– Мне нужно домой. – Зачем? – Мама. Мама умирает. Глава 9 Реальность в один миг стала картонной. Ненастоящей. Наигранной. Ольви превратился в тень. Я вспоминаю самоуверенную улыбку, насмешливый тон, непослушную челку. Выскочка умер. – Мы с тобой. – Матвей хлопает Ольви по плечу и быстрым шагом подходит ко мне. – Альбу я возьму на руки. Шейра, ты сможешь идти? Не обращая внимания на пляшущий мир, я поднимаюсь. У тебя впереди – две недели. Не притворяйся. Мы едем в кабине к сердцу свободы – к полям, окруженным трассами. Нас высаживают среди колосьев, чуть поодаль от дома Ольви. Как Утешителей у разрушенной арены. Они не успели. Успеем ли мы? До маленькой кирпичной хижины мы добираемся за пару минут. Никто не решается проронить ни слова. Я чувствую: Ольви благодарен за тишину. Мы нажимаем на кнопку звонка. Дверь открывает безликая женщина в белом костюме. Утешительница. Мы едва помещаемся в прихожей. От запаха сырости меня тошнит. Стулья завалены старыми кофтами и свитерами, вдоль стены разбросаны дырявые тапки. Матвей укладывает Альбу на маленький диван в углу. Синие губы и несколько седых волос – вот что осталось ей в подарок после операции. – Где она? – спрашивает Ольви, и я вновь его не узнаю. Этому парню незачем носить маску. Он умело прячется и без нее. – В комнате? – Да. Будьте осторожны. – Утешительница неестественно выпрямляет спину. – Зря вы их привели, Ольви. – Что с ней? – Его голос готов надломиться, как когда-то надломился мой. Мне страшно наблюдать за этим. Как же страшно… – Она раза три теряла сознание. А потом бредила. – Женщина на миг умолкает. – Я бы… – Говорите, как есть, Силия. – После таких скачков кармы организм слабеет. Боюсь, еще одного резкого понижения или повышения запаса сердце Марфы не выдержит. – Вы же Утешитель! – Ольви срывает маску. Подбегает к ней. Отчаянно ищет воздух и не замечает, что мы уже на дне. – Спасите ее! – Я сделала все, что от меня зависело. Утром к вам приедут люди из первого блока. Из первого блока. В нашем городе никого не хоронят. Эту традицию растоптали тридцать пять лет назад и на ее месте построили каменную коробку для исследования трупов. Их разбирают на органы, а остатки кремируют и высылают по связным ящикам родным. – Я не впущу их, – отрезает Ольви. Воды сомкнулись над нами, мой друг. Задыхайся. – В таком случае попрощайтесь с кармой, – передергивает плечами Утешительница. – Катитесь к черту, – чеканит он. – Выметайтесь из моего дома!.. – Вы не заплатили мне за эту неделю, – невозмутимо перебивает его Силия. – Как только я получу тридцать гигабайтов кармы, тут же уйду. – Вы серьезно? – истерически хохочет Ольви. – А за что вам платить? За то, что моя мать при смерти? Или за то, что вы не соизволили ее госпитализировать? – Это бы не помогло. – Да мне плевать, что вы думаете! Выметайтесь! Нам так не хватает жабр… – Тогда у вас заберут карму силой. Из вашего индикатора будет вычитаться по пять гигабайтов каждый день. Готовьтесь заранее, чтобы не обнулиться. Я безвольно слежу за тем, как Силия выходит из дома. Как Ольви проклинает ее, переворачивает стул и раскидывает одежду. Как он пытается всплыть, но получается лишь кверху брюхом. – Успокойся! Тебя мама слышит, придурок! – хватая Ольви за ворот и встряхивая его, рычит Матвей. – Я не хочу туда. Что ей сказать? Как вести себя? Нет, – мотает головой он. – Нет. Я не хочу. – Успокойся. – Я не пойду! – А ты и правда придурок. – Матвей отпускает его и, оперевшись на стену, сползает на пол. – У тебя есть шанс попрощаться с ней. Я бы многое за это отдал. – О чем ты? – спрашиваю я. – О прошлом. В чем твой секрет, безликий парень? Почему ты здесь, с нами? Из-за планемии? Слабость почти отступила, и я все отчетливее понимаю: дело не в болезни. Я поворачиваюсь к Ольви: – Я с тобой. – Уверена? – Да. Он ведет меня в конец коридора, после чего мы оказываемся в тесной комнате, пропитанной полумраком. На окнах висят грязные занавески, на стенах – зеркала, частично покрытые синей краской. За пыльным деревянным шкафом темнеет кровать. – Это ты, сынок? – раздается нежный голос. Женщина лет семидесяти с длинными седыми волосами тянет к нам руку. Худую. Морщинистую. В ней нет ни капли жизни. Нет, Марфа не сущность. Она просто стара и слаба. Ей тяжело. Я вижу, какие неимоверные усилия она прилагает, чтобы наполнять легкие воздухом. Одеяло давит на нее. Душит. А она до сих пор надеется вырваться из его пут и не догадывается, что запущен обратный отсчет. Сколько еще отстучит ее сердце? Сколько отважится отстучать? – Привет, мам. Ольви садится рядом, и она, блуждая взглядом во мраке, нащупывает его запястье. – Зрение так упало… – И все же ты до сих пор рисуешь море, – печально вздыхает Ольви, рассматривая зеркала. – Я делаю это ради тебя. – Пожалуйста, мама… – Он подносит кулак к губам. Лицо меняется. В каждом изгибе, в каждой морщинке поселяется боль. Теперь я знаю, какой ты, Ольви. – А я привел гостью. – Как ее зовут? – Марфа щурится, пытаясь разглядеть меня в полумраке. – Шейра. – Тебе нравятся мои картины, Шейра? – На ее губах теплится улыбка. Сквозь неровные полосы краски проступает мое отражение. – Да. Ваше море прекрасно. Тело женщины сковывают судороги. – Тихо, тихо, тихо, – гладит ее по шелковистым седым волосам Ольви. – Успокойся, мама.