лучезарная, дерзкая улыбка куртизанки ясно дала понять, что его здесь и впрямь ждали. А умелые, горячие ласки вернули Чезаре вкус к жизни. Да, он не любил Фиаметту. В ее присутствии сердце не пропускало удары, а ночи рядом с любовницей были ничем иным, как сладким, порочным грехом плоти. Никаких обещаний, напрасных надежд, опрометчивых зароков и мучительных обетов. Лишь голый соблазн и безудержное наслаждение. Фиаметта обладала таинственным очарованием женщины, которая хорошо знала, чего желает. Игры в недотрогу были не для нее. Она отдавалась Чезаре с готовностью изголодавшейся дикой кошки и по-прежнему ничего не требовала взамен. Пока Лукреция была дома, Чезаре дал обещание не отлучаться из Апостольского дворца по ночам, и он стойко выполнил обещанное, ибо никогда не бросал слов на ветер. Да и пока сестра находилась в Риме, ему не было нужды в иной радости. Само ее пребывание в стенах Ватикана уже было наивысшим восторгом, любые другие блажи могли легко подождать. Хотя он едва ли понимал, зачем Лукреции понадобилось пробираться в его комнату посреди ночи. Окажись он тогда в своей постели, неловкости было бы не избежать. И она сама хорошо это понимала, ведь, что ни говори, а любимая сестренка больше не была маленькой девочкой. Ему итак стоило немалых усилий держаться с ней как ни в чем не бывало, хотя порой это и казалось невыполнимой задачей. Когда им случалось очутиться поблизости, неведомая сила — непреодолимая по своей природе — толкала их в объятия друг друга, побуждала к дерзким, двусмысленным шуткам, к мимолетным, дружеским касаниям, к невинным поцелуям. С виду все было как всегда. Окружающие давно привыкли к необычайной дружбе Чезаре и Лукреции. Учитывая долгую разлуку, ни у кого не вызывало удивления, что каждую свободную минуту они проводили рука об руку. Но вряд ли хоть кто-нибудь мог догадаться, до чего же это мучительно: быть так близко, видеть чудесные глаза у своего лица, чувствовать тепло дыхания, ощущать безобидную ласку нежных рук и никогда не сметь переступить незримую черту. И опасаться, до боли в сжатых пальцах бояться, что нечестивые мысли могут быть услышаны или даже случайно прочитаны внимательным взглядом. Разве может оставаться неслышным и невидимым весь этот ураган чувств, смятений и бесплодных надежд, что теснится в душе Чезаре? Но то была желанная мука, и он готов был терзаться так хоть всю жизнь, только бы никогда не отпускать Лукрецию обратно в Пезаро. Но вначале лета она покинула Рим. Взгляд его скользил по темнеющим на фоне неба крышам. Скоро на площади Санта Мария забурлит жизнь: откроются лавки и мастерские, квартал наполнится людским шумом, мерно заскрипит колодезный ворот за углом, а медный колокол титулярной базилики позовет прихожан к утренней молитве. Немытые пророки со светящимися от голода глазами займут свои места на углах площади, вещая о скорой гибели всего сущего. Но пока улица погружена в сонную, предрассветную тишину, никто не увидит совершенно голого кардинала, одиноко стоящего в окне дома прославленной куртизанки. Чезаре очнулся от своих размышлений, услыхав легкие шаги босых ног Фиаметты. Она быстро оказалась рядом, прижалась щекой к его спине и обвила горячими руками грудь. Ловкие, гибкие пальцы волнующе прошлись от горла вниз к мигом напрягшемуся животу и снова вверх, к плечам. А губы ее уже осыпали мелкими, быстрыми поцелуями кожу его спины. На миг ему представилась Урсула: ее несмелые ласки, трепетные поцелуи, русалочьи глаза… Но вот Фиаметта уже развернула Чезаре к себе и приникла к устам своими умелыми губами. В голове его мигом потемнело от проснувшегося желания. Секунда — и ее губы уже скользили вниз. Горячие, обжигающие касания вдоль его остуженной утренней прохладой кожи. Он гладил шелк медных волос, тонкую шею под ними, гибкую спину, позволяя Фиаметте спускаться все ниже. Она, прикрыв глаза, целовала каждый сантиметр его тела, прикусывала, скользила языком, бормотала. Покорная, точно рабыня, покладистая словно наложница — Фиаметта знала, как сводить с ума мужчину. Обыденная ласка шлюхи в ее исполнении превращалась в белый накал всепоглощающей страсти, ибо она никогда не была обычной уличной девкой. Благодаря поразительной красоте и острому уму, она сама выбирала, кому продаться подороже, а кому отдаться по зову плоти. А трезвости ее ума позавидовал бы любой мужчина: она, похоже, и вовсе не верила в расхожие сказки о любви и преданности. Завоевать бескорыстную ласку столь рассудительной женщины даже отраднее, чем овладеть невинной девицей, стремящейся поскорее познать запретное. Когда мягкие, пухлые губы Фиаметты сомкнулись вокруг его крепкой плоти, из горла невольно вырвался глухой стон. Чезаре с силой выдохнул сквозь стиснутые зубы, чувствуя, как внизу живота плотно стягивается узел блаженства. Невозможно было оторвать взгляд от этих землянично-розовых уст, скользящих вперед и вспять, точно во сне. Легкий ветерок из окна холодил покрывшуюся испариной кожу. Но вот Фиаметта подняла на него свои пронзительно-синие глаза — бесстыжие, смеющиеся глаза — и удовольствие стало в разы острее. Чезаре до боли закусил губу, не желая заканчивать это безумие слишком быстро. Качнувшись, он расставил ноги чуть шире для равновесия, нервно сглотнул и через силу прикрыл глаза. Откинув голову назад, он всецело отдался радости, что дарила его искусная любовница. Все вокруг медленно исчезало, теряло значение и смысл, подчиняясь власти темного наслаждения. Вновь перед внутренним взором возникла робкая, стыдливая Урсула, но ее лик быстро померк, уступив место куда более желанному образу. На этот раз он позволил смелой фантазии свободно нестись в направлении, которое никогда бы не допустил трезвый рассудок. Короткий миг между ночью и днем, эта тонкая, вибрирующая грань предрассветного безвременья будто снимала все запреты, срывала все условности. Золото волнистых волос, белая, бархатистая кожа, хрупкая фигурка, чудесные теплые глаза, опаляющие обожанием. Бледные губы с капризным изгибом, созданные для поцелуев. Для его поцелуев. Лукреция. Всегда она. Немногим позже, когда они, оба обессиленные, валялись на смятых простынях, Фиаметта играла с его кудрями, наматывая их на палец. Обольстительная, легкая улыбка подрагивала на пухлых губах. — Почему ты до сих пор носишь этот перстень, Чезаре? — спросила она, быстро скользнув взглядом по кардинальскому рубину. Он удивленно изогнул бровь, и она пояснила: — Я думала, ты возглавишь армию против французов. Грешно тебе прозябать в церкви, когда Риму угрожает опасность. Чезаре усмехнулся и, заложив одну руку за голову, другой притянул Фиаметту к себе на грудь. — Боюсь, Фиа, наша армия не сможет противостоять орде диких галлов, даже если ее возглавит сам Спаситель, — сказал он, устремив взгляд под алый бархат полога над роскошным ложем. — Французы так опасны? Чезаре тихо хмыкнул и терпеливо объяснил: — Король Карл, как я слыхал, подобно славному рыцарю, захвачен ратными подвигами и поход на Неаполь видит чуть ли ни целью всей своей жизни. А союзники папских областей, дорогая моя, предают нас, один за другим. Так что святому отцу не остается ничего иного, как надеяться на Божий промысел и верить в чудо. — Но ведь ты в чудеса не веришь, Чезаре. Он покачал головой, с болью подумав, что эта куртизанка с холодным сердцем и нежным голосом знала и понимала его куда лучше Урсулы. — Когда французы будут близко, — сказал он, устремив взгляд в ее мерцающие утренними сумерками глаза, — ты отправишься в Сполето. Я комендант этого городка и устрою тебе там достойное пристанище на время, пока в Риме будет опасно. Фиаметта встревоженно дернула плечами и приподнялась над его грудью. Рыжие локоны рассыпались вокруг точеного лица. — Мой дом могут разграбить? — она испуганно взглянула куда-то мимо него, видимо, впервые осознав угрозу надвигающейся беды. — Если останешься здесь, то вред может быть куда большим.