— Тогда кто же вы, Ваше Преосвященство? — хриплым голосом спросил наемник, накинув капюшон на свои рыжеватые вихры. Снова начало мелко и упорно моросить. — Выходит я никто, Микелетто, — резко сменив вызывающую насмешку на прежний угрюмый вид, проговорил Чезаре. — Никто? — переспросил наемник, глядя перед собой. — Никто, — повторил Чезаре и, чуть помедлив, добавил: — Или же заложник. — Мы поэтому не вооружены? Кардинал метнул быстрый и цепкий взгляд на Микелетто. Он и забыл когда в последний раз выезжал куда-либо без шпаги или хотя бы короткого клинка толедской стали. По счастью, опытные руки Корелья могли заменить и то, и другое. При необходимости. — Мы без оружия, потому что оно нам запрещено, — процедил Чезаре. На тонких губах наемника сверкнула быстрая и острая улыбка, он почтительно склонил голову: — В таком случае, Ваше Преосвященство, я — слуга заложника. Чезаре не улыбнулся в ответ. Да, фортуна благоволит Борджиа, могущество Святого Отца дарует каждому из его детей возможности, о которых стоит только мечтать, но никто не изменит мир, никто не повернет колесо судьбы в нужном Чезаре направлении. Никто, кроме него самого. И пусть кардинал по горло увяз в политических играх на высшем уровне, он еще молод, еще полон сил и амбициозных стремлений, а значит, способен не просто влиять на ход этой дьявольской игры, но и взять бразды правления над ней в свои собственные руки. Не все должно быть просто. Часть восемьдесят девятая Над Вечным Городом поднимался стылый зимний день. Ветер с северных просторов гнал пыль и опавшие по осени листья, безжалостно трепал мерзлые ветви высоких тополей, завывал монотонно и уныло. Наружные ставни на многочисленных окнах Апостольского дворца убаюкивающе поскрипывали под неистовыми порывами, но в жарко-натопленную банную залу Ватикана не проникал ни единый сквозняк. Родриго Борджиа, прикрыв глаза от блаженства, будто ленивый кот, сидел в огромном круглом чане, наполненном доверху теплой, смягченной ароматными маслами, водой. Вокруг понтифика тихо сновали слуги, поднося ему то сладкое вино, то легкие закуски, а примадонна Джулия Фарнезе, будто славная хозяюшка, подливала в чан горячей воды и деловито терла спину любовника мягкой тряпицей. В последнее время они все более походили на супружескую чету, прожившую бок о бок не один десяток лет. Сытая, спокойная умиротворенность могла обрадовать иного мужчину, но не Родриго Борджиа. Он тосковал по прежним необузданным порывам. Но в том не было вины Джулии, ибо она ничуть не подурнела, а была все также прекрасна, как и раньше. И все также желанна. Но у Родриго нынче имелись и другие желания. Его фантазии в эти дни занимала иная примадонна. Смуглолицая прихожанка, что вот уже третье воскресенье приходила на утреннюю мессу в собор Святого Петра, садилась во втором ряду и, склонив голову, будто в молитве, то и дело лукаво поглядывала на понтифика с загадочной улыбкой. В ее крупных чертах сквозила южная итальянская сочность: большие, далеко расставленные глаза и густые брови вразлет, ровная, сияющая бронзой кожа — аппетитный гибкий стан угадывался даже под зимними, теплыми одеждами. Тонкие запястья, длинные, пластичные пальцы, усеянные кольцами… Кто она такая? Явно не из знати — Родриго был знаком со всеми знатными дочерьми Рима — но и не крестьянка, ее платье и украшения говорили о хорошем достатке. Едва ли такая красавица зарабатывала свой хлеб на улице, но и куртизанкой она не была — на ее одежде не нашлось отличительного знака всех честных куртизанок Рима — ярко-желтого пояса, повязанного бантом на талии. О, ему не составит труда узнать, где она живет и чем занимается, а затем и пригласить ее под каким-нибудь благовидным предлогом в Ватикан… В молодости Родриго нравились пылкие красавицы Каталонии: загорелые, черноокие, пышные и сладострастные. Это лишь после нескольких лет жизни в Италии он развил влечение к хрупким, бледнолицым богиням с полотен Боттичелли. Но сейчас, то ли по зову крови, то ли по зову сердца его вновь манила яркая, чуть крикливая и порочная красота. Нет, Родриго вовсе не намеревался бросать Джулию, о том и речи не было, душой он прикипел к рыжеволосой любовнице, но плоть его и глаза требовали новых впечатлений. Стоило лишь на миг представить эту волнующую темнокожую незнакомку в своей постели, в своих объятиях, как Родриго охватывал былая молодцеватая живость, страсть и азарт. Новое чувство, даже столь приземленное, даровало ему ни с чем несравнимое вдохновение. За последние месяцы он, было, растерял привычное упоение жизнью в борьбе за место на престоле, теперь же, когда опасность миновала, к нему возвращались и энергия, и задор, и здоровый плотский голод. Красный бык Борджиа в свои годы еще был способен на гораздо большее, нежели пощипывание травки на просторных зеленых лугах. Час назад понтифику сообщили, что ко двору прибыл французский гонец: по срочному поручению короля он требовал немедленной аудиенции у Папы. Между тем Родриго никуда не торопился, продолжая наслаждаться негой утренней ванны. Он прекрасно знал о причине спешки посланника: легат, призванный быть гарантом дружбы между Ватиканом и Карлом, бежал. Из короткой записки, что ему доставили накануне ночью, понтифик знал, что прямиком из военного лагеря Чезаре направился в Пезаро, дабы призвать к ответу этого бездарного предателя Джованни Сфорца. Само собой никто другой не должен был узнать о местоположении старшего сына. До поры до времени. Спустя еще час понтифик — свежий, чистый и румяный, словно младенец — вышел, наконец, в зал для аудиенций. Он сохранял совершенно невозмутимый вид, приветствуя иноземного гостя со своего высокого трона, в то время как француз явно нервничал и кипел от злости, понимая, что его терпение намеренно испытывалось. Покончив с церемониями, гонец, с трудом сдерживая негодование, сбивчиво изложил суть своего визита, на что Александр лишь картинно развел руками: — Мы так же как и вы, господин посол, шокированы исчезновением кардинала Борджиа. Посол выдавил на своих обветренных губах подобие улыбки, которая скорее напомнила оскал: — Каково же его место пребывания, Ваше Святейшество? — подрагивающим от раздражения голосом, осведомился он. — Его место пребывания? — переспросил Александр, изобразив крайнее недоумение. — Мы понятия не имеем! Посол недоверчиво уставился на понтифика, в серых, прищуренных глазах его мелькнула бессильная злоба. Разумеется, он не верил сказанному ни на грош, но что же можно было изменить теперь, когда армия Карла уже подошла к границам Неаполя? Возвращаться обратно, дабы отомстить, король не станет. Француз побледнел в явной растерянности, на низком лбу его прорезались две глубокие морщины. А понтифик, тайно наслаждаясь напряженной до смеха сценой, сочувственно улыбнулся и проговорил: — Передайте Его Величеству, что мы готовы заменить кардинала Борджиа на любого другого, какого он пожелает, — Родриго не спеша оглядел присутствующих князей церкви, стоящих по правую сторону от его трона и, остановив насмешливый взгляд на вице-канцлере Асканио, спросил: — Возможно, кардинала Сфорца? По залу пронесся тихий ропот возмущения, а сам Асканио лишь дернул уста в саркастической ухмылке, прекрасно понимая, что его сиятельная персона едва ли пригодится французскому монарху. Гонец, неприятно пораженный, порывисто поклонился и, запинаясь, с подчеркнутой любезностью произнес: — Я сообщу Его Величеству, Ваше Святейшество. Родриго царственно кивнул и, чуть подумав, добавил: — И мы просим выразить ему нашу искреннюю поддержку в его отчаянном неаполитанском предприятии. — Мы не считаем завоевание Неаполя отчаянным предприятием! — посол снова постарался выдавить подобие улыбки и вновь это ему не удалось: тонкие, бесцветные губы на миг обнажили желтоватые зубы, а затем вновь сомкнулись. Он с опаской осмотрелся по сторонам, будто желая убедиться, что над ним не насмехаются. Понтифик примирительно поднял руку: — О, нет! Нет! — он пристально поглядел в невыразительное лицо француза. — Но, возможно, так считает Неаполь? Родриго легко, будто у него за плечами и не было шести десятков прожитых лет, поднялся на ноги, давая понять, что разговор окончен. При этом он улыбнулся той обезоруживающей улыбкой, за которую ему всегда многое прощалось, и повелительно протянул послу руку с папским перстнем для поцелуя: — А сейчас, с вашего позволения, нас ждет еще одна аудиенция. *** По истечении недели Чезаре вернулся в Рим. Стояла ночь, тихая и туманная. Замерший в ожидании утра сад тускло освещала серебристая луна. Родриго не спалось, он сидел перед потрескивающим камином в своем рабочем кабинете и задумчиво глядел в мглистую темноту за окном. Несмотря на толстые рамы, понтифик услышал шорох на гравийной дорожке, ведущей на задний двор, в конюшню, и он вовсе не удивился, когда через каких-то полчаса тишину его уединения нарушил звук знакомых шагов. Целый и невредимый Чезаре вернулся ко двору и привез с собой ценную добычу — герцога Пезаро. Не дожидаясь утра, Родриго вызвал к себе Буркхарда и велел старшему сыну, не мешкая, привести Сфорца в свой кабинет. Понтифику не терпелось взглянуть в испуганные глаза того, кто посмел пойти против Рима, против папства, против Борджиа. А ведь тогда, на свадьбе, этот мерзавец обещал полную поддержку и дружбу Ватикану и лично Александру. Не говоря уже о том немалом приданном, что было выплачено изменнику за Лукрецию. Бедная девочка вынуждена прятаться в монастыре, и ей еще предстоит выступить с весьма неловким для ее положения обвинением на суде, который непременно состоится. В планах Родриго расторжение брака между дочерью и Сфорца было уже практически решенным делом. — Я протестую против такого обращения! — возопил Сфорца, когда Чезаре без всяких церемоний втолкнул грузного, дурно-пахнущего герцога в кабинет. Джованни едва не упал, с трудом удержав равновесие. Он неуклюже пошатнулся и заплетающимся языком запричитал: — Меня избили, связали! — он попытался отряхнуться, но тщетно, вся его одежда и плащ были покрыты толстым слоем пыли и грязи. — Привезли сюда против воли, словно животное! Родриго с нескрываемым удовлетворением оглядел негодующего итальянца, а затем, обратив взор к своему сыну, приподнял бровь: — Неужто это правда? Чезаре лишь ухмыльнулся, пожав плечами: — Он… проявил некоторое нежелание, Ваше Святейшество. Отец с сыном обменялись улыбками — унизительное положение врага доставляло немалое удовольствие обоим. И Родриго не сомневался — сын не жалел своих недюжинных сил, избивая Сфорца. Удивительно, что тот еще держался на ногах. Но это лишь начало его унижения: скоро паршивец узнает всю мощь гнева Борджиа. Родриго не спеша подошел к Джованни и хлопнул того по плечу: — Ну, теперь вы здесь… и вы в безопасности, — понтифик тут же пожалел о своем жесте, ладони его, чистые и холеные, сразу сделались липкими от грязи. Боже правый, неужто Чезаре бросил этого поганца в телегу к свиньям? Не скрывая отвращения, Родриго отпрянул и отошел в сторону. Демонстративно вытирая руки о полотняное полотенце, он язвительно добавил: — Это самое главное, не так ли? — И зачем я здесь, позвольте спросить? — скривился Джованни, с опаской переводя взгляд от понтифика к Буркхарду, стоящему у края стола со скорбным видом. Разумеется, церемониймейстер не был счастлив, когда его растолкали посреди ночи с требованием предстать перед Его Святейшеством. Кислое лицо австрийца еще хранило сонливую припухлость. — Чтобы обсудить аннулирование вашего брака, разумеется, — так просто, будто они уже оговаривали это ранее, ответил Родриго, усаживаясь за стол. — Аннулирование моего брака? — повторил Сфорца, не веря своим ушам. — Согласитесь, он не оправдал надежд, — понтифик сложил руки шатром перед собой и совершенно спокойно, в упор уставился на окончательного растерянного герцога. — Помощь, обещанная семьей Сфорца папским областям, так и не была предоставлена, — Родриго нарочито громко вдохнул: — И… на брачном ложе, как мы слышали, — он метнул быстрый взгляд на Чезаре, — тоже все не слишком хорошо… Джованни замотал головой, кажется, он только теперь понял, в какую западню попал. — Вам это с рук не сойдет… — прошипел герцог. — Напротив! — резко перебил его понтифик. — Канонический закон предельно ясен в таких вопросах, — он махнул в сторону церемониймейстера и откинулся на спинку стула: — Любезный Буркард расскажет подробнее… — Яснее не бывает, — тотчас отозвался австриец. — Брак может быть аннулирован лишь при одном условии. — И это условие, — громко, не скрывая насмешки, подтолкнул понтифик. — Отсутствие консумации брака, — без тени смятения сказал Буркард. — Отсутствие консумации? — резко переспросил Джованни. Он усмехнулся, но тень страха пронеслась по его вымаранному дорожной пылью широкому лицу. — Вы не можете доказать этого. Родриго устало вздохнул и закатил глаза. Мерзавец не понимал, с кем имеет дело. Время для лестных слов прошло. Слишком поздно. Теперь, Джованни, ты ответишь сполна! И что может быть хуже для знатного мужчины, чем публичное признание его бессилия на брачном ложе?