Наемник с удовольствием отметил, что Борджиа обратился к нему, почти как к другу. Не мудрено, сегодня Чезаре нуждался в дружеском плече. Он терзался в путах кардинальских обетов, в то время как его младший брат получил незаслуженную честь возглавить целую армию. Но даже Микелетто, малосведущему в искусстве войны, было очевидно, что достойной победы в этом сражении Хуану не видать. Наемник быстро отвел взгляд от красивого, но потемневшего от мучительных сомнений лица хозяина и проговорил: — Там, где речь идет о войне, ваше Преосвященство, Господь берет выходной. Чезаре вскинул на него удивленный и холодный, словно сталь, взгляд. Поразительно, как одни и те же глаза умеют пылать теплом, что согревает весь мир, а в другой день из них льется мертвенная стужа, от которой замирает само дыхание в груди. К счастью, взгляд Чезаре быстро потеплел, когда он добродушно улыбнулся и хлопнул Микелетто по плечу: — Что же, у нас с тобой такой привилегии нет. Пойдем. Лошади ждали их на заднем дворе. Сегодня Микелетто было поручено сопроводить донну Фиаметту Бьянччи в один из замков Борджиа в Сполето. Эта красивая куртизанка уже долгое время занимала ночи хозяина и, по-видимому, он развил к ней определенную привязанность, коли заботился о безопасности любовницы в свете надвигающейся на Рим угрозы. Фиаметта нравилась Микелетто гораздо больше той горестной баронессы — Урсулы Бонадео, — чья свобода дорого обошлась Чезаре. Вместо благодарности несчастная удалилась в монастырь скорбеть о том, что стала причиной смерти мужа. Поразительная глупость, необъяснимое противоречие! Кружить голову Чезаре Борджиа, просить его об избавлении, а затем рыдать о том, что желание исполнено. Благородные, набожные дамы — Микелетто никогда их не понимал. Донна Бьянччи, красивейшая куртизанка Рима, жила в великолепном палаццо на площади Санта Мария. Кремовые стены, розовые барельефы, высокие пилястры, окна с карминными портьерами и дубовыми ставнями — ее дом напоминал огромный праздничный торт. В роскошных стенах часто проходили громкие балы и скандальные маскарады. Среди разношерстных гостей встречались бароны и герцоги, графы и принцы. Здесь что ни день, то бывали художники и поэты, воспевающие красоту и ум хозяйки. Будь у Микелетто хоть крупица таланта стихоплетства, он бы и сам писал оды этой рыжеволосой прелестнице. Ее красота была бесспорна. Но наемника куда сильней поражал хваткий ум куртизанки, позволивший ей создать собственное маленькое государство, где традиционные законы не действовали, где она сама была богиней, королевой и Папой. А мужчины — владетельные сеньоры, молодые принцы и престарелые священники — все как один — были готовы служить у ее ног. И золотые дукаты текли в руки искусницы, словно бурные горные ручьи. Но сегодня в этот серый, мрачный день ставни на окнах нарядного дома были наглухо закрыты, да и вся площадь казалось тихой и пустынной. Не слышалось ни привычного шума, ни сутолоки. Город словно бы затаился в ожидании. На заднем дворе палаццо вереницей выстроились груженые мулы и повозки. Фиаметта готовилась к отъезду заранее и надеялась увезти с собой все самое ценное, на случай если французы, охваченные жаждой наживы, ворвутся в ее резиденцию. Сама красавица, разряженная по последней моде, вышла к Чезаре с ясной улыбкой, однако бледность ее лица и голубоватые тени под большими глазами говорили о бессонной ночи сборов. — Ты бы увезла с собой и десяток тех мраморных путти[19], что украшают ворота? — пошутил Чезаре, обняв Фиаметту за тонкую талию. Она смущенно хохотнула, потянувшись к его губам. На минуту уста их слились в жарком поцелуе, Микелетто невольно отвел взгляд. Наблюдать пылкую страсть этих молодых и красивых людей было выше его сил. Когда, наконец, они покончили с приветственными лобзаниями, Чезаре развернулся к Микелетто: — Фиа, позволь представить тебе моего верного слугу. Он сопроводит тебя в Сполето. — Микелетто Корелья, миледи. К вашим услугам, — поклонился наемник, впервые увидав красавицу со столь близкого расстояния. Из-под капюшона плаща выбивались огненные локоны волос, оттеняя чистую бледность лица. Призывно розовели щеки, от страстного поцелуя губы покраснели и утратили четкость линий, а глаза ее, бездонные и ярко-синие, сверкали, будто в них попали солнечные осколки. Микелетто даже взглянул на небо, дабы убедиться, что оно по-прежнему укрыто серым покрывалом облаков. Нет, эти солнечные искры в ней зажег Чезаре. Забавно было наблюдать, как изменилось выражение прекрасного лица, когда Фиаметта рассмотрела Микелетто. Что же, убийца редко вызывал благосклонность у дам. Она все же учтиво кивнула, но никого не мог обмануть этот жест вынужденной вежливости. — Я надеялась, ты сам отвезешь меня, — разочарованно промолвила куртизанка, перебегая взглядом от Микелетто к Чезаре. — Я бы с радостью, но ты же знаешь какова сейчас обстановка, я не могу отлучиться и на день. Все очень зыбко, Фиаметта. Я должен оставаться в Риме. Микелетто шагнул назад. Он крепко пожалел, что был свидетелем подобного разговора. Эта куртизанка могла бы стать достойной спутницей такому мужчине, как его господин. Но глядя на них двоих, наемник видел, что Чезаре желает поскорее покончить с затянувшимся прощанием. Он едва ли влюблен. Просто чувствует себя в ответе за эту беззащитную красавицу, что так явно увлечена ним. — Когда же мы снова увидимся? — растерянно воскликнула Фиаметта, хватаясь за руки Борджиа. Он качнул головой и привлек ее к себе. — Если моего отца низложат, а со мной что-то случится… — Но, Чезаре… — Послушай сюда, — перебил он, легко встряхнув любовницу за плечи. — Все будет хорошо. Но если поймешь, что мы проиграли — отрекись от меня. Смело возвращайся обратно и скажи, что я силой схватил тебя и заставил жить в своем замке. Скажи, что я подлец и насильник. Куртизанка встрепенулась в отчаянии. Капюшон слетел с ее головы, и роскошная грива огненных волос осветила серый день. — Они легко поверят тебе, — усмехнулся Чезаре, целуя ее ладонь. — И ты сможешь жить дальше, как жила. — Да, о тебе ходит недобрая слава, — согласилась Фиаметта после недолгого молчания. — Плевать, — отмахнулся Чезаре, криво ухмыляясь. — Пусть запомнят меня таким. Она взглянула на любовника снизу вверх, и Микелетто почудилось, прозрачная слезинка скользнула по ее атласной щеке. — Но ведь я знаю, какой ты, Чезаре, — ее белая маленькая ладонь с нежностью прошлась по лицу Борджиа. — Ты бы никогда не поступил подобным образом со мной. Он не ответил. Покрепче сжал ее плечи и резко притянул в свои объятия, накрывая приоткрытые губы настойчивым требовательным поцелуем. — Ты уверена? — проговорил он полушепотом, но, к несчастью, Микелетто все расслышал. Он отступил еще на шаг, но до него все же долетел изумленный девичий вздох, легкий всхлип, а затем прерывистый громкий шепот: — Я ни в чем больше не уверена, Чезаре. Я буду скучать. — Ну, все! — выдохнул господин, решительно отстраняясь от Фиаметты. — Тебе пора. Скоро все решится. Ты даже не успеешь затосковать. На выезде из города будут ждать два десятка папских наемников — они сопроводят вас до самого Сполето и останутся там для охраны замка. А Микелетто разместит тебя в моих апартаментах. Чезаре дал знак наемнику, что пора трогаться, а затем помог Фиаметте взобраться на лошадь. Корелья с легкостью вскочил в седло, в тайне радуясь окончанию этого трогательного прощания. Он не выносил трогательных прощаний. — Мой слуга неразговорчив, Фиаметта, — усмехнулся Чезаре и, еще раз сжав ее ладонь в своей, отошел в сторону. — Надеюсь, ты взяла с собой фрейлину для светской беседы? Она закивала, улыбаясь через силу, и нехотя вдавила каблуки в мягкие бока лошади. Богатый караван, которому позавидовала и сама принцесса, медленно двинулся улицами города. Пожалуй, когда донна Лукреция впервые отправлялась в Пезаро, народу и повозок было поменьше, подумалось Микелетто. Путешествие в Сполето заняло неделю. Назад Микелетто добрался гораздо быстрее. Минуя опасные дороги, где могли встретиться вражеские гарнизоны, он стремительно скакал по долинам и полям Кампаньи, словно лошадь его летела над землей. На третий день усталый всадник достиг ворот Рима. За время его отсутствия город еще больше запустел. Ведь несколько дней назад с полей битвы пришло сообщение, что папская армия отступает, в то время как Лукреция Борджиа и Джулия Фарнезе находятся в заложниках у французского короля. Никто. Часть восемьдесят первая Весть о предстоящем бое разлеталась по лагерю, словно пожар по сухому полю, и все вокруг были охвачены странным, безумным воодушевлением. Так гончие псы чуют приближение охоты. “Битва!” — весело перекрикивались пьяные конники, готовя лошадей к следующему дню. Лязгали подковы, боевые скакуны фыркали и артачились, тихо позвякивала сбруя. “Сражение!” — бормотали сонные караульные, сидя у костра и жадно уплетая ржаной хлеб с маслом. В глазах солдат прыгали алчные огоньки, а на устах мелькали мрачно-торжественные улыбки. И чесночный, хмельной дух витал над их головами. “В-о-й-н-а!” — пелось под хриплые струны лютни в полку отважных маркитанток*. Солдатские подруги — а по сути, продажные, отчаявшиеся девицы, мечтающие взять от жизни больше, чем положено обычным женщинам — повсюду следовали за армией, словно пестрая стая разномастных птиц. Дикие и свободные, они не знали страха. Еще вчера здесь, на подступах к Риму, было пустынно, и лишь мерзлый ветер шуршал в пожухлых травах, а сегодня тысячи конских копыт и человеческих ног вытоптали землю, сотни военных бараков наводнили окрестности от одного края горизонта до другого. Далекие звезды уже показались над бескрайними полями Кампаньи, когда Лукреция и Джулия вышли из своего временного пристанища и направились на очередной — а может статься, и последний — ужин в богатый королевский шатер. Всматриваясь вдаль, в неясную синеватую дымку вечера, Лукреция все силилась разглядеть очертания стен Вечного Города. От слуг ей было известно, что французское войско остановилось в десятке миль от Рима. Ах, если бы она могла хоть на одну ночь обратиться филином, что заунывно ухал в лесу неподалеку, и улететь прочь, расправив крылья. Или еще лучше: стать голубкой мира — белой и прекрасной, с веткой свежей оливы в клюве. Она бы облетела дом матери, заглянула в окно Апостольского дворца к отцу, нашептала бы слова воодушевления Хуану — ведь завтра брату предстоит самое великое испытание в его жизни. А потом Лукреция бы отыскала Чезаре и, примостившись на широком плече брата, взмахом крыла коснулась его смугловатой щеки и мягких губ. И он бы непременно почуял, что голубка сия, с веткой оливы, не прихоть случая. А символ. И посланник. Чезаре! Чезаре. Почему ее мысли так неотступно кружили вокруг него? Душа Лукреции, казалось, уже преодолела все мили, пороги, двери и преграды, что отделяли ее от желанных, теплых объятий. А здесь, в плену врага, осталась лишь оболочка. Она покорно садилась за стол рядом с Карлом, улыбаясь ему так ласково и даже чувственно, словно он что-то значил для нее. А сердцем Лукреция уже давно была дома, среди родных и любимых, и рука ее утопала в широкой и теплой ладони Чезаре. Под сводами шатра пахло едой, вином и благовониями. И азартом. О, казалось, предчувствие битвы пьянило этих бравых вояк, собравшихся за королевским столом, покрепче вина. Лукреция украдкой рассматривала каждого из французских капитанов, пытаясь уразуметь, что же так манило этих мужчин в предстоящем сражении? Все они мечтали доказать свою удаль королю и Франции, выйти победителем и, безусловно, продолжить воевать. На лицах — молодых и морщинистых, скуластых и худощавых, бородатых и гладковыбритых — держались самодовольные, уверенные усмешки, а очи были холодны, точно глазницы мраморных изваяний. Сколько судеб погубил каждый из этих мужчин? Познав вкус войны, они навсегда стали заложниками кочевого и дикого образа жизни, где не было места ни покою, ни уюту. Где царила только грубая сила, жестокость и холод. Неизменный холод очерствевших сердец. Но суровей других был леденящий взгляд Джулиано делла Ровере. Кардинал являлся неизменным гостем на каждом из королевских ужинов, и сегодня, облаченный в шелк черной сутаны, он восседал среди вояк с таким видом, словно и сам был одним из них. И после этого он мечтал занять престол Святого Петра? После того, как по его вине при Лукке пролились реки крови? За неделю пути Лукреция смогла очаровать короля и всецело завладеть его вниманием, но убедить Карла, что в битве не было необходимости, ей до сих пор не удалось. Однако сдаваться она не собиралась, ибо знала, что сражение обернется бедой для ее семьи. В первую очередь для Хуана. А Лукреция любила Хуана. Несмотря на все его высокомерие и дерзость, на неоправданные амбиции и себялюбие, он все же был ее родным братом, он был Борджиа. И завтра он встретится с тем, чему его никогда не учили в военных упражнениях. Пока Лукреция размышляла о том, как избежать кровопролития, Джулия развлекала короля с поистине дьявольской обольстительностью. Она много смеялась и словно бы невзначай касалась руки Карла, глядя на него блестящими глазами. Француз был явно поглощен этой искусной прелестницей, не забывая, между тем, с жадностью уплетать кушанья со стола и запивать крупными глотками крепкого вина. — Мы в Италии не привыкли к королям, ваше величество! — мягким голоском тянула Джулия, и во взгляде ее сквозило искреннее восхищение. С таким же неподдельным благоговением она всегда смотрела на Родриго Борджиа. — У нас есть герцоги и герцогини, — продолжила Фарнезе, — князья, кардиналы. У нас, как вам известно, есть даже Папа, — она ласково, как бы невзначай, погладила пухлую ладонь француза, усыпанную тяжелыми перстнями: — А вот королей нам не хватает. Карл насмешливо приподнял брови: — Значит, я ценен своей новизной! Он подхватил бокал, самодовольно рассмеявшись, и отблески факелов заплясали на его лице. Все присутствующие загалдели, развеселившись по знаку короля. Все, кроме делла Ровере. Кардинал не разделял всеобщего восторга, он был напряжен и сосредоточен, видимо, чуя немалую угрозу своим амбициозным планам, исходящую от дочери Борджиа. Глядя на то, как гладко, как безупречно и ласково подруга плела невидимую сеть очарования, Лукреция и сама поневоле попадала в ловушку сладкого коварства. Раньше бы она лишь молча наблюдала, но сегодня дочь понтифика не желала быть в тени. Она давно вовлеклась в эту сложную и опасную интригу и останавливаться теперь не была намерена. Когда Карл осушил кубок и легким жестом потребовал у слуги добавки, Лукреция плавно накрыла его бокал ладонью и повелительно произнесла: — Пока не наливайте вина! — Почему нет? — с искренним недоумением воскликнул Карл. Над столом пронесся приглушенный шепот. Глаза всех гостей обратились к той, что посмела приказывать королю. Холодные, любопытствующие взгляды — она ощущала их кожей. — Я погадаю Вашему Величеству, — смело улыбнулась Лукреция, чувствуя при этом, как по телу проносится озноб смущения. — Погадаете? — подал голос делла Ровере, скорчив презрительную гримасу. — Да, по бокалу! — Лукреция уверенно взяла кубок из рук Карла, не обращая никакого внимания на возмущение кардинала. — Меня научила моя мама. Она окинула быстрым взглядом мужчин, глядящих на нее со снисходительным поощрением, а затем с поистине трогательным прямодушием сообщила: — Она была куртизанкой, Ваше Величество! — Правда? — изумился Карл, не сводя с нее темного взгляда своих проницательных глаз. — Красивейшей в Риме! И разбиралась в знаках судьбы, — подтвердила Лукреция. Вздернув подбородок, она широко улыбнулась, давая королю убедиться, что дочь ни в чем не уступала матери. Затем она выразительным жестом обхватила кубок, вытянула руку и внимательно взглянула на дно, отливающее серебром. — Я вижу… — Лукреция прищурилась и, выдержав картинную паузу, продолжила: — Как одна огромная армия… встречает другую! Король добродушно улыбнулся: — Вы видите победителя?