— Я хотел, чтобы кто-то знал об этом, — сказал он, — и решил выбрать вас. Если мы не вернемся, по крайней мере будет хоть какая-нибудь информация для полкового журнала. — А после Вогоски? — Затем мы направляемся к Завику. Только мы вчетвером и Йена Рив, при условии, если мы отыщем ее и она будет согласна пойти с нами. — А потом? — Будет зависеть от того, что мы там обнаружим. Но лично у меня нет намерения оставаться там навсегда. Если, предположим, два дня у нас уйдет на Вогоску, еще три на Завик и пару дней мы пробудем там, затем еще три или четыре дня уйдут на то, чтобы добраться до побережья... Мне бы хотелось оказаться в Сплите недели через две, начиная с сегодняшнего дня. Бриндли кивнул. — О’кей, — сказал он. — Я так понимаю, что после прибытия сюда вы еще не связывались с Херефордом. Я могу оказаться в затруднительном положении, — добавил он. — Конечно, на все надобно время, но все же... — Мы можем сами связаться, — сказал Дохерти. — Но ведь им ничего не известно о сложившейся здесь ситуации, и, значит, они ничем не могут нам помочь. Кроме того, — добавил он с усмешкой, — они и не любят, когда их беспокоят. Когда они вышли из автомобильного парка, Бриндли пожелал отряду Дохерти удачи. Возвращаясь в гостиницу, Дохерти размышлял над тем, какое решение примет Барни Дэвис. Разумеется, официально он не мог разрешить вступать в контакт с местными силами, это Дохерти понимал, но ведь можно и не говорить ему об этом. Ну а тот факт, что штаб-квартира САС не делала попыток связаться с ними с тех пор, как они прибыли в Сараево, говорил о том, что КО держит ситуацию под контролем. Стартовой площадкой комбинированного отряда стал дом на дороге, ведущей от северных окраин Сараева к горной деревушке Нагорево. Десятка собиралась сюда потихоньку весь день, чтобы у наблюдателей на холмах не возникло подозрения, будто намечается какая-то операция. Теперь собравшиеся попивали здесь чаек из одуванчиков, покуривали, проверяли снаряжение и почитывали экземпляры журнала «Мэд». Этот журнал, должно быть, выписывал владелец дома, член антиснайперского подразделения, убитый несколько недель назад. Из дома они вышли в 22.00, прошли по дороге, ведущей в Нагоре во, несколько сот ярдов, а затем свернули на тропинку, бегущую вверх по склону. Гребень холма находился в пятистах ярдах над ними. Там же располагались позиции сербской артиллерии, продолжавшей обстреливать то, что еще оставалось от Сараева. Существовало предположение, что вокруг города расположены несколько замкнутых колец войск, не дающих ни проникать в город людям и продуктам, ни покидать его, но мнения о том, насколько плотен этот кордон, в Сараеве разделялись. Хаджич безрадостно смотрел на возможность удачно пройти сквозь линии сербских войск, не встревожив врага, и уповал лишь на бесшумные МР5. Дохерти придерживался иной точки зрения. Опыт подсказывал ему, что зачастую такие кордоны существуют лишь в воображении, и требуются не столь уж большие усилия, чтобы развеять фальшивые представления об их неприступности. Исторически сложилось так, что в большинстве случаев просто разыгрывались роли осаждаемых и осаждающих, с тем чтобы создать впечатление, что никто не может проникнуть через разделяющую их линию. «Находящиеся наверху сербы и помыслить не могли, — думал Дохерти, — что кто-то решится предпринять попытку, на которую решился этот отряд из десяти человек. И, следовательно, сербы не отрядили соответствующие силы для предотвращения подобных попыток». А может, ему это так представляется. По крайней мере они находились в движении, на правильном курсе и подальше от Сараева. Накануне вечером в баре гостиницы он разговорился с журналистом-шотландцем. Мужик, лет сорока пяти на вид, был блаженно пьян, и большая часть разговора касалась пустяков, типа поражений «Селтика». Но, как затянутое тучами небо изредка прорезается лучами солнца, так и их безмятежный разговор прерывался порой высказываниями, вызванными отчаянием. — Говори что хочешь, — сказал журналист, — но если что и умерло в этом веке, так это вера в то, что человечество хоть чему-нибудь да научилось. Дохерти хотел было не согласиться, но не нашел, что возразить. Вот и сейчас у него не было веских аргументов, когда он карабкался вверх по темной тропе вслед за Хаджичем и Хаджриджой, И вместе с этим пониманием возник следующий вопрос: если мир оказался в луже дерьма, из которой не выбраться, то ради чего же он, Дохерти, рискует жизнью? Ради друга? Он любил Рива, но не стольким был обязан ему, чтобы забыть об ответственности перед Исабель и детьми. Воинский долг? Он его уже выполнил с лих не был верховным жрецом. Нет, все-таки он взялся за это дело по привычке. И из любопытства. И теперь начинал подумывать, не было ли это самым глупым решением в его жизни. Идущий вслед за ним и двумя боснийцами Крис не думал о том, что ждет впереди. Он вообще редко задумывался над этим. Он так понимал, что надо идти по жизни, открывать встречающиеся двери, а там уже разбираться с тем, что ждет за ними. А он любил открывать их. Разумеется, всегда оставался риск открыть не ту дверь, как это случилось с погибшими в Колумбии Эдди и Андерсоном, но тут уж судьба. Понимая, что в этом было нечто, объединяющее их с Эдди, он мог наплевать на те многочисленные разногласия, что их разъединяли. Эдди нравились такие моменты, когда предстояло двигаться по горам почти в полной темноте, прислушиваясь к каждому звуку, жить каждой минутой такой жизни. Как и Крису. Ему нравилась даже сама мысль о том, что каждый раз он оказывается в месте, где еще никогда не бывал. Пусть даже таковым местом является и этот невероятный город Сараево. Чертовски трагический, конечно, но очаровательный. Выглядел он совсем не так, как представлял себе Крис, да, впрочем, ни один город никогда не соответствовал картине, нарисованной его воображением. Единственное, о чем он сожалел, — о нехватке времени в этой операции для наблюдения за птицами, да и мало их тут было. У Сплита — обычные прибрежные виды Средиземноморья, а уж в Сараеве он и того не видел. «А вот это уже свидетельствует об их разуме, — подумал Крис. — Ну какая же птица в здравом уме захочет зимовать в городе, подвергающемся непрестанному артиллерийскому обстрелу? Хотя, коли они двинулись к Завику, кто знает, что удастся увидеть? Может быть, даже орла Бонелли?» Находящийся в двадцати ярдах впереди Клинок размышлял совсем о другой птичке. Перед ним шла Хаджриджа. И хоть она была закутана так, что скорее напоминала медведя, воображение лондонца разыгралось вовсю. Ни напяленная на нее одежда, ни груда снаряжения не могли лишить грациозности ее походку, а выбивающиеся из-под шерстяного вязаного шлема пряди волос выглядели необыкновенно женственно. Внешне она немного напоминала ему Морин, что само по себе было не больно хорошим предзнаменованием. Морин была на пару лет постарше Хаджриджи, занималась терапией и жила в Херефорде, разведенной, с шестилетним сыном. Она и Клинок познакомились в пабе и сразу понравились друг другу. Вообще-то особых общих интересов у них не было, но секс у них получался великолепный, а к пареньку он здорово привязался. Через три месяца они решили пожениться. Он никогда еще не был так счастлив. Он даже не огорчился по-настоящему, когда мать объявила, что выходит замуж и уезжает в Австралию по крайней мере года на три. А потом, что называется, «обвалилась крыша». За месяц до намеченной свадьбы Морин взяла свое слово назад и сообщила, что из-за сына должна вернуться к мужу. Клинок думал, что тот живет в Лондоне, но, как выяснилось, муж ее уже несколько месяцев как вернулся в Херефорд. Спустя шесть недель в Австралию уехала мать, с которой он всегда был очень близок. Впервые в своей жизни Клинок ощутил неопределенность собственного нахождения в пространстве и времени. Все это произошло два года назад, и за прошедшее время положение вещей не сильно изменилось. У него появилось ощущение быстротечности времени, и он начал размышлять над прошлым, чем никогда раньше не занимался. Работа его в тренировочном центре была интересной, даже волнующей, но, казалось, не вела никуда, кроме как к приближающемуся уходу в запас. Тем более что постепенная потеря прошлой беззаботности казалась ему в какой-то степени деградацией его как солдата. Впрочем, пока признаков этой деградации он еще не замечал. А может, только потому, что перед глазами стоял пример Дохерти. Но все же старое волнение, вызванное выходом на задание, он продолжал ощущать. «Черт побери, — думал он, — Дохерти отхватил же себе жену в Аргентине — на этот раз моя очередь. Хаджриджа, ты предназначена мне», — безмолвно сообщил он ей в спину, и в тот же момент, словно услыхав его слова, она повернула к нему голову и улыбнулась. Клинок подумал, что гораздо интереснее было бы увидеть ее при солнечном освещении и с чуть меньшим количеством одежды на теле. Находящийся почти в хвосте колонны Дама наслаждался темнотой. Он всегда предпочитал город сельской местности, и огромные пространства, перед которыми большинство людей зачарованно открывали рты, он воспринимал с каким-то неловким чувством. Он не любил, когда чего-то было очень много. Это попахивало вечностью. И он старался избегать таких сцен, и темнота зачастую помогала ему в этом. Он вспоминал прошедшую ночь и тех двух людей, убитых им у высотного здания. Они уже никогда не узнают, кто победил в этой войне, и вообще больше ничего не узнают. И не увидят они появления первого боснийца на песенном конкурсе Евровидения. Жизнь просто закончилась для них, вот и все. И где же они теперь? Как-то трудно было себе представить этих людей на небесах, но сомневался он и в том, что они настолько плохи, что будут бесконечно жариться в аду. В гостинице «Холидэй» он просмотрел путеводитель по Югославии и вычитал там о местечке под названием Междугорье, находящемся в пятидесяти милях отсюда на юг. В 1981 году шесть деревенских подростков увидели там явление Девы Марии, и место это стало внезапно местом паломничества, не говоря уж о привлекательности его для туристов. Дама не мог поверить, чтобы кто-то вообще мог увидеть такое явление, но ненамного легче было поверить и в то, что шесть пареньков из грязной деревушки вдруг додумались до такого обмана. И что самое странное, явления эти повторялись с завидным постоянством, особенно по понедельникам и пятницам. Он посмеялся, когда прочитал об этом, — уж больно отдавало враньем, но потом задумался: коли никто из тысяч паломников не опровергал явления и не называл все это дело надувательством, что же тогда? Или они так отчаянно хотели увидеть явление, что действительно видели его? Может быть, вера и есть разновидность отчаяния? Тогда бы он понял. Ведь понимал же он, что смерть — это еще не конец всего, иначе какой же вообще смысл в жизни? Должна же быть расплата, ответ за все, что ты сделал. Должно же быть место, где ты очищаешься от всего. Тропинка медленно, но неуклонно вела их вверх, петляя по краям впадин, минуя большие рощи хвойных деревьев, цепляющихся за склоны. Чем выше поднимался отряд, тем глубже был снег и тем явственнее становился остававшийся за ними след. Радовало то, что, судя по всему, давно уже никто не пользовался этой тропой, по крайней мере после последнего снегопада, прошедшего два дня назад. Дохерти и Хаджич договорились делать привал во время перехода примерно каждые два часа. Сейчас их колонна находилась примерно в двух сотнях футов от гребня, и два командира сочли уместным выслать разведчиков, чтобы оценить ситуацию. Отправили Криса и Калтака. Они вернулись менее чем через пятнадцать минут с обнадеживающей информацией. Все огневые расчеты сербов покинули позиции, очевидно, для того, чтобы подкрепиться и обогреться, оставив город без наблюдения. Два ближайших кострища артиллеристов находились в паре сотен ярдов к западу от тропы, а другие — еще дальше на восток. Так что можно было совершенно спокойно проскользнуть между ними. Поход возобновился с Крисом во главе. Пять минут спустя они добрались до гребня и пересекли протоптанную тропинку. Слева и справа вдалеке виднелись огневые позиции и костры. Впереди и позади тускло проглядывали во тьме покрытые снегом склоны. Они двинулись вниз с перевала, используя русло сошедшей снежной лавины, чтобы скрыть свои следы, и вскоре добрались до деревьев. Эта сторона горы в отличие от склона, выходящего на Сараево, была более лесистой, и у них появилась надежда обосноваться в удобном наблюдательном пункте под прикрытием деревьев для осмотра Вогоски. Однако в два часа ночи они отказались от попытки найти такое местечко. Было слишком темно. Приходилось рассчитывать лишь на знания боснийцев о долине, в которой располагался городок, и дожидаться наступления дня. Решено было разбить лагерь глубоко в лесу, а перед рассветом выслать вперед двоих для оборудования наблюдательного пункта. В считанные минуты сасовцы отыскали и расширили пространство под нижними ветвями елей, где снег стеной вставал вокруг, оставляя большие воздушные карманы. Боснийцы с нескрываемым изумлением наблюдали, как сасовцы исчезали в снегу с подветренной стороны дерева и обживали там свои квартиры. — Где вы этому научились? — спросила Хаджриджа Клинка. — Ведь в Англии же нет снега. — В Норвегии, — сказал он. — Опыт учений НАТО. Через час были готовы две снежные пещеры с перекрытиями и съемными дверями. Конечно, вокруг здорово наследили, но им надо было продержаться незамеченными лишь около девяти часов при свете дня. Дело оставалось за назначением разведывательной группы. Хаджич выбрал Хаджриджу, а Дохерти, пряча улыбку, назвал Клинка. — Ты знаешь, что нам надо, — сказал он Клинку. — Увидимся уже в сумерках. Будь умницей, — добавил он на прощание. «Похоже, она осталась довольна, что выбор пал на меня», — думал Клинок, пока они спускались среди деревьев вниз, к точке, которая, судя по карте, была наиболее многообещающей. Пробираясь вниз, он не мог припомнить, приходилось ли ему бывать в более темной местности: густые тучи, луны нет, и снег ничего не отражает. Очки ночного видения позволяли избежать столкновений с деревьями, но не более того, и ему приходилось уповать лишь на собственное штурманское искусство. Даже после того, как они, по его подсчетам, вышли в нужную точку, проверить это предположение было сложно. Впереди — только темнота и деревья. Возможно, в этой темной пустоте внизу находилась Вогоска, а может быть, и просто какой-нибудь луг. Ясность мог внести только рассвет. Клинок предложил провести время за вырезанием снежных блоков. Хаджриджа согласилась и по его примеру лопаткой стала вырезать снежные кирпичи со стороною в пол-ярда и толщиной около четырех дюймов — строительный материал для наблюдательного пункта. Когда нарезали их с дюжину, Клинок сказал, что хватит. Небо на востоке начало светлеть. Они оба, сидя на корточках в укрытии, наблюдали, как темнота впереди рассеивается и открывающаяся картина проступает все резче. Перед ними появлялся город, а выбранная ими позиция оказалась идеальной. Клинок переместился ярдов на десять влево, откуда среди деревьев открывался вид не только на город, но и на обе подъездные дороги, и принялся яростно углублять их окоп. Хаджриджа подтащила снежные блоки и тоже принялась копать. Через десять минут, основательно вспотев, они получили окоп около восьми футов в длину и около двух с половиной футов в ширину. Клинок лопаткой вдоль боковых стен вырезал выступ ниже верхнего покрова. В этот выступ он помещал снежные блоки, образуя крышу. Покончив с этим, они принялись выбранным при рытье окопа снегом маскировать слишком четкие контуры их укрытия. Через двадцать минут после наступления рассвета они уже имели прекрасное укрытие, где и лежали рядом друг с другом, вглядываясь в наблюдательные прорези. Окоп был сооружен так, что один мог поспать, пока другой наблюдает, но обоим было так интересно посмотреть, что творится внизу, что спать никто не собирался. Уже настолько рассвело, что проступили и детали. Слева от них, извиваясь, спускалась с горы дорога из Сараева, вступала в городок между двух рядов домов и выходила в дальнем конце города, неясно исчезая из виду в неразличимой пока долине. За рекой, бегущей через центр городка, уходила на восток в холмы еще одна дорога. Городок насчитывал не более двух сотен домов, разбросанных вокруг возвышающейся в центре церкви. В духе социалистического строительства были выполнены лишь две четырехэтажные коробки и длинное одноэтажное здание вдоль дороги с гор. Эго и был мотель «Соня», куда привозили женщин. Легко различался и спортивный комплекс «Партизан»: большое, почти без окон здание в дальнем конце города, между рекой и главной дорогой. Клинок более тщательно принялся проводить осмотр через бинокль и обнаружил первые признаки жизни — от мотеля к одному из последних домов у дороги, уходящей из города, шел солдат. У дороги под деревом стояли несколько стульев. Очевидно, днем здесь контрольно-пропускной пункт, решил Клинок. Он перевел бинокль на другую дорогу, перед городом, и обнаружил еще один КПП, а вот третью дорогу, уходящую вправо, похоже, никто не охранял. Ясно, что отсюда сербы не ожидали никаких неприятностей. — Еще люди, — шепнула Хаджриджа. Клинок посмотрел туда, куца был направлен ее гэдээровский бинокль. Во дворе мотеля «Соня» толпились еще несколько солдат. Со стороны города донесся звук заведенного мотора, и из гаража мотеля выехал грузовик. Солдаты полезли в кузов, и грузовик поехал по дороге прочь от центра города. У КПП он остановился и тут же, набирая скорость, покатил вверх, на холм. — Дневная смена артиллеристов, — вслух подумал Клинок. Он повернулся к Хаджридже, испытывая некоторую неловкость от такой близости ее лица. Ее дыхание слегка отдавало сливовицей, которой они подкреплялись, пока строили наблюдательный пункт. В глазах отражалась усталость. — Поспишь первой? — спросил он. — О’кей, — сказала она. — Но ты разбуди меня, хорошо? Клинок посмотрел на часы. — Темнеть начнет около пяти, — сказал он. — Я тебя разбужу в половине первого. — О’кей, — вновь сказала она, зевая. Он слышал, как она ворочалась, устраиваясь в спальном мешке в углу окопа, потом в наступившей тишине слышно было лишь ее дыхание. И когда он уже решил, что она спит, из темноты донесся слабый голос: — Ты сделал хороший домик. — Спасибо, — сказал он и улыбнулся сам себе.