– Чертов аристократ, щеголял тут своим пижонским акцентом, раздавал приказы, то не так, это не эдак, мусор вовремя не выброшен… – бубнил толстяк, следуя за Дугласом, как привязанный. – Теперь другие времена. Не для аристократов. Не при этой власти. Правильно ведь? – Не всякий аристократ нынче до отрыжки объедается яичницей с беконом, сидя в натопленной комнате в одном белье, – заметил Дуглас. – И многим аристократам было бы очень интересно, откуда берется такая роскошь. – А как не топить-то? Дом пострадал от бомбежки, того и гляди отсыреет и плесенью пойдет. – Почтальон уже был? Толстяк открыл ящик комода и поднес к глазам будильник. – Ожидается с минуты на минуту, – сообщил он не без сарказма. Дуглас тоже подошел к комоду, взял пачку писем и открыток и стал разглядывать. Все они были адресованы другим людям. – Я марки собираю, – пояснил толстяк. – Мне соседи отдают. Кстати, могу предложить кой-чего, чтоб согреться. – Норковую шубу? Толстяк хохотнул. – А вам палец в рот не клади! Он выудил из ящика бутылку рома, с хлопком вынул пробку и щедро плеснул себе в чай, налитый в чашку с надписью «Отель Савой». Заключив, что слова инспектора означали отказ, он убрал бутылку и уселся с блаженным вздохом. Несколько минут спустя в почтовом ящике загремело. Толстяк начал вставать, но Дуглас остановил его, положив тяжелую руку ему на плечо. – Сидите, надзиратель, – велел он. – На сегодня вам хватит физического труда. Я сам схожу. В коридоре Дуглас снял с крючка ключ от комнаты наверху и полез за почтой. Его догадка оказалась верна. Перед тем как Джимми взяли, он успел сбросить конверт с надписью «Фото. Не складывать» в почтовый ящик. Дуглас забрал конверт и пошел наверх. Там, в комнате, где они с Джимми нашли протез в ящике кухонного стола, он немного постоял и раскрыл конверт. Внутри была фотография профессора Фрика и его коллег, а также послание от Джимми, нацарапанное карандашом с обратной стороны объявления о выдаче дополнительных карточек на мыло для работников ключевых отраслей. Таких объявлений было полно в любом почтовом отделении – по чьей-то ошибке их распечатали в огромном количестве, надолго обеспечив половину Лондона бумагой для письма, завертывания покупок и подтирания зада. «Сержанту Вудсу Поскольку с завтрашнего дня эта задача перейдет к вам, сообщаю список библиотек и архивов, в которые я успел обратиться по телефону и лично. Как видите, времени я зря не терял, но не сидел на месте и тот или те, кто уничтожал все следы деятельности профессора Фрика и его рабочей группы. Я не нашел ни строчки написанного самим профессором, не нашел и документов, которые бы на него ссылались. Все это из архивов изъято. Предположив, что изъятие было проведено по официальному распоряжению, я сделал запрос в канцелярии Скотленд-Ярда, а также в архивах гестапо и СС. Везде мне ответили, что работы профессора не запрещались цензурой и никаких приказов касаемо его самого и его семьи нет. Возможно, я что-то упустил или совершил какую-то ошибку и буду признателен, если вы мне на нее укажете. Очень надеюсь получить от вас ответ на эту загадку, которая пока является величайшей в моем недолгом опыте сыска. Также при случае передайте инспектору Арчеру, что я вышел на след того самого протеза. Человек, назвавшийся Споудом, записался на ремонт и замену детали в генеральный лагерь военнопленных Литтл-Уиттенхэм в Беркшире, на семнадцатое ноября в половину четвертого пополудни. Искренне ваш, Джеймс Данн». Впоследствии Дуглас задавался вопросом, что же заставило его подойти с письмом к окну – нехватка ли света, праздное любопытство или дурное предчувствие. Подняв глаза, он заметил на другой стороне улицы лошадь и крытую брезентом повозку. Какой-то человек подтащил к ней добытое где-то кресло, забросил под брезент и влез следом, скрывшись из виду. Ярдах в пятидесяти на углу остановились и завели разговор два велосипедиста. Воротники у обоих были подняты – начинался дождь, и тротуар покрылся темными пятнами. Дуглас убрал записку и фотографию в портфель. Немного подумал и снова достал. Перечитал записку в третий раз. На протяжении всей карьеры он имел среди коллег репутацию человека, который всегда предельно аккуратен в обращении с вещдоками. Но теперь правила игры изменились. Не без угрызений совести Дуглас разорвал записку на мелкие клочки и смыл в унитаз, проделал то же самое с приложенным списком библиотек и архивов. Подошел к окну. Хозяин телеги, видимо, ушел, привязав поводья к фонарному столбу. Лошадь терпеливо ожидала, стоя под моросящим дождем. Дуглас закрыл портфель и пошел вниз. В коридоре первого этажа было пусто, только лежали собранные в кучки обломки мебели для растопки. Дуглас щелкнул выключателем, однако свет не загорелся. Пришлось немного подождать, пока глаза привыкнут к темноте. Свет проникал в коридор лишь через щелочку под дверью толстяка. Оттуда же доносилась музыка – оркестр Гарри Роя, композиция «Кто-то любит меня, не знаю я, кто». Словно в ответ на шаги в коридоре радио зазвучало громче. – Идите, идите, офицер. Кое-что стало видно. Неподвижная темная фигура. Незнакомец стоял у самой двери на коврике для вытирания ног. – Вы кто такой? – Я «кольт» сорок пятого калибра, нацеленный прямо вам в брюхо, офицер. Так что вы идите, идите. Юго-западный акцент, вероятно, Девон. Обращение «офицер» к полисмену обычно применяют те, кто хочет быть причисленным к респектабельному среднему классу. Очень медленно Дуглас спустился еще на ступеньку. Человек шагнул навстречу. Когда до низа оставалось три ступеньки, Дуглас перескочил их, швырнув в незнакомца портфель. Послышался резкий вдох – все-таки портфель был довольно тяжелый, – затем хлопок выстрела из пистолета с глушителем. Зазвенело разбитое стекло, пуля попала в окошко черного входа. А потом Дуглас ринулся в атаку. Он не был в первоклассной физической форме, но, как большинство мужчин, пренебрегающих регулярными упражнениями, мог взять весом. Прыгнув на незнакомца, сбил того с ног, чуть не вынеся его спиной дверь, и закрепил успех хорошим ударом в солнечное сплетение. Незнакомец сложился пополам, хватая ртом воздух. Одной рукой он держался за живот, в другой все еще сжимал пистолет. Дуглас пинком вышиб пистолет – с таким энтузиазмом, что поцарапал себе ботинок, – и тут же подхватил и навел на своего противника. «Кольт» сорок пятого калибра с громоздким самопальным глушителем, здоровенный, как мушкетон, и очень плохо сбалансированный. Вот почему незнакомец не успел выстрелить вовремя. – А ну вставай! – велел Дуглас. – Дай-ка посмотрю на тебя. И он отступил на полшага назад. Не будь этот человек настолько оглушен, он мог бы как-то выдать Дугласу то, что происходит у того за спиной. Но бедняга скорчился на четвереньках, сотрясаясь от рвотных позывов, и даже не поднял голову. А Дугласа вдруг схватили сзади руками мощными, как стальные канаты, и невозможно было не то что вывернуться – даже пошевелиться. На грязных обоях возник прямоугольник света, музыка Гарри Роя стала оглушительной. – Какая сволочь тут стреляет?! – заорал толстяк. – Возвращайся в свою клетку, ты, горилла, – приказал голос у Дугласа над ухом. – Мы тут ненадолго. В ноздри Дугласа проник густой душный запах, на лицо легла мокрая тряпка, и от ее вони защипало в глазах. Он пробовал хотя бы отвернуться, но кто-то крепко держал его голову. Свет погас, и Дуглас провалился в бездонную, медленно вращающуюся дыру. Очнулся он на руках у Гарри Вудса. Чей-то голос в стороне произнес: – Не надо «Скорую», он уже приходит в себя. Гарри наклонился к самому его лицу. – Как себя чувствуешь? – Идиотом, – честно признался Дуглас и закрыл глаза. – Я на машине. Дойти сможешь? Я тебе помогу. – Портфель… – Нету. Я уже искал, сразу подумал, что он у тебя был с собой. Утащили, наверно. – А квартальный надзиратель? – Удрал, сволочь! – Пошли отсюда. Дуглас не мог не задаваться вопросом, правда ли Гарри не нашел портфель и, самое главное, лежащую внутри фотографию. Он смотрел на своего сержанта, молча обвиняя его во всем, что пошло не так в этом расследовании, однако во взгляде Гарри Вудса не было ни намека на нечистую совесть. – Ты жжешь свечку с двух сторон, – с укоризной сказал он Дугласу. – Кто угодно наделает ошибок от такой усталости! Я тебя прошу, иди домой, ложись в постель и сутки отоспись. – Отвези меня в Скотленд-Ярд. – Дуглас, пожалуйста! – взмолился Гарри. – Я тебе добра желаю. Ты должен отдохнуть. Как бы разум ни подсказывал Дугласу, что Гарри действует в интересах одной из группировок Сопротивления, сердце верило в его искренность и верность, в преданную дружбу, которая связывала их с сержантом с самого детства Дугласа. Гарри был ему как отец. И пусть теперь между ними пролегла пропасть, эта дружба никуда не делась. – Мне надо в Скотленд-Ярд, Гарри. Но я уйду домой пораньше и сразу лягу спать. – Уж будь любезен, – произнес Гарри с напускной строгостью. Глава 17 Во второй половине дня генерал Келлерман справился, достаточно ли хорошо инспектор Арчер себя чувствует и не зайдет ли к нему «поболтать». Поднявшись в кабинет, Дуглас обнаружил своего генерала в состоянии некоторой послеобеденной эйфории, которую Гарри Вудс обычно характеризовал емким термином «подперепил». Коллекция туземных одежд вверенной ему территории продолжала пополняться – сегодня Келлерман щеголял в однобортном костюме с жилетом из гладкой ткани в «гусиную лапку», сливочного цвета сорочке с фуляровым галстуком-бабочкой и в брогах. Пожалуй, в глазах иностранцев именно так должен одеваться типичный профессор Оксфордского университета, и, пожалуй, именно с таким прицелом Фриц Келлерман этот костюм и подбирал. На журнальном столике стоял серебряный поднос, а на нем – кофейник с настоящим кофе, распространяющим аромат на всю комнату. Вокруг расположились чашки, блюдца и прочие принадлежности для кофепития. Келлерман не спеша налил в свою чашку щедрую порцию сливок, посыпал сверху тертым шоколадом. – Ах, Вена… – мечтательно вздохнул он, вспомнив, что Дуглас пьет кофе без всяких дополнительных ухищрений. – Старомодная, несовременная, обветшавшая, но по-прежнему самая обворожительная. Душою я сын этого прекрасного города, он мне родной! – В самом деле? – вежливо удивился Дуглас, с удовольствием прихлебывая черный кофе. Австрийцы, которых он встречал в Лондоне, все как один спешили записаться в немцы. Пожалуй, только обладатели аккуратного золотого значка – символа принадлежности к первой тысяче членов нацистской партии – и очевидного мюнхенского акцента могли позволить себе шутки ради назвать родным австрийский город. – Конечно! У Вены есть душа! – Даже говоря по-английски, Келлерман ухитрился произнести это с характерной гнусавостью, с какой обычно рассказывают анекдоты про австрийцев. – А у вас синяк, – вдруг заметил он. – И еще наливается. Чертовы гангстеры! Послушайте, может, все-таки вам к врачу? Сходите в больницу Святого Георгия у Гайд-парка. Из уважения к подчиненному он не использовал действующего названия этой больницы – Центральный госпиталь СС. – Мне дали аспирин в участке на Кэнон-Роу, – сказал Дуглас и отпил еще кофе. – Кстати, спасибо вам за подарок для моего сына. Передам ему в день рождения, и тогда он напишет вам письмо с благодарностью.