Великий напиток делают из цветов и плодов ведьминого дерева, более редких, чем золото и самоцветы. Он продлевал жизнь и укреплял кровь тех, кто его пил. Все, что с ним связано, являлось тайной для моего народа, но я знал, что кей-т'сай предназначен только для зида'я и запрещен тинукеда'я вроде меня. Насколько я знал, ни один тинукеда'я никогда его не пробовал, и я не хотел становиться первым. – Я… не могу, милорд. – И я протянул ему чашу обратно. – Возьмите. Этот напиток предназначался для вас и вашего народа, а не для моего. Почему бы вам не выпить его самому? Он не стал принимать у меня чашу, а отвернулся и сделал несколько неуверенных шагов, глядя на небо, где умирало сияние Факела Года. Тут только я понял, что мой хозяин пьян вовсе не от вина или напитка. Он опьянел от боли, но заставил себя покинуть постель и принять участие в последней ночи Года Ежегодного Танца. – Почему я не выпил его сам? – спросил Хакатри, продолжая смотреть на небо. – Если бы ты оказался на моем месте, ты бы захотел добавить себе годы страданий? Если мы отыщем лекарство от моей боли на неизведанном западе, у меня будут новые церемонии и я снова смогу выпить кей-т'сай. Но если, как я предполагаю, мы ничего там не найдем, кроме новых разочарований, зачем продлевать разрушенную жизнь? – Наконец он повернулся ко мне. – Но ты, Памон… я не готов смотреть, как ты стареешь рядом, принося свою жизнь мне в жертву. Если ты выпьешь кровь деревьев и станешь сильным, то однажды вернешься сюда после того, как меня не станет, и проживешь еще одну жизнь. Меня одновременно тронули и невероятно напугали его слова. Я старался примириться с тем, что мне предстоит отплыть в неизведанный край и провести несколько десятков лет рядом с моим господином, оставив за спиной все свои надежды, и до конца жизни искать для него исцеление. Но увеличить этот срок в десять раз? В сто? Жить намного дольше, чем большинство моих соплеменников, как сам Навигатор? И всегда кому-то служить, пусть даже такому доброму и благородному господину, как Хакатри? Я знал, что им двигали самые лучшие побуждения, он хотел показать мне свою любовь и верность, но мне его дар казался больше похожим на проклятие. Я не стал пить из чаши, хотя должен признаться, что испытал искушение. Кто останется равнодушным, когда ему предлагают такую же длинную жизнь, как у лордов зида'я? У меня промелькнули мысли о могуществе и чести; богатствах, которые я смогу собрать, и вещах, которые увижу и сделаю. Но в конце концов даже этого оказалось недостаточно. – Ты не пьешь, Памон, – сказал мой господин. – Я должен тщательно обдумать ваш дар, – ответил я, потому что мне не хотелось отказываться сразу. Казалось, его возбуждение ушло. – Ты что-то от меня скрываешь, Памон, – сказал он. – После того как мы столько времени провели бок о бок, это выглядит странно. Мне мое поведение также показалось странным, но в те дни, что прошли после того, как его обожгло кровью дракона, у меня практически не было собственных мыслей, тревог и страхов, если не считать слабого воображения, пытавшегося представить собственную жизнь. Я не хотел тревожить Хакатри подобными вещами тогда, не появилось желания и теперь. Пока я колебался, до меня донеслись далекие голоса зида'я, прощавшихся со старым Великим Годом и приветствовавших новый. – Это не важно, господин, – сказал я. Лихорадочное возбуждение, которое привело Хакатри ко мне, уже отступило, и я увидел, что он поморщился от боли – обычно он старался ее не показывать. – Расскажи мне, что тебя тревожит, верный слуга. Сегодня именно такая ночь, последняя в Асу'а, и ты не должен ничего от меня скрывать. Конечно, я не мог ему рассказать. Он слишком много страдал. Я опустился до еще одной маленькой лжи – на этот раз не для собственного утешения, а ради спокойствия. – Меня ничто не беспокоит, лорд Хакатри. Я всем доволен. Некоторое время мы молчали. – Тебе следует немного поспать, – наконец сказал он. – Завтра нас обоих ждет трудный день. – С вами все будет в порядке, господин, если я уйду? – Да, отправляйся в постель, оруженосец Памон. Ты всегда был для меня больше, чем просто слугой. – Завтра уже совсем скоро, милорд. Когда мне следует к вам прийти? – «Крыло Петрела» стоит на якоре рядом с Башней Зеленой стражи. Встретимся там в последний час темноты. – Он протянул руку и осторожно коснулся моего плеча. – Я никогда не забуду твою доброту в эти ужасные дни. – А я не забуду вашу веру в меня, милорд. – Но у меня возникло ощущение, что почти невидимая трещина ослабила нашу связь, сильнейшую привязанность в моей жизни. Что мне оставалось без нее? У меня закружилась голова. Если бы не служба моему господину, мог ли я сказать, что существую? Так мы расстались. Мой господин отправился еще немного побродить по садам, прощаясь с домом, где провел так много лет и который, вполне возможно, больше никогда не увидит. Я не стал поступать так же. Усталость и смятение накрыли меня, точно тяжелый плащ, и я с трудом стоял на ногах. Когда я увидел, что Хакатри не смотрит в мою сторону, я поставил чашу с вином бессмертия на траву, так его и не попробовав, и отправился спать. «В эту ночь моя жизнь изменится навсегда, – думал я. На меня сверху вниз смотрели звезды. Я понимал, что их совсем не волнует моя судьба. – Я должен покинуть уютный, знакомый дом и двигаться к будущему, которое не в силах представить. Пусть Сад меня подождет». Я отправился за час до рассвета к тому месту в порту, где стоял на якоре «Крыло Петрела», – воды залива Лэндфол были на удивление спокойными для этого времени года. Поднявшись по трапу на борт, я вспомнил, что так и не нашел курьера, который доставил бы мое прощальное письмо леди Оне и Шоли – и оно все еще лежало в складках моей туники. Целиком поглощенный самыми разными чувствами, я про него совсем забыл. Более того, в голове у меня теснилось столько мыслей, что я едва отвечал на приветствия матросов, когда шагал к каюте моего господина, чтобы положить там свои вещи. К моему удивлению, Хакатри лежал на узкой койке, словно провел здесь всю ночь. – Вам нехорошо, милорд? – спросил я. Он открыл глаза и слабо улыбнулся. – У меня была плохая ночь, Памон. – Ваши раны? Жар? Он покачал головой. – Я прощался с женой и ребенком. Моя маленькая дочь не позволила мне себя обнять. «Нет, ты меня обожжешь», – сказала она. Я думаю, она знала, что это не так. Он был несчастлив, и я не стал говорить, что дочь не считает его настоящим отцом. – Мне очень жаль, милорд. – Тут уже ничем не поможешь. – Хакатри снова закрыл глаза. – Я ничего не в силах для них сделать. Я не могу жить с их тщетной любовью. Где-то я найду помощь – лекарство или какое-то средство, которое позволит ослабить проклятую бесконечную боль и безумие моих снов. Однажды я вернусь и все для них исправлю – для семьи и тех, кого разочаровал. – Его слова больше походили на сон, чем на то, во что он действительно верил, и мое сердце заболело от сочувствия. Я испытывал жалость и к себе, но не мог позволить предательским мыслям всплыть на поверхность до того, как Асу'а останется далеко позади. В залив Лэндфол впадает несколько притоков, но вытекает лишь одна великая река – Тинак'оро, Океанская дорога. В некоторых местах безмятежная, как пруд, в других течение набирает силу, и она становится опасной из-за подводных камней и встречных течений, Океанская дорога является настоящим вызовом даже для опытных моряков, но с капитаном Ийято у руля мы быстро вышли в океан. Я стоял у кормовых поручней и смотрел, как в утреннем тумане исчезают яркие башни и стены Асу'а. Позднее, когда мы подошли к устью реки, я любовался нефритовыми пространствами раскинувшегося в мерцавших лучах солнца моря, и в моей памяти всплыли давние слова матери: «Однажды ты ощутишь биение сердца Моря Снов». Нет, этот день еще не настал, но я что-то почувствовал, когда мы оставили реку далеко позади, и внезапно мне показалось, что вскоре случится нечто важное. Дети океана – вот что в переводе значит тинукеда'я. Океанские дети. Мы не сразу взяли курс на запад. Еще до того, как зашло солнце, Ийято увидел на горизонте тучи, которые ему не понравились, поэтому мы свернули на север и некоторое время плыли вдоль побережья, пока не бросили на ночь якорь в одной из бухт. Капитан оказался прав, когда принял решение подождать: не прошло и часа, как на побережье обрушился шторм, поднялся сильный ветер, дождь с такой силой лупил по коже, что обжигал ее, с неба доносились угрожающие раскаты грома. Даже в защищенной бухте «Крыло Петрела» раскачивался так, словно превратился в детскую игрушку. Я ворочался с боку на бок на набитом соломой матрасе в каюте моего господина, пытаясь не думать о том, что осталось на берегу и теперь уже никогда не случится. Я выбрал долг, напомнил я себе. Я предпочел честь счастью. Должен с сожалением сказать, что мой господин провел одну из своих худших ночей, он стонал, а иногда кричал, хотя я не понимал слов. Какие бы сны ни преследовали Хакатри, они наверняка были ужасны. Мне пришлось обернуть плащ вокруг головы, чтобы не слышать его криков, но мне все равно почти не удалось поспать. С рассветом небо прояснилось. Ветра были сильными, но неопасными, капитан приказал поднять паруса, и мы начали путь на запад. Но даже Ийято Моряк совершал ошибки: шторм, казалось, исчерпавший свою ярость, вернулся перед закатом. Волны стали быстро расти, и корабль начало бросать из стороны в сторону, точно пробку от бутылки. Ийято приказал поднять штормовые паруса, и некоторое время мы сражались со стихией, паруса хлопали так громко, что у меня болели уши. Ийято велел мне покинуть палубу, матросы убрали даже штормовые паруса и привязали все, что могло двигаться, а я вернулся в каюту моего господина. Кода я вошел, Хакатри открыл глаза. – Я все еще сплю? – спросил он хриплым и печальным голосом. – Памон, это ты? Я едва тебя вижу. Его слова сильно меня напугали, ведь глаза моего господина всегда были лучше моих. – Позвольте мне зажечь лампу, – сказал я. Когда фитиль загорелся, я снял футляр из рыбьей кожи и увидел, что Хакатри отбросил одеяла в сторону, а его лицо и шея покрылись потом. – Ты должен меня покинуть, Памон, – холодно сказал он, и это прозвучало как смертный приговор. Никогда прежде он так со мной не говорил, и на мгновение я потерял дар речи. – Тебе не следовало отправляться в это путешествие. – Я только сейчас вернулся в каюту, господин, – сказал я ему. – Позвольте мне сначала вас накрыть. Боюсь, вы все еще находитесь во власти сна. – Нет, – сказал он. – Нет, Памон. Да, мне снова снился сон о тысячах моих отражений, тысячах разных жизней – и я видел то, от чего у меня заледенело сердце. Я все еще думал, что он бредит, как иногда случалось, когда Хакатри просыпался. – Сны, даже вызванные кровью дракона, – всего лишь сны, милорд. Теперь я здесь, с вами. Вы можете отдыхать. К моему удивлению, Хакатри сел на узкой койке, вцепившись в нее пальцами. Его золотые глаза были широко раскрыты в полутемной каюте, как у некоторых загнанных существ, что поворачиваются лицом к опасности, чтобы вступить в смертельный бой. – Нет, клянусь Потерянным Садом, нет! Выслушай меня! Во всех снах-жизнях я видел, как ты умираешь, Памон. И это мучило меня не меньше, чем любые другие проклятые сны, которые приносит мерзкая кровь дракона. Я беспомощно лежал и видел ее – твою смерть – снова и снова, самые жуткие варианты, какие только мог представить. В каждой жизни, где ты находился рядом со мной, пока мы плыли на запад, я видел, как ты умираешь. Если ты будешь меня сопровождать, твоя гибель неизбежна. «Крыло Петрела» раскачивался все сильнее, Хакатри выпустил край койки и упал на нее. За стенами каюты, точно стая голодных волков, завывал ветер. Мне пришлось вцепиться в койку, чтобы не упасть, но даже жуткие прыжки корабля не могли меня отвлечь. – Нет, господин, нет, – сказал я. – Вы ведь знаете, что это всего лишь сны! И даже если они правдивы, что с того? Вы в любом случае проживете намного дольше, чем я. Я же все понимал, когда давал клятву верно вам служить. Но я умру, продолжая быть вашим слугой, сегодня, через десять лет или сто. Я давно смирился с таким положением вещей. Он резко тряхнул головой, словно его кусали насекомые. – Нет! Я не могу этого позволить, Памон. Я не в силах стоять в стороне и смотреть, как ты умираешь, хотя я мог тебя защитить. Завтра мы вернемся обратно, и ты сойдешь на берег. – Нет, я не уйду. – Никогда прежде я не возражал моему господину, даже не думал об этом, но больше не мог молчать. – Вы не знаете, от чего мне пришлось отказаться ради вас, милорд. Вы не должны быть таким бесчувственным, милорд, и отсылать меня прочь сейчас… – Хватит! Я приказываю тебе покинуть меня, оруженосец Памон. – Он снова попытался сесть, но корабль, который сильно раскачивался, ему мешал. Я едва мог его слышать, по небу грохотали оглушительные раскаты грома. – Ты меня слышишь? Как твой господин я приказываю тебе покинуть корабль! Я так сильно сражался с собой, пытаясь принять правильное решение, и в процессе перенес ужасные страдания, поэтому его слова спровоцировали меня на безумный ответ. – Нет и нет, лорд Хакатри. Я отказываюсь выполнить ваш приказ. Я сделаю что угодно другое, милорд, – с радостью отдам за вас жизнь, – но сейчас должен бросить вам вызов. Если вы хотите избавиться от меня, вам придется вызвать капитана Ийято, чтобы он сначала заковал меня в цепи. Только так меня можно заставить вас покинуть. – Вон отсюда! – закричал Хакатри, и я никогда прежде не видел его таким несчастным. – Если потребуются цепи, значит, ты уйдешь в цепях. Я не потерплю, чтобы твоя смерть была на моей совести, Памон, – я сделал достаточно, чтобы причинить вред тем, кто меня окружает. Моя спина едва выдерживает бремя ошибок. – Я здесь для того, чтобы заботиться о вас… – начал я. – Вон! – Его уже трясло от гнева – и страха, как я видел. – Уйди и пришли сюда Ийято. Если ты не будешь мне повиноваться, он тебя заставит. Ты сказал, что от многого отказался ради меня. Если страдания сделали меня эгоистичным и слепым к твоей боли, значит, это проклятие, которое я должен нести. – И я увидел ужасающий стыд на его несчастном, мокром от пота лице. – Еще одна причина тебе меня покинуть. Я молюсь, что еще не поздно исправить то, что я сделал – по меньшей мере в отношении тебя, Памон, самый верный из слуг. Иди. Позови капитана, я прикажу ему повернуть к берегу. У меня нет сил на споры. И он упал на постель, словно его пронзила стрела. С разбитым сердцем и в страшной ярости я поднялся на ноги, упал, когда корабль швырнуло в сторону, снова встал. Сделал несколько шагов, ударился о дверь каюты, но сумел ее открыть и выбраться в узкий коридор. Меня потрясло, что мой господин так глубоко переживал из-за моей незначительной жизни, но одновременно во мне бушевал гнев из-за того, что он не сумел понять моей верности, а также того, от чего мне пришлось отказаться. Казалось, набиравший силу шторм эхом повторял наполнявшее меня безумие, раскаты грома следовали один за другим. Когда я по лестнице, которая отчаянно раскачивалась, поднялся на палубу, корабль вздрогнул и застонал, точно раненое животное. Я открыл люк, вылез наружу, дождь атаковал меня, подобно яростным стрелам, и я ничего не видел вокруг. Казалось, от раскатов грома содрогалось небо, буря бросала «Крыло Петрела» в разные стороны. «Я повернулся спиной ко всему, что было мне дорого, ради Хакатри. – Больше ни о чем я думать не мог. – И теперь он отсылает меня прочь, чтобы защитить, словно я ребенок – словно не отдал ему всю свою жизнь».