— И неудивительно, — сказал Рив. — Вряд ли это добавит славы чеширцам, не так ли? — А боснийское правительство? — Мы позаимствовали в Бугойно одну из их бронемашин. Правда, это не последнее достижение военной техники, боюсь, что его оставила здесь еще Красная Армия в 1945 году. Но работает. Мы просто проехали на нем сквозь сербский блок-пост — я действительно имею в виду «сквозь», — задраив все люки. Они даже не знали, что делать, наблюдая, как бронемашина, не обращая ни на что внимания, таранит их любимые «тойоты». — Он отхлебнул сливовицы. — Нравится мне это пойло. Так на чем мы остановились? — На краже бронемашины. — А, да. Я вообще не понимаю, как может возмущаться боснийское правительство, когда мы за них же выполняем их работу. Они должны бы нас всем ставить в пример. Изетбегович любил говорить, что Босния преисполнена ко всем братской любовью и терпимостью, пока сербы не покончили с этой ерундой. Я не знаю, сколько в его высказывании выдается желаемого за действительное, но Завик как раз та самая Босния, которой она и должна быть. У нас живут сербы, мусульмане, хорваты, евреи и даже несколько албанцев, и, можешь поверить, все уживаются друг с другом. Можешь завтра утром прогуляться по городу — и увидишь мечеть, православную церковь и католическую — все на одной площади, и все действуют. — А что насчет тех сербов, что вне стен города? — поинтересовался Дохерти. — Они так и держатся от вас подальше? — Да нет, они что-то там себе замышляют. И они более или менее плотно окружают нас. Рано или поздно они подтащат артиллерию на горы и начнут обстрел. Бели им так уж нужны эти хлопоты. Надеюсь, что не очень нужны. — Рив сделал последнюю затяжку. — Разумеется, всегда есть риск, что наше мирное существование прервется. — Не хочу скрывать, — спокойно сказал Дохерти. — Я тоже смотрю не слишком оптимистично на возможность примирения. За неделю, что я провел в этой стране, я насмотрелся такого, что до смерти мне будет сниться. — Например? Дохерти рассказал ему о деревушках в горах, о госпитале в Сараеве, о женщинах в Вогоске. — А там-то что вы делали? — спросил Рив. Дохерти обругал себя за неосторожность, но решил не отступать. — Спасали Нену, — сказал он. Рив уставился на него помрачневшим взором. — О Господи, — сказал он. — Она недолго там пробыла, — сказал Дохерти, понимая, насколько нелепо это звучит. Рив медленно поднялся. — Я должен быть с ней рядом, — сказал он. — Я... — А может, стоит подождать, пока она сама придет к тебе, — мягко перебил его Дохерти, не зная, придет ли она. В четверти мили от этого места Нена лежала на свой детской кроватке в доме на холме, свернувшись, как зародыш в чреве матери, и не имея сил даже заснуть. Мысли кружились безостановочно, и не было желания остановить их. Это походило на сон наяву, на единую картину из разных сцен и людей. Вот Дохерти на их свадьбе, все еще обращающийся с Исабель, как с инвалидом, а вот Рив в день, когда родился сын, сам похожий на мальчишку, такой юный и гордый, а вот мертвые тела у стены, мужчина и женщина и двое детей, а вот она в гимнастическом зале в Вогоске, где волнами скорби то затихает, то усиливается плач. «Будешь ли ты той же самой?» — спросил чей-то голос, и она ответила сердито: «Нет, конечно же, нет!» — и на минуту стало тихо, молчали снег и голубое небо. Затем тот же голос спросил: «А будешь ли ты снова счастливой?» — и она сказала: «Да-да, я обещаю!» — и она тут же подумала, а сможет ли выполнить это обещание? Им отвели комнаты в гостинице, и Хаджриджа выбрала себе место на первом этаже. — Клинок, можно с тобой поговорить? — спросила она, зазывая его. — Конечно, — сказал он, удивившись, но загоревшись надеждой. Она захлопнула за ним дверь в комнату и застыла на месте, не говоря ничего, просто ожидая. «В полумраке она выглядит такой серьезной, — подумал он. — И такой печальной». Он склонился вперед и поцеловал се в губы, почувствовав, как руки ее обвивают его шею, а тело прижимается к нему. Поцелуй затянулся на несколько минут, а затем, продолжая целоваться, они начали избавляться от курток, шапок и ремней. Скидывая обувь, они добрались до узкой кроватки, медленно освобождаясь от арктического одеяния, затем улеглись, полуобнаженные, не обращая внимания на холод. Он поцеловал ее в грудь и поднял лицо. В полумраке он мог лишь различить ярко сияющие, темные взволнованные глаза. Они занимались любовью так, словно никогда до этого им не доводилось оказываться в такой ситуации, а потом устало заснули. Вскоре после рассвета, когда они переплелись в третий раз, окно разлетелось вдребезги вслед за ужасающим звуком разрыва. Первый сербский снаряд упал на Завик. Они проворно выскользнули из-под осыпанного осколками стекла одеяла. — С тобой все в порядке? — спросил Клинок, прижимая к себе ее обнаженное тело. — Да, — ответила Хаджриджа. Она дрожала, но не от холода. — Вот это мы дали, — пробормотал Клинок, — даже стекла разлетелись. 14 Обстрел продолжался весь день. Поначалу снаряды падали довольно часто, но ближе к полудню интервалы стали длиннее, словно сербы то ли устали, то ли стали экономить боеприпасы. Туман предыдущего дня поднялся, рассеялся, обнажив низкие тучи, все более редкие с наступлением дня. «И на руку ли нам такое улучшение видимости?» — Дохерти решить не мог. Вообще-то это давало сербам возможность стрелять более прицельно, но, судя по тому, как они в беспорядке посылали по городу снаряды, точность их не сильно занимала. С точки же зрения горожан, как предположил Дохерти, обстрел в условиях тумана хуже сказывается на психике. Большинство жителей города, которых, по подсчетам Рива, было более двух тысяч человек, отсиживались в своих или соседских подвалах, прислушиваясь к грохоту, прикидывая в уме, куда упал тот или иной снаряд. Один из первых снарядов угодил в здание школы. Двух детей задавило рухнувшей крышей, еще дюжина получили ранения, некоторые — серьезные. Примерно такое же количество взрослых пострадало в сумахоте первых часов, погибли трое мужчин и две женщины, все в своих постелях, посреди обломков домов. Как только миновало первое потрясение и между разрывами наметились более или менее стабильные интервалы, люди смогли достаточно безопасно передвигаться по городу. «То же Сараево, только без снайперов», — горько подумала Нена Рив, торопливо пробираясь к гостинице. Ну и к счастью. Она появилась в подвале гостиницы одновременно с молодым солдатиком, который принес весть, что на городской площади только что был застрелен мужчина. Почти наверняка застрелен снайпером. — Что ты тут делаешь? — спросил Рив, увидев ее в дверях. — Я думаю, доктора тебе не помешают, — сказала она. — О Господи, ну конечно же! Подожди минутку. — Он выкрикнул резкие приказы двум мужчинам, в которых Нена узнана сыновей одного старого друга. Последний раз, когда она их видела, им было по шестнадцать лет и они собирались поступать в белградский университет. Рив поднялся. — Подождем следующего снаряда, а затем я отведу тебя в госпиталь, — сказал он. — Госпиталь? — Мы расчистили подземную часовню в старом замке... — Он поднял руку. — Я понимаю, что место не идеальное, но зато безопасное при обстреле. Лучшего я пока не успел придумать. Нена посмотрела на него. — Ты действительно руководишь в этом городе, да? — спросила она. — В общем, да. — А как же твоя карьера? САС? Рив пожал плечами. — Поначалу я не мог оставить детей, а затем выяснилось, что я тут вроде бы как незаменимый человек. Так что выбор у меня небогатый, Нена... — Он внезапно усмехнулся. — Но в любом случае... Послышался звук отдаленного разрыва. — Пойдем, — сказал он. Они поднялись по ступеням, вышли на улицу и повернули к холмам, где старый разрушенный замок взирал на город внизу со своего уступа под вершиной скалы. Справа от него в лучах солнца искрился замерзший водопад. — Есть вещи поважнее САС, — добавил Рив, словно разговаривая сам с собой. «И не время сейчас расспрашивать ее о себе», — подумал он. — Раньше ты так не считал, — сказала Нена. — Впрочем, извини, это нечестно с моей стороны так говорить. — Может быть, — сказал он, когда они добрались до входа в замок. Будка, в которой раньше туристы покупали билеты, теперь валялась на снегу, как неуклюже сработанный тобогган. — Сколько врачей в городе? — спросила она. — Еще двое, — ответил Рив. — Помнишь старого Мухмедализу? Он должен быть здесь. Потом еще старый Боснич. Он уже давно ушел на покой, но... Хотя, боюсь, со зрением у него совсем неважно... Они спустились вниз по крутой каменной лестнице и оказались в подземелье средневекового стиля. Сюда для тепла принесли две бензиновые печки, и какой-то человек пытался перекрыть доступ сквознякам. Вдоль каждой стены в два ряда разложили матрасы, большинство из которых уже были заняты. Единственный доктор терпеливо пытался размотать только что сделанную повязку, приблизив нос на дюйм к рукам. В дальнем углу помещения стонала от боли какая-то девушка. Нена подошла осмотреть ее.