– С виду – да, но это очень-очень дорогая скромность, стоят они около трехсот тысяч долларов, но понять это может только человек, который в подобных вещах разбирается. А у меня друг такие же носит, поэтому я точно знаю. – Это Болотин, что ли? – спросил Стас. – Да! Он, конечно, может позволить себе купить часы и за миллион, и за два, но предпочитает не выпендриваться. Тогда я стал прогуливаться по кабинету и увидел на столе Тарасова золотой «Паркер», но то, что он именно золотой, а не просто желтый, опять же мог понять только сведущий человек. Потом я увидел на столе фотографию жены и дочери Тарасова, а на них были серьги с большими светлыми камнями. А раз он сам носит такие часы, то и у них в сережках явно были не цирконы. Вывод: генерал либо кого-то «крышевал» по-крупному, либо сам что-то затеял. – Когда Гуров начал по кабинету расхаживать, а потом фотографию рассматривать, я сразу догадался, что он взял след, потому что праздным любопытством никогда не страдал. А уж когда таблетки специально засветил, я понял, что он уже начал работать, и стал ему подыгрывать, – добавил Стас. – Во время завтрака Тарасов с Кравцовым рассказывали нам об области, – продолжил Гуров. – Оказывается, в ней все уже давно поделено и пересдачи не будет, а любого чужого, кто попытается себе кусочек оторвать, тут же на кусочки и порвут. Еще они упорно подсовывали нам версию о том, что стрелял кто-то, присланный Москвой. Я сделал вид, что поверил, хотя версию о том, что здесь кто-то местный постарался, тоже не отметал, чтобы они не расслаблялись. Далее. Они сказали, что в губернатора стреляли из охотничьего карабина «Тигр-9». Я не охотник, но знаю, что это серьезное оружие, с которым ходят на изюбря, лося и прочее крупное животное, и патрон там соответствующий. Но, как выяснилось, этот карабин в области нигде не засветился: и на учете не стоял, и в продаже не был, как же он в город попал? Мог только самолетом, потому что железной дороги сюда нет. Но это полная чушь, потому что профессиональный киллер, а для такого серьезного дела, как устранение губернатора, абы кого не наймут, во-первых, не станет работать с таким оружием, а во-вторых, не будет засвечивать его в аэропорту, потому что это след. Вывод: карабин местный, но потихоньку снятый с учета, а кому это легче всего сделать, как не Тарасову? И вообще, идея с московскими заказчиками с самого начала была шита белыми нитками – уж если Михаил Михайлович кому-то так сильно там мешал, его было бы гораздо проще убрать именно в Москве, куда он по должности обязан время от времени наезжать. А раз покушение устроили в Новоленске, на его территории, где его все ценят и уважают, это говорило только о том, что у лиходеев земля под ногами горела и время поджимало. Отсюда и дурацкий выбор места для стрелка, потому что бизнес-центр, с одной стороны, проходной двор, а с другой – после покушения на всеми любимого губернатора люди из штанов выскочат, но вспомнят всех, кто там в это время был. Следующее: дело поручили вести капитану Кравцову, который, сразу было видно, не ума палата. Что, у Тарасова более опытного работника не нашлось? Так не бывает! Просто Кравцов был самым управляемым. Теперь о пуле, которую им не отдали, и об Анне Павловне, которая не стала Тарасову помогать. Это говорит только о том, что никаким авторитетом или доверием генерал не пользовался. А поскольку Татьяна Сергеевна тут же связалась с братом и Тарасову стало известно, что из Москвы едут следаки, он решил изо всех сил подстраховаться и переборщил. – Понимаете, он приготовил для нас валенки и полушубки с шапками, которые привезли и оставили в приемной, а когда Кравцов вышел, чтобы якобы проверить их качество, то насовал туда «жучков» под воротники полушубков и за козырьки ушанок, – добавил Крячко. – Мы это мигом выяснили и вели себя соответственно, да и в номере у нас, я думаю, их было не меньше. – Кстати, Кедров, кто нас слушал? Ваши? – спросил Гуров. – Да! – вздохнул тот. – А ты куда смотрел? – заорал на него Виталий. – Так я узнал обо всем уже потом, – стал оправдываться тот. – Оказывается, Тарасов начальника отдела вызвал и сказал ему, что Москва нас ни в грош не ставит, не верит, что мы своими силами дело раскрыть сможем, и предложил москвичам нос утереть. А для этого нужно прослушивать, что они о покушении, о своих находках и планах говорить будут, а на финишной прямой опередить их и преступника взять. Тот и рад стараться! – Что-то в этом роде у меня уже было, – усмехнулся Гуров, в очередной раз вспомнив Чернореченск. – И вот Лева, чтобы хоть немного освободиться от наблюдения, стал изо всех сил изображать приступ панкреатита – сначала в кабинете Тарасова, а потом в гостинице, – объяснил Стас. – А я ему подыгрывал. Потом он сказал ключевое слово «пора», а это значило, что нужно звонить Сашке. А чтобы Лева понял, с кем я говорю, я назвал его «каменным идолом», как его за глаза тогда сибиряки называли. – Ну, я тоже, в общем-то, не совсем дурак… – начал Романов, но Косолапов перебил его, едко заметив: – Спорное утверждение! Тот мигом стушевался, но продолжил: – Ну, я сообразил, что им надо, и сказал адрес, куда перебираться. – Потом Кравцов привез списки тех, кто прибыл в город за последний месяц, и тех, кто вылетел, начиная со дня покушения, – продолжал Крячко. – И я, увидев среди вылетевших в день покушения имя «Наталья Михайловна Романова», тут же понял, чья она жена, потому что рассматривал в доме Андрея Сергеевича большую фотографию семьи Косолаповых, где был и Саныч. А что могло заставить дочь срочно вылететь из города, оставив раненого отца? Только дело чрезвычайной важности – она везла в Москву своему дяде пулю. Я тут же успокоился на этот счет и поменял свои планы, решив за один раз осмотреть место покушения и поговорить с Анной Павловной. – И устроил возле областной администрации цирковое представление, – добавил Крячко. – А Кравцов потом у меня всю дорогу до бизнес-центра выспрашивал, неужели Лев Иванович не поверил, что стреляли именно оттуда, потому что ведь именно там он и карабин, и гильзу нашел. А я ему туманно отвечал, что о том, что делается в голове у Гурова, зачастую не знает до конца и сам Гуров. – Я действительно проверял, из бизнес-центра ли на самом деле стреляли, – подтвердил Лев Иванович, – и понял, что нет, а карабин и гильзу туда просто подбросили. Отправил Стаса с Кравцовым в бизнес-центр, чтобы Тимофей у меня под ногами не болтался, и пошел в ваш, Михаил Михайлович, кабинет. Мы с Анной Павловной очень плодотворно поработали и выяснили, что в тот день вы, как было отмечено в вашем ежедневнике, собирались вылететь на три предприятия, а вот что было записано четвертым пунктом, разобрать не смогла даже она, потому что почерк у вас довольно своеобразный. – Да ладно тебе деликатничать! – пробурчал губернатор. – Говори уж прямо: как пьяный медведь лапой накорябал. Иваныч! Ты чего мне опять «выкать» начал и по имени-отчеству обращаться? – Так обстановка почти официальная, – объяснил Гуров и продолжил: – А потом выяснилось, что вы перенесли этот вылет на более ранний срок, потому что первоначально планировали лететь на эти предприятия через два дня, причем этого загадочного четвертого пункта там не было. И значило это только то, что какую-то очень важную для себя вещь вы узнали только накануне и именно это послужило причиной такой спешки. Я посмотрел ваш весь исписанный перекидной календарь и увидел, что все листки на месте, то есть у вас нет привычки их оттуда вырывать, так куда же делся тот, что предшествовал дню покушения? А в вашем кабинете был только Тарасов, причем, как подчеркнула Анна Павловна, он пришел, когда вас только-только в больницу увезли. Вывод: никто, кроме него, этот листок вырвать не мог. Да, она бдила за ним изо всех сил и даже на звонки из кабинета отвечала, но он все-таки уловил момент и украл его. Что же такое на нем было записано? И я это выяснил! Там были цифры 313111—4, которым предшествовали две, простите, закорючки и еще какие-то отдельные слова, среди которых и «музей». Анна Павловна ничего не смогла пояснить мне по поводу цифр и закорючек, а вот то, что директор музея Самойлов был у вас накануне покушения, вспомнила. Когда я собрался уходить и вышел в приемную, то с очень большим сожалением обнаружил, что меня там, причем уже давно, ждал Кравцов, от которого я, как надеялся, надолго избавился. – Когда мы с ним пришли в бизнес-центр, – продолжил Стас, – он предложил разделиться: то есть я начну обход с третьего этажа, где в курилке и были найдены карабин и гильза, а он пойдет мне навстречу с первого. Я согласился, потому что мне гораздо выгоднее было поговорить с людьми без него. А он, значит, вместо этого вернулся в администрацию. Только тулуп с шапкой, где «жучки» были, я у вахтера оставил, объяснив, что без такой тяжелой одежды легче на третий этаж подниматься. Попутно скажу, что никого чужого, то есть приезжего, в тот день ни в одном офисе не было, а в той самой курилке, где потом карабин и гильзу нашли, парень с девчонкой отношения выясняли. Когда в коридоре поднялся переполох, они выглянули и узнали, что кто-то стрелял в губернатора, – тут уж им не до скандалов стало. Только о том, что они были в курилке, они не признались бы даже под страхом смерти, потому что оба женаты. Вот и получается, что карабин и гильзу уже после выстрела, спрятав под тулупом, принес туда сам Кравцов. – Как же ты их смог разговорить? – удивился Виталий. – Так Крячко и с чертом договориться сможет, – усмехнулся Романов. – А вот Кравцов ошибся! – начал рассказывать дальше Гуров. – Видимо решив, что Стас все равно ничего выяснить в бизнес-центре не сможет, он поспешил в администрацию, потому что я представлял для них с Тарасовым гораздо большую опасность. Вот он и подслушивал под дверью кабинета, причем долго, потому что, когда я вышел в приемную, на улице уже давно вовсю валил снег, а его тулуп был совершенно сухим. Как потом оказалось, он не только нас подслушивал, но еще и успел доложить Тарасову обо всем, что узнал. Я сделал вид, что ничего не заметил, и мы с ним поехали в больницу, где я собирался поговорить с Татьяной Сергеевной, но мы с ней разминулись на входе, и я не стал ее останавливать, потому что разговор в присутствии Кравцова в мои планы не входил. В больнице я, ненадолго избавившись от Тимофея, сумел побеседовать наедине с хирургом и узнал, что ранившая губернатора пуля была калибра 7,62, а ведь у карабина – 9,3, да и угол вхождения пули никак не соответствовал тому, какой был бы, если бы стреляли из бизнес-центра. И все тут же встало на свои места! Потом, перекинувшись парой слов с Михаилом Михайловичем – средним, я понял, что пуля, как я и предполагал, уже в Москве у его дяди. Из больницы я направился в дом губернатора, а Кравцова отправил заниматься другими делами. Оттуда позвонил брату Татьяны Сергеевны и узнал, что пулю он не только получил, но уже и пробил по центральной пулегильзотеке. И выяснилось, что она от снайперской винтовки Драгунова, которая проходила как вещдок по делу о заказном убийстве в Курске, но должна была быть уничтожена по истечении срока хранения. Вопрос: как же она уцелела? Андрей Сергеевич с этим разобрался, и, предвосхищая события, скажу, что одним из членов комиссии по уничтожению вещдоков был… Правильно! Юрий Петрович Тарасов. Как уж он с остальными членами комиссии договориться смог, не знаю, но факт остается фактом – в Новоленск эта винтовка могла попасть только вместе с ним. А потом наконец-то Татьяна Сергеевна открыла мне тайну этих непонятных цифр! И сделала это очень легко: она просто чуть-чуть подправила запись. Мы с Анной Павловной думали, что это 313111—4, а на самом деле это было: 313, дробь, римская цифра 2, тире, 4. – И что это? – спросил Виталий. – Михаил Михайлович! – обратился к нему Гуров. – Может быть, вы дальше сами расскажете, чтобы нам в испорченный телефончик не играть, а я потом дополню и внесу некоторые пояснения. Косолапов кивнул и начал рассказывать. – Вот вы, мужики, меня много лет знаете и мою жизнь – тоже. А оказалось, что я сам о ней не все знаю. Дело было так. Мой дед по отцу с войны не вернулся, а отец в последний набор попал, так что повоевать успел и войну в Австрии закончил. Повстречал он на фронте девушку одну, они полюбили друг друга, да только ехать с ним в Сибирь она отказалась, а как он мог домой не вернуться, если из всех мужиков в семье один остался? Приехал он, и стала мать его уговаривать жениться, а он все свою любимую забыть не мог, писем от нее ждал, а потом понял, что не дождется, махнул рукой и согласился, потому что ему все равно стало. Тут-то ему Серафиму и сосватали, хотя она отбивалась изо всех сил, потому что с самого детства Анисима любила, хоть и никчемный он был, на мой взгляд, мужичонка, и он ее тоже, только и его, и ее родители были против этого брака. Ну, поженили моих родителей, Серафима мной забеременела, дом вела, бабке помогала, а отец, как и все мужики в деревне, охотился. Я еще не родился, когда он исчез, поговаривали, что в тайге погиб, а Серафима вскорости за Анисима замуж вышла и ушла жить к нему, добились-таки они своего. И ведь нет, чтобы меня бабке оставить, с собой зачем-то забрала, а потом в Новоленск в интернат отправила. Когда я уже постарше стал, то слышал, как старухи между собой шептались, что это Анисим моего отца из-за Серафимы в тайге застрелил. – И ты не отомстил? – воскликнул Геннадий. – Хотел сначала, а потом решил, что нечего о безногого калеку руки марать, его и так уже жизнь наказала. Ну, то, что я после армии в деревню дорогу забыл, вы все знаете. Только вот три месяца назад сообщили мне оттуда, что Серафима слегла всерьез и хочет со мной попрощаться. Не хотел я туда лететь, да Татьяна настояла – Серафима мне все-таки жизнь дала. А она, оказывается, в последнее время в религию ударилась, молилась с утра до ночи, вот и решила в старых грехах покаяться и прощения у меня попросить. Тут-то я узнал, что не убивал Анисим моего отца, он его по-другому извел – донос на него написал. Отец-то, как с фронта вернулся, все рассказывал, что это за Австрия такая, какие там дома, дороги, магазины, как люди живут. – А ему за это впаяли 58-ю антисоветскую, – вздохнул Борис. – Да! Я уже говорил, что Анисим был мужик никчемный и охотник такой же, но, видимо, нашел, чем оперуполномоченному поклониться, потому что взяли моего отца не в деревне, а уже за ее пределами, когда он в очередной раз на охоту пошел. Знал Анисим, что на него в первую очередь подумают, а им в этой деревне еще жить, вот и подсуетился. В декабре 51-го Серафиме пришло извещение, что отец в лагере умер, а она его тут же в печь кинула, чтобы никто ничего не узнал. Только жизнь у них не заладилась – ни одного ребенка вырастить не смогли, а потом Анисим ноги лишился, тут уж они совсем бедствовать начали. – На чужом несчастье свое счастье не построишь, – веско заметил Максим. – А еще призналась мне Серафима, почему у них все дети во младенчестве умирали – мать Анисима перед смертью покаялась, что сына родила не от мужа, а от отца Серафимы, то есть они по отцу брат и сестра, потому-то их родители и были так категорически против их женитьбы. Ну, рассказала она мне все это и стала умолять ее простить, чтобы ушла она на тот свет с легкой душой. А я не простил! – прорычал Потапыч. – Я ее проклял! А Анисиму на кладбище нашем деревенском на могилу плюнул! И на похороны ее не полетел! И пусть господь бог, если хочет, меня за это накажет! – Да, Потапыч! Не дай бог такое узнать! – покачал головой Виталий. – Лучше бы она промолчала, – сказал Максим. – Видно, не могла с таким грузом на душе умереть спокойно, – пожал плечами Геннадий. – Столько лет эту тайну хранила, а когда поняла, что конец пришел, решила покаяться, – задумчиво произнес Борис. – Ну, вернулся я сюда, – продолжал Косолапов, – позвонил Митьке в ФСБ и попросил дело отца найти, а оно оказалось в Якутске, в тамошнем архиве. Пока его нашли, пока привезли… Взял я его в руки, стал читать. Смотрю, на листках пожелтевших следы крови, а некоторые слова расплылись, словно вода или пот на них капали. Что я пережил в тот момент, лютому врагу не пожелаю. Попадись мне тогда Серафима, своей смертью бы не померла! – сказал он таким тоном, что все поняли, так и было бы. – А вот документа, в какой лагерь отца отправили, там не оказалось. И принялся я выяснять, что это за лагерь был, чтобы хоть место то найти, где мой отец свою короткую жизнь закончил. Позвонил Тарасову, а тот и рад стараться услужить! Пообещал мне, что в лепешку расшибется, но все выяснит, и тут же по внутреннему телефону дал команду в архив, чтобы там все перерыли, но нашли. А еще мне сказал, что если у них не окажется, то он всю Россию обыщет, но найдет. Вот в тот самый день и позвонил мне заведующий их архивом и номер ГУЛАГа назвал. Это и есть те самые цифры. – Ну да! Заведующий архивом решил лично прогнуться и первым сообщить, а потом уж он и Тарасову доложил, что его поручение выполнил, – заметил Гуров. – И вы записали их на перекидном календаре. А вот что за закорючки перед ними были? – Буквы «к» и «ц», то есть концлагерь, – объяснил губернатор. – Тогда уж должно было быть «к» и «л», – удивился Гуров. – Ну, как записалось, так и написал, – буркнул Потапыч. – А потом стал думать, кто у нас больше всех о лагерях знает, а это Самойлов. Вот я его и позвал. И наслушался от него такого, что волосы дыбом встали. – Давайте, Михаил Михайлович, я сам вкратце расскажу, чтобы вам второй раз себе сердце не рвать – я ведь тоже с Иваном Георгиевичем беседовал, – предложил Гуров. – Короче! 313-й был самым страшным ГУЛАГом на территории Новоленской области. Он был колючей проволокой в два ряда разделен на две части, а между этими рядами бегали собаки, чтобы заключенные никак между собой не общались. И в первом блоке, и во втором были как уголовники, так и политзаключенные, то есть не это являлось причиной такого распределения, а исключительно состояние здоровья: тех, кто покрепче, определяли во второй, а более слабосильных – в первый. Заключенные первого блока работали на лесоповале, а чем занимались заключенные второго, никто не знал, потому что у них было все свое: и столовая, и медпункт, и все остальное. Каждое утро за ними приезжала машина, и их увозили, но никто не знал, куда и зачем. А теперь самое главное – из первого блока заключенные по отбытии наказания освобождались, а вот из второго не вышел никто! Ни один человек! Когда заключенному до конца срока оставалось совсем немного, ему или добавляли срок за какие-нибудь провинности, или он просто умирал. А когда в 53-м после смерти Сталина объявили амнистию, во втором блоке произошло массовое пищевое отравление заключенных со смертельным исходом, причем только тех, которые под нее попадали. Когда же ГУЛАГ решили закрыть совсем, во втором блоке погибли абсолютно все: и заключенные, и работники лагеря. И опять-таки от пищевого отравления. Иван Георгиевич, воистину святой человек, о многом знал от своего отца, которому «посчастливилось», – с горькой иронией сказал Лев Иванович, – попасть в этот лагерь! И уже без всякой иронии посчастливилось оказаться в первом блоке, из-за чего он все-таки выжил. Но давайте я все-таки продолжу по порядку. Итак, я узнал у Татьяны Сергеевны смысл этих цифр и пошел в музей. А там в это время Иван Георгиевич как раз проводил экскурсию для детей, но внутри был еще один человек, парень лет двадцати пяти с наглыми глазами, который никак не походил на школьного учителя, а еще меньше – на человека, которому может быть интересна история Новоленской области. Я своим ремеслом не первый год занимаюсь, так что просчитать как его, так и ситуацию было делом несложным. Этот парень, поняв, что у него ничего не выгорит, счел за благо уйти, а вот я тогда понял, что Кравцов уже успел доложить обо всем Тарасову, а тот – принять меры. – Ты хочешь сказать, что этот парень собирался убить Самойлова? – не поверил своим ушам Матвей. – Да, за тем он и пришел, – подтвердил Гуров. – А я, поговорив с Иваном Георгиевичем и узнав от него очень много интересного, кроме того, что я вам сейчас уже рассказал, пошел провожать его до дома, потому что одного его по дороге точно прикончили бы – им такой свидетель не нужен. Как оказалось, я был прав, потому что возле его дома нас уже ждали. – То есть уже вас двоих? – уточнил Косолапов. – Вот именно! Тот парень, которого я шуганул, видимо, остался где-то неподалеку наблюдать за музеем и, когда увидел, что мы вышли вместе и пошли в сторону дома Самойлова, позвал еще несколько человек, вот они-то нас там и ждали. Только есть тут у вас в городе один мой старый знакомый, который ясно представлял себе, что будет с Новоленском, если меня здесь убьют. Его же, как он говорит, «в плин ласкатают». Вот он и решил вмешаться. Нет, не по доброте душевной, а потому что дураком никогда не был. Он-то со своими друзьями, если так можно выразиться, засаду, которая нас возле дома Самойлова поджидала, и турнул. Если до этого я, зная о «жучках» на своей одежде, ее предусмотрительно подальше оставлял, то теперь у меня выбора не было, и я от них просто избавился, потому что надеялся вытянуть из этого человека много для себя полезного, и не ошибся. Оказалось, что меня заказали! Причем якобы москвичи, чего точно быть не может, потому что Москва к нашему делу никакого отношения не имела. Да еще и организовать все надо было так, чтобы было похоже на простое разбойное нападение: мол, приглянулся кому-то новенький полушубок, вот он и решил его снять, а чтобы жертва не сопротивлялась, ножичком ее ткнуть. – Вообще-то с Левой такие вещи не проходят, – заметил Крячко. – Я его и сам иногда боюсь! Накостыляет так, что мало не покажется! Он же Лев! – Может, мне еще и порычать, чтобы страшнее было? – сердито посмотрел на него Гуров и продолжил: – А посредником выступил еще один мой старый знакомый, причем старый во всех смыслах этого слова, потому что он 25-го года рождения, бандит и садист Корень, или Корнеев Савелий Игнатьевич, который свой послужной список отсидок вел еще со сталинских времен. Он в свое время специализировался по цеховикам, обдирая их как липку! И в средствах не стеснялся! Мошенничеством он никогда не занимался, ложных обысков не устраивал, а применял грубую силу и пытками не брезговал. – Погоди, ты про Чука говорил, что тот тоже свои жертвы пытал, – воскликнул Романов. – Они одно время даже вместе работали, если здесь уместно такое выражение, и я потом объясню, почему. И вот этот Корень, как оказалось, не только жив, но живет в этом городе, один в большом доме, и возглавлял он до относительно недавнего времени группировку, у которой и машины есть. Но большая часть его людей около трех лет назад уехала, а при нем остались три-четыре человека, одного из которых я в музее и видел. Итого: Тарасов связан с Корнем, сиречь с криминалом, напрямую. И возник тут у меня вопрос, где и как они так крепко подружиться могли. Вот я и позвонил в Москву своему начальнику, чтобы он весь послужной список Корня мне сообщил. А потом пошел в гостиницу. – Тебя же по дороге могли встретить! Ты что, мне не мог позвонить? – возмутился Александр. – Ну, во-первых, я номера не знал, а во-вторых, у меня был почетный эскорт, – хмыкнул Гуров. – Так что добрался я без приключений, а Самойлова я в вашем доме, Михаил Михайлович, спрятал. – А я к тому времени уже все наши вещи перенес в ту квартиру, адрес которой мне Сашка дал, в магазине продуктов купил и туда же оттащил, а потом в гостиницу вернулся Леву дожидаться, – встрял Крячко. – Он пришел, и мы с ним разыграли небольшую комедию, чтобы те, кто нас слушал, не заскучали. Только мы за время нашей работы научились друг друга не то что с полуслова или полувзгляда, а с полмысли понимать, вот и получалось, что говорим мы одно, а имеем в виду совсем другое, но оба знаем, о чем речь идет, чему надо верить, а чему – нет. А еще мы засветили адрес, по которому жить будем, чтобы показать, вот какие мы все из себя прозрачные. Ну, а там, поужинав, пошли к вам разговаривать. – Только я предварительно отдал Стасу список всех фигурантов, за которыми нужно было присматривать – я его в музее у Ивана Георгиевича составил да еще в гостинице вписал туда информацию про Корня, о котором узнал только что, – добавил Лев Иванович. – Итак, что я знал к моменту нашего с вами разговора? Тарасов живет не по средствам, и источник его немалого материального благополучия неизвестен. Вы мне сказали, что ему не приплачиваете, вывод: он что-то замутил сам! Вопросы: где, что, с помощью кого? Где, было понятно сразу – на территории бывшего ГУЛАГа 313. Объясню, как я это понял. Тарасов вторым… – подчеркиваю: вторым! – узнал о том, где именно погиб отец Михаила Михайловича. Если бы заведующий архивом сказал ему об этом первому, он бы что-нибудь придумал, например, назвал губернатору номер другого лагеря, но теперь ничего исправить было нельзя. И Тарасов запаниковал, испугавшись того, что Михаил Михайлович захочет туда слетать. А информация о предстоящих полетах поступает куда? В том числе и к нему. И вот он узнал, что Косолапов на следующий день собирается вылететь с инспекционными поездками как раз в ту сторону. Что произошло бы в том случае, если бы губернатор сел на своем вертолете на территории бывшего ГУЛАГа? Да его бы там просто убили! А вы все, узнав о его исчезновении, причем вместе с вертолетом, подняли бы по тревоге свои службы безопасности, задействовали бы свои вертолеты и нашли бы это место, в чем я нимало не сомневаюсь. Что было бы дальше, можно только предполагать. Бойцы расстреляли бы преступников и освободили заложников. А может, бандиты, предварительно расстреляв заложников, сами после убийства губернатора попытались бы сбежать. Но в любом случае сладкой жизни Тарасова пришел бы конец, а может, и самой его жизни – тоже. Значит, нужно было не допустить этот вылет, причем навсегда, чтобы исключить малейший риск быть разоблаченным. У Тарасова на подготовку была только одна ночь, и оперировать он мог только тем, что было под рукой, то есть карабином и «СВД», потому что после того, как произойдет покушение на губернатора, любое его лишнее телодвижение вызовет подозрение, тем более что его в городе и так не любят. Что же он придумал? Он стреляет с чердака здания областного управления из «СВД», а я это еще до его допроса понял по углу вхождения пули, Кравцов же сразу после выстрела подбрасывает карабин и гильзу в бизнес-центр. И такое распределение ролей вполне объяснимо – ну, негоже генералу полиции самому бизнес-центр обыскивать. Потом, после операции, когда пуля от «СВД» поступает в руки того же Кравцова, которому поручено вести дело, он меняет ее на пулю от карабина, и дело с концом, а в случае чего всегда можно сказать, что врачи в калибрах не разбираются, вот и ошиблись. И тут облом! Во-первых, ваши родные, Михаил Михайлович, пулю им не отдали, сказав, что передадут ее только следователю из Москвы. А во-вторых, сам факт того, что из столицы ожидаются следаки, Тарасову тоже душу не грел. А потом и мы со Стасом им на голову свалились! Вот они и забегали, как подскипидаренные! И нас «жучками» обвесили, как новогоднюю елку шарами, и вещи наши, и номер в гостинице. На что они рассчитывали? На то, что мы лопухнемся и слопаем их версию о заказе и исполнителе из Москвы, косточками не похрустевши? Или они сумеют изъять у нас пулю еще до того, как мы поймем, из какого оружия она выпущена? Вразумительного ответа от них я так и не добился, думаю, они от страха просто не знали, что и предпринять. А когда Тарасов понял, что я вышел на финишную прямую, дал приказ о моем устранении. На этот вопрос я ответил? – Да, все ясно, – покивали мужики. – Перехожу ко второму вопросу: что? Что именно можно было делать на территории бывшего ГУЛАГа? На чем вообще можно делать такие большие деньги? Торговля оружием? Как перевалочная база ГУЛАГ вполне подходил, но!.. Вояки такое хлебное дело никому не отдадут. Торговля живым товаром? Отпадает. Наркотики? Да, деньги там крутятся бешеные, и производство в бывшем лагере можно было бы организовать, но возникают большие сложности с их распространением – место-то ведь очень отдаленное, куда можно долететь только вертолетом. Предположим, Тарасов туда прилетал, забирал груз и куда-то его отвозил, а дальше что? У вас в аэропорту собаки натасканные, им без разницы, чей вертолет, облают, и как он потом объясняться будет? А в самом городе вы эту заразу извели. А после разговора с Иваном Георгиевичем я понял, что это либо золото, либо алмазы, но, скорее всего, второе, потому что для промывки породы нужно много воды, которой там поблизости нет, а вертолетом столько не навозишься. Вывод: алмазы, которые тогда в ГУЛАГе, явно незаконно, для собственного обогащения, руководство добывало, потому что иначе не стали бы уничтожать всех тех, кто об этом хоть что-то знал. А если учесть, что Тарасов каждые два месяца в Благовещенск к дочери летал, откуда до Китая рукой подать, то вопрос их вывоза и последующей реализации решался очень просто – они же не звенят! Да и кто бы решился досматривать генерала полиции? – Но заключенных же куда-то возили, а там, в лагере, лично я никаких машин поблизости не видел, – возразил Романов. – Я так думаю, что их просто возили по кругу, чтобы запутать, а на самом деле месторождение находилось где-то совсем близко, куда можно пешком дойти. – Так если добыча возобновилась, значит, кто-то из знавших эту тайну все-таки остался в живых? – заинтересованно спросил Матвей – ну да, это же был его профиль. – Все расскажу, ничего не утаю, – пообещал Гуров. – Итак, я пришел к выводу, что это алмазы! Вопрос третий: кто же их добывает? – И ты тогда спросил, кто у нас в области на предприятиях работает, если местного населения не густо, а узнав, что китайцы, стал интересоваться, не бегут ли они, – понятливо покивал Виталий. – И вы ответили, что за все годы человек шестьдесят сбежали, причем особенно много за последние три года. Ключевые слова здесь: три года! Три года назад сюда приехал Тарасов, три года назад у Корня большая часть группировки куда-то делась, но вот три-четыре человека остались, три года назад стали массово исчезать китайцы. Вот и вся разгадка! Как видите, ларчик открывался очень просто! – Но Тарасов-то откуда мог об алмазах знать? – удивился Матвей. – А это еще проще. Дело в том, что перед вылетом сюда один человек очень обоснованно предположил, что за покушением стоит Москва, причем имелся в виду не сам город, а… Ну, вы понимаете. Но если это, так сказать, госзаказ, то кто-то должен был тылы киллеру прикрывать. У смежников не очень-то поинтересуешься, а вот по своему ведомству я справки навел. И что же я узнал? А то, что генерал-майор Юрий Петрович Тарасов – потомственный милиционер, и отец его милиционером был, правда, так высоко не забрался, а вот дед, причем его полный тезка и заслуженный работник МВД, был начальником 313-го ГУЛАГа! – Так вот откуда ноги растут! – воскликнул Косолапов.