Снова видеть хозяина «Аквариума» в его планы не входило. – Что вам угодно? – Господин Ванзаров, прошу простить мою глупость… Я же не знал, что вы… что вас… что защищаете Кавальери… Она рассказала, что вы прибыли помочь… А я-то, дурень, подумал, что… Простите сердечно, не бросайте нас… Что именно подумал Александров, было понятно без слов, а отчаяние его было столь искренним, что Ванзаров дрогнул. – С ней что-то случилось? – К счастью, нет… Она зашла на сцену и увидела… ее… Зовет вас… Умоляю. Других уговоров не потребовалось, Ванзаров поспешил обратно. А ведь не прошло и четверти часа, как он дал зарок не возвращаться. Отеро ничего не поняла из нервного разговора, шедшего на русском. Она разобрала только одно ненавистное слово. И тут ее посетила счастливая мысль. Как оружие врага обратить против самого врага. – Азардов… Из сыскной полиции… Ну, хорошо же, крошка Кавальери… Ты у меня спляшешь тарантеллу… – проговорила она по-испански, чтобы никто не мог понять, и, гордо подняв голову, вернулась в свою гримерную. 18 Она застыла в трагической позе, которая так идет героиням древнегреческих трагедий. Ванзаров на миг залюбовался скульптурной фигурой. Переход после крикливой испанской красоты к тихой красоте скорби был особенно чувствителен для него. Он глянул на Лебедева и получил жестикуляцию: дескать, что хотите со мной делайте, но я тут ни при чем, она сама пришла. Пристав с Турчановичем предусмотрительно скрывались в темноте зрительного зала, наблюдая за особым спектаклем. На такой билеты не купишь: неприкрытая правда жизни на сцене. Стараясь не испугать мадемуазель, Ванзаров шел шаркая по сцене. И остановился рядом, чуть ближе, чем позволяют приличия. – Фон-Сарофф! Как хорошо, что вы здесь, – сказала она, не повернув головки. – Мадемуазель, – только начал он, но ему не дали продолжить. – Не надо слов, все очевидно… Кавальери так и стояла, сложив руки на декольте. И упорно смотрела на рогожку, под которой угадывались очертания тела. На немой вопрос: «Она видела?» – от криминалиста было получено немое подтверждение. – Вы знали несчастную? – произнес Ванзаров то, что обязан был произнести. Раз уж вернулся. – Что с ней сделали? Какие безжалостные и жестокие люди! Женщинам нельзя говорить разумные вещи. Они принимают их как личное оскорбление. И итальянки такие же. Ванзаров не стал пояснять, что безжалостный человек всего лишь вздернул барышню на тросе. Остальное довершил равнодушный сквозняк. Разве такое объяснишь красивой женщине. К тому же Ванзаров не знал, как сказать по-французски «сыровяленая». – Ужасно! – только и выдавил он. – Это знак мне… – Что вы, мадемуазель… – Нет, не спорьте, милый Фон-Сарофф, я знаю, я чувствую. Сначала письмо, а теперь вот это. Они хотят моей смерти. Набравшись храбрости, Александров подошел и услышал только последние слова. – Чьей смерти? – спросил он по-русски. – Госпожа Кавальери боится, что это убийство – предостережение для нее. Дескать, ее хотят убить. – Господин Ванзаров, спасите меня и театр! – с дрожью в голосе взмолился Александров, подзабыв, как с час тому назад сулил приставу куш, чтобы только чиновник сыска поскорее укатил в отпуск и не сунул нос в грязные делишки. Люди театра такие переменчивые, однако. – Приставу оставлены точные инструкции. Александров даже руками всплеснул. – Ну все, пропал я… Евгений Илларионович мастер в ладоши хлопать, а случись беда, толку с него, как с ребенка. – Еще раз прошу простить, что так вышло с вашим племянником. – Не стоит! Платоша быстро оправится… – У него… падучая? Георгий Александрович перекрестился: – Избави Бог! Он с детства не может видеть мертвых… У него на глазах… Ну, это семейная боль наша, позвольте оставить ее в стороне. – Как видите, истерики, которой вы так опасались, у мадемуазель не случилось. – Чудо, просто чудо! Вы так на нее положительно влияете… – Как она вообще на сцене оказалась? – Да пес ее знает! Как нарочно, унюхала, куда не надо соваться. Ох уж эти итальянки…. Да и испанки тоже хороши. Вот они у меня где, эти звезды, – Александров выразительно показал на горло. – Если бы на русских певиц публика шла, ни за что бы не подписал контракты с этими истеричками. Из наших только Вяльцева залы собирает. Так у нее гастроли на полгода расписаны… Господа так увлеклись, что позабыли о звезде. Чего делать не следует. Кавальери стоит в трагической позе, а у нее за спиной идет энергичная беседа по-русски, из которой ничего не понять. Мужчины ведут себя неподобающе в ее присутствии! – Милый Фон-Сарофф! – сказала она, повернувшись и касаясь его руки. – Помните, что обещали защитить меня… Только на вас вся моя надежда. И она двинулась прочь со сцены. Александров кинулся следом, но был отогнан взмахом ручки. – Бурная сценическая жизнь у вас, друг мой, – сказал Лебедев, подойдя и помахивая саквояжем. – Что за вопрос был, пока не укатили в свою Грецию? Ванзаров извлек угрожающее письмо. – Аполлон Григорьевич, взгляните на почерк. Что скажете? Прежде чем развернуть, Лебедев достал из глубин пиджака лупу. Какой же криминалист выйдет из дома без лупы? Повернувшись к освещению, он рассмотрел слова через увеличение, поводил лупой по чистой бумаге и, наконец, наставил лист к свету. – Чудесная угроза, давно так не смеялся, – сказал он, возвращая записку. – Вердикт? – Сами что скажете? Вас же водкой не пои, дай только залезть в криминалистику. Что нам скажет по почерку ваша хваленая психологика? – Проверить хотите? – спросил Ванзаров. – Хочу, – искренне ответил Лебедев. – У меня, конечно, нет такой роскошной лупы, как у вас, но и без нее очевидно: рука мужская, молодая, характер резкий, прямой, привыкший к дисциплине и строгости. Вышколенный. Угроза написана изящным, насколько могу судить, французским языком. Что выдает блестящее образование. Ну и любовь к театральным эффектам. – Кого отнесете к такому набору? – Военный. Армейский. Не флотский. – Почему? – У флотских нет привычки к таким длинным буквам: качка, потому и почерк короткий. Предположу, что разлет штрихов говорит, что это кавалерист. – Ну и зачем вам я в таком случае? – спросил Лебедев с раздражением. – Чтобы указать то, чего не вижу. Лебедев многозначительно поднял палец. – За что ценю вас, друг мой, так за отсутствие зазнайства. Без старика Лебедева – никуда? – Никуда, Аполлон Григорьевич. – Ну так вот… Скажу вам, какого полка кавалерист. Ванзаров не скрывал легкого недоверия. – Какого? – Драгунского Нижегородского. И это – наверняка. Победа была столь оглушающая, что Ванзарову просто нечем было парировать.