Трюк сработал. Как только серб дошел до угла, оттуда протянулась рука и что-то сверкнуло в приборе ночного видения Дохерти. Человек всплеснул руками и тут же безжизненно повалился на снег. — Кря, кря, кря, крря-а! Второй охранник вышел из подъезда и остановился в нерешительности. У стены, неподвижный и невидимый для него, стоял Дама, держа палец на курке бесшумного МР5, готовый рискнуть скорее пойти на ранение этого человека, чем позволить ему уйти обратно в здание. — Радик? — почти извиняющимся тоном произнесла фигура. — Да где же ты? — добавила она, шагнув в темноту с винтовкой наготове. Дама, прижав приклад МР5 к плечу, ждал, пока человек приблизился на двадцать футов. Затем в голове сасовца прозвучал голос инструктора, он прицелился в центр головы серба и нажал на курок, придержав его и после выстрела. Голова охранника дернулась назад, ноги его, казалось, заскребли по снегу, и он неуклюже опустился на землю. Дама быстро устремился вперед, убедился, что серб мертв, и дал сигнал Дохерти, что путь свободен. Затем они с Крисом вошли в подъезд и заняли позицию у лестницы. Сверху не доносилось ни звука. Те двое, что принесли еду, не собирались пока возвращаться. Минуту спустя все уже были в подъезде. — Кто пойдет наверх? — спросил Хаджича один из боснийцев. — Все. Мы не знаем, сколько их наверху. Скорее всего трое, а может быть, и все десять. Но наши английские друзья могут остаться, — добавил он. — Они уже внесли свой вклад. — Нам бы не хотелось пропустить кульминационный момент, — сказал Дохерти. Вся десятка двинулась вверх, соблюдая полную тишину. На каждой лестничной площадке они останавливались на несколько секунд, прислушиваясь, не спускаются ли сверху люди. На восьмом этаже они подождали подольше, пока Людинович производил разведку. Тот вернулся через пять минут и сообщил, что, похоже, все помещения пусты, кроме одного, под номером 96, дверь в которое была закрыта. Внутри играет музыка и разговаривают люди, хотя он и не смог разобрать, о чем они говорят. Усмешка Хаджича была видна даже в темноте. Они одолели последний лестничный пролет и двинулись по коридору на звуки музыки. Дама разобрал, что это Принц поет «Маленький красный корвет». У одной из его сестер в Сазерленде был такой компакт-диск. Хаджич и Беган, подобно копам из какого-нибудь американского телесериала, встали по обеим сторонам двери. «Найди любовь, которая с тобою до конца», — пел Принц. И тут Калтак врезал ногой по двери, и звуки хора потонули в треске дерева. Трое боснийцев ворвались в комнату. Никто не стрелял. Когда Дохерти и остальные сасовцы вошли внутрь, трех испуганных сербов держали на мушке. В воздухе стоял густой запах марихуаны, и несколько окурков дымились в переполненной пепельнице, содержимое которой осыпалось на розовый ковер. Большое брезентовое полотно с прорезями для обзора и стрельбы закрывало окно. Те двое, что принесли еду, оставались в пальто, а на снайпере в несколько слоев были надеты различные майки и свитера. На верхнем свитере читалась надпись «Алиса в Плену» и была изображена Алиса с чертами лица Льюиса Кэрролла, висящая в петле. На правой руке четырехугольной кириллицей было вытатуировано: «Только солидарность спасет сербов». Зрачки его глаз были неестественно расширены. Один из боснийцев сорвал брезент, за которым открылись два разбитых окна. Затем Беган и Кал так, внезапно схватив снайпера за руки, заломили их ему за спину. Только туг в его безжизненных глазах что-то отразилось. Он засучил ногами, не давая схватить себя за них, но сопротивлялся лишь с минуту. — Застрелите меня! — отчаянно закричал он. — Я ведь столько стрелял в людей. Застрелите меня! Боснийцы не обращали внимания на его вопли. С мрачными лицами они поднесли его к окну и, не тратя лишней энергии на бросок, просто выпихнули снайпера наружу. Его вопль затих внизу, сменившись слабым, но отвратительным звуком — словно ногой наступили на гнилой фрукт. Остальные двое пленников тут же одновременно что-то заговорили. Хаджич подступил к ним и выстрелил в голову сначала одному, затем другому. Нена Рив, сидя в спортивном зале «Партизан» в Вошске, вспоминала все хорошее о своем муже, с которым они жили теперь врозь. Возможно, тут не время и не место было вспоминать о его положительных качествах, но даже эта нелепость радовала ее. Сразу же по прибытии в Вогоску Нена решила, что пройти через все предстоящее она сможет лишь относясь к окружающему, как к абсурду. Ведь если воспринимать все как оно есть, то можно сойти с ума. Сойти с ума от унижения, сойти с ума от горя, просто сойти с ума. В зале тихо плакали две женщины, словно звуки двух скрипок переплетались в мелодию. «Джон, — сказала она сама себе, — думай о Джоне». А в самом деле, почему она ушла от него? Потому что он был невозможен. А почему? Потому что он не слушал ее, вот почему. Но ведь он же любил ее, она знала это. Он всегда любил ее, но всегда по-своему. Так же было и с детьми. Он удивительно замечательно обращался с ними, но опять же до того самого момента, пока у них не появились собственные желания, стремление жить по-своему, и вот тут он уже не понимал, как обращаться с ними. Неотвязная мысль, что дети могут быть мертвы, замораживала ее мозг. Хотя она всегда была убеждена, что сразу же почувствует, если с ними что-то неладное. И ведь Джон тоже мог погибнуть. От этих мыслей ее затошнило. Какими бы они ни были разными, как супружеская пара они еще не закончились. Лишь бы пережить все это. Одна из женщин затихла, но другая продолжала плакать, издавая низкий стонущий звук, словно оплакивая чью-то смерть. А может быть, действительно оплакивала. Почти у всех этих женщин и девушек в жизни были мужчины: мужья, отцы, любимые, братья. И где они теперь? Некоторые наверняка мертвы. Убиты на глазах жен и дочерей, часто после того, как стали свидетелями их изнасилований. Некоторые в трудовых лагерях, а кое-кому, наверное, удалось сбежать через горы, через границы Бог знает куда. И что бы с ними ни случилось, где бы они ни оказались, они исчезли из жизни этих женщин. В зале запрещалось разговаривать, но охранники не всегда так уж жестко придерживались этих правил, а потребность в общении часто перевешивала риск получить еще один синяк. За последние несколько дней Нена переговорила уже почти со всеми сестрами по несчастью, выслушала истории их пленения и унижения. Все они были мусульманками и все, за исключением Нены, жили в деревнях, захваченных сербами в течение последнего лета. Оторванные от семей, они были погружены в автобус, как и Нена, и доставлены сюда для обслуживания местной солдатни. Тех, которым «повезло», по ночам забирали в ближайший мотель, где каждую насиловали от одного до дюжины мужчин, и женщины возвращались, чтобы потом рыдать несколько часов подряд. Самые юные почти все были девственницами, и мысль о том, что теперь им уже не найти мужа, захватывала их полностью. Они и представить себе не могли, что найдется мужчина, который поверит, будто у них не было выбора. Тех, кому не повезло, ночью забирали, и они уже не возвращались. Как правило, сообщали женщины, готовые обсуждать эту тему, изнасилования были делом бессловесным: мужчины использовали этих женщин для демонстрации собственного превосходства или как замену мастурбации. Нена уже несколько раз слышала о мужчинах, лишенных эрекции, и те просто компенсировали этот недостаток, мочась на женщин. К ней самой пока не приставали со времени приезда сюда, и она полагала, что должна благодарить за это свой возраст. В надежде и дальше продержаться так, она свои светлые волосы собрала сзади в тугой пучок. Но каждую ночь, когда в зал приходили и забирали других женщин, она чувствовала перед ними вину за счастливую фортуну. Но только не в эту ночь. По залу шел мужчина с фонарем, отбирая тех, кого всегда отбирали, или тех, кого почти всегда, и наконец нехотя осветил лицо Нены. — Смесь молодости и опыта, — пробормотал он, словно футбольный тренер. Сначала Нена удивилась, затем ее охватило опустошение, переходящее в панику. Сидя на заднем сиденье в фургоне, она сказала себе, что пережила четырех мужчин в горах и переживет еще столько, сколько потребуется. Как в бою: может быть чертовски больно, но если пуля тебя не убила, то рана может зажить. Главное — отключить мозг, не думать о том, что происходит. «Просто отключись, — сказала она сама себе, глядя на пустые лица сидящих рядом молодых женщин. — Просто отключись». И это помогло, если вообще что-то могло помочь в данной ситуации, пока в комнату мотеля не вошел шестой и последний на этот раз мужчина. Он был не моложе остальных предыдущих — лет за двадцать, — но в нем не было уверенности его товарищей. Увидев ее, лежащую нагой на постели, со свежими синяками на груди и с кровью меж ног, он застыл в нерешительности, прежде чем расстегнуть ремень. — Зачем ты делаешь это? — спросила она, нарушив собственное правило молчать и проклиная себя за это. — Ваши мужчины делают то же самое с нашими женщинами, — сказал он, но без большой убежденности. «Он, может быть, и верит в это, — подумала она, — но, видимо, не считает, что надо так же поступать в отместку». — И ты полагаешь, это правильно? — спросила она. — Как ты думаешь, что сказали бы твои мать и сестры, если бы увидели, что ты делаешь? — У меня нет сестер, — сказал он. Ремень был расстегнут, но он не делал ни единого движения, чтобы снять брюки. — Но мать-то у тебя есть, — сказала она. — У меня нет выбора, — сказал он. — Я бы и не хотел... — Так не делай. — Мы должны, — яростно прошептал он. — Никто не должен, — сказала Нена. — Подумай о будущем. Как ты сможешь любить, если в твоем мозгу все время будет жить эта картина? Он закрыл глаза. — Заткнись! — сказал он. — Сейчас же заткнись... 9 Подразделение вернулось в гостиницу «Ста-риград» вскоре после рассвета, усталое, но удовлетворенное ночной работой. Хаджич и Дохерти договорились, что их комбинированный отряд выступит в сторону Вогоски за час до полуночи следующего дня. Предстоящие тридцать шесть часов отводились на разведку военной ситуации между Сараевом и пунктом их назначения, разработку наиболее безопасного маршрута, действий на случай внезапных нападений, на сбор и осмотр снаряжения, необходимого как для этой операции, так и для выполнения последующей миссии в Завике. Клинок и Хаджриджа занимались составлением необходимых карт, а также выяснением ситуации в Завике и вокруг него путем опроса беженцев. Крис и Дама взвалили на себя заботу о снабжении. Необходимый неприкосновенный запас требовался для боснийцев, а поскольку отряду как минимум одну ночь предстояло провести в снегу, нужны были инструменты для копки. Вогоска хоть и находилась милях в четырех или пяти по прямой, но на пути отряда лежал горный кряж, захваченный сербами, и за одну ночь невозможно было и добраться до города, и осуществить разведку, и провести спасательную операцию, и улизнуть восвояси. Отряду предстояло целый день прятаться в предгорьях над Вогоской, готовя нападение в первые же часы следующей ночи. Сам Дохерти направился навестить Бриндли в штаб-квартире британского контингента войск ООН. Временный письменный стол майора был завален требующими решения бумагами, и он был доволен, что есть возможность хоть ненадолго прерваться. Он провел Дохерти через машинный парк, уставленный автомобилями с белыми буквами ООН, к исходящему паром фургону, который служил столовой. Кофе оказался еще хуже, чем ожидал Дохерти, несмотря на щедрую порцию виски из фляжки Бриндли. — Ну, многое удалось сделать? — спросил майор. — Да нет, просто занимались акклиматизацией, — ответил Дохерти, размышляя, как много может он рассказать этому человеку. — Женщину нашли? — Выяснили, где она находится. — И то хорошо. — Не совсем. Она в сербском борделе в Вогоске. — О Господи... — Но это не очень далеко. Мы собираемся отправиться за ней... Бриндли широко раскрыл глаза. — Но разве... — начал он. — Разве за этим мы здесь? — докончил за него Дохерти. — Наверное, нет. Вот почему я пришел сюда. — Он помолчал, собираясь с мыслями. — Вы понимаете, насколько тяжело войскам ООН быть вовлеченными в войну и не иметь права занять ту или иную позицию... — Послушайте, это не шутки. — Да, но я думаю, у нас просто нет возможности оставаться с чистыми руками, как у вас. Уж коли нам предстоит сделать то, за чем нас сюда послали, нам так или иначе потребуется помощь одной из сторон. И так получилось, что с нами в поход на Вогоску идут бойцы антиснайперского подразделения боснийской армии... — Ох, парень... — с улыбкой сказал Бриндли. Дохерти улыбнулся в ответ.