– Каково было время смерти, по вашим оценкам? Все медики ненавидят гадать о времени смерти, и этот постарался выразить досаду всем своим видом. – Ну я могу назвать цифру, – протянул он, пожимая плечами, – и накинуть еще сверху для спокойствия. – Давайте-ка вы назовете нам цифру, док, и ничего не будете накидывать, – предложил Дуглас. Не вставая с дивана, доктор затушил сигарету пальцами и отправил окурок в помятую табачную жестянку. – Я измерил температуру тела сразу по прибытии. Обычно считают так: в час тело остывает на полтора градуса по Фаренгейту. – Да, слыхал о таком, – произнес Дуглас. Доктор невесело усмехнулся, убрал жестянку в карман шинели и уставился на свои вытянутые ноги. – Получается, между шестью и семью часами утра, – заключил он. Дуглас взглянул на дежурного сержанта. – Кто сообщил о трупе? – Сосед снизу каждое утро приносит ему бутылку молока, – с готовностью отрапортовал сержант. – Дверь была не заперта. Кордитом не пахло. Доктор фыркнул со смеху, закашлялся и постучал себя по груди. – Кордитом не пахло, – повторил он. – Неплохо, неплохо. Это надо запомнить. – Вы поразительно мало знаете о полицейской работе, док, – сказал Дуглас. – Особенно для штатного медика. Позвольте, я вам объясню. Вот этот сержант – офицер, которого я впервые вижу, – тактично намекает мне, что, по его мнению, смерть наступила раньше. Гораздо раньше, док. Дуглас прошел к расписному буфету и открыл дверцы. Внутри обнаружилась впечатляющая коллекция спиртных напитков. Дуглас взял бутылку виски, без удивления отметил на большинстве этикеток надпись «Разлито специально для вермахта», поставил бутылку на место и закрыл буфет. – Вам знаком термин «трупные пятна», док? – поинтересовался он. – Смерть могла наступить раньше, – признал доктор еле слышно. Разумеется, от него не укрылись синюшные пятна от перемещения крови под воздействием силы тяжести. Теперь он собрал ноги и сидел прямо. – Раньше, но не ранее полуночи? – Не ранее полуночи. – Другими словами, смерть наступила во время комендантского часа. – Весьма вероятно. – Весьма вероятно, – саркастично повторил Дуглас. – Определенно во время комендантского часа, – подтвердил доктор. – В какую игру вы тут пытаетесь играть, док? – спросил Дуглас, не глядя на него. Он прошел к камину и стал рассматривать груду сожженной бумаги. До блеска начищенная медная кочерга была перемазана в саже. Кто-то очень постарался, чтобы каждый листок сгорел дотла. Дуглас опять сунул руку в ворох перистой золы. Толстенная пачка писчей бумаги. Полностью прогорела и полностью остыла. – Что у него в карманах, Гарри? – Удостоверение личности, восемь фунтов, три шиллинга и десять пенсов, связка ключей, перочинный нож, дорогая авторучка, носовой платок без отметок прачечной и железнодорожный билет из Брингл-Сэндс до Лондона и обратно. – Это все? Гарри знал, что далее напарник пожелает взглянуть на удостоверение личности, и передал его, не дожидаясь просьбы. – Путешествует налегке, – заметил он. – Или карманы уже обчистили, – вставил доктор со своего дивана. Гарри встретился взглядом с Дугласом, в его глазах был намек на улыбку. – Ну да, или карманы уже обчистили, – сказал ему Дуглас. – Или так, – согласился Гарри. Дуглас раскрыл удостоверение личности. В нем значилось, что его владелец является бухгалтером в возрасте тридцати двух лет, проживающим в городе Кингстон, графство Суррей. – Кингстон, – проговорил Дуглас. – Ну да, – кивнул Гарри. Они оба понимали, что это может означать. Государственный архив Кингстона был уничтожен в ходе боев, и теперь этот город очень любили вписывать в свои произведения умельцы, промышляющие подделкой документов. Спрятав удостоверение в карман, Дуглас повторил вопрос: – В какую игру вы тут пытаетесь играть, док? – Он посмотрел на доктора, ожидая ответа. – Зачем вводить меня в заблуждение насчет времени смерти? – Да так, по глупости. Просто если кто-то приходит или выходит после полуночи, соседи обязаны докладывать в полевую жандармерию. – А откуда вам знать, что они не доложили? Доктор поднял обе руки и улыбнулся. – Просто догадка. – Видимо, на основании того, что ваши соседи в таких случаях обходятся без доклада? А какие еще правила они имеют привычку игнорировать? – Ну вы народ! – возмутился доктор. – Хуже чертовой немчуры! Да я бы лучше с гестапо перемолвился, чем со сволочью вроде вас! Они хоть не будут выворачивать наизнанку все мои слова! – Не в моей власти лишить вас шанса перемолвиться с гестапо, – заметил Дуглас. – Однако просто ради удовлетворения моего праздного любопытства скажите, доктор: откуда ваша уверенность в том, что методики допроса, принятые в этом ведомстве, понравятся вам больше? Основывается ли она на вашем личном опыте или вы опираетесь на свидетельства третьих лиц? – Ладно, ладно, – вздохнул доктор. – Предположим, три часа ночи. – Так-то лучше, – одобрил Дуглас. – Теперь будьте любезны осмотреть труп как следует, чтобы нам не сидеть тут впустую в ожидании патологоанатома, а я забуду все глупости, которые вы тут успели наговорить. Но если умолчите хоть о чем-то, я доставлю вас в Скотленд-Ярд, и уж там вами займутся по полной программе. Вам ясно? – Мне ясно. – Внизу какая-то дама, – сообщил дежурный сержант. – Пришла забрать что-то из антикварной лавки. Я велел констеблю попросить ее дождаться вас. – Очень хорошо, – похвалил Дуглас. Доктора он оставил осматривать труп, пока Гарри Вудс изучал содержимое секретера. Сотни подобных антикварных лавок расцвели пышным цветом после бомбежек и массового бегства из графств Кент и Суррей во время долгих ожесточенных боев. Курс немецкой марки был искусственно задран, и оккупанты слали антиквариат домой чуть ли не вагонами. Люди предприимчивые неплохо на этом наживались, однако не требовалось разбираться в экономике, чтобы понимать: богатство утекает из страны. В лавке на первом этаже стояла весьма изысканная мебель. Дуглас не мог не задаться вопросом, что из этого было честно куплено, а что просто утащено из опустевших домов. Очевидно, владелец держал часть своей коллекции в крохотных квартирках наверху, тем самым оправдывая высокую арендную плату. Посетительница ожидала, сидя на элегантном виндзорском стуле. Очень красивая – высокий лоб, точеные скулы, широкое лицо с идеальной формы ртом, привыкшим улыбаться. – Ну, может, хоть от вас я наконец получу прямой ответ, – проговорила она с легким американским акцентом, достала из большой кожаной сумки американский паспорт и раскрыла его перед Дугласом. Дуглас кивнул, завороженный. Он в жизни не видел более привлекательной особы. – Чем могу вам помочь, мадам? – «Мисс», – поправила она. – В моей стране девушки не любят, когда их по ошибке принимают за «мадам». Смущение Дугласа ее с очевидностью забавляло. Она улыбалась с непринужденным видом, свойственным очень богатым и очень красивым. – Чем могу быть полезен, мисс? Костюм-двойка из розовой шерсти, строгий и практичный, моментально выдавал в ней американку. Она бы не осталась незамеченной где угодно, однако в покрытом копотью войны городе, где многие носили военную форму или одежду, кое-как из этой формы переделанную, дама в хорошо сидящем розовом костюме однозначно воспринималась как состоятельная. На плече у нее висела новенькая фотокамера «Роллейфлекс». Немцы продавали такие без налога военным и всем, кто был готов платить американскими долларами. – Барбара Барга. Я пишу колонку, которая выходит в сорока двух американских газетах и журналах. Пресс-атташе немецкого посольства в Вашингтоне предложил мне билет на первый рейс «Люфтганзы» из Нью-Йорка в Лондон. Я согласилась – и вот я здесь. – Добро пожаловать, – сухо произнес Дуглас. Ловко она ввернула про первый рейс авиалайнера «Фокке-Вульф». Одно из самых шумных событий года, этим рейсом летели Геринг и Геббельс. Чтобы журналистка вот так получила билет, у нее должен быть немалый авторитет в своей профессии. – Ну а теперь расскажите мне, что у вас тут происходит, – с улыбкой предложила Барбара. Дуглас Арчер на своем веку видел не так много американцев, и уж точно среди них никто не мог сравниться с этой девушкой. Когда она улыбалась, на ее лице появлялись очень обаятельные морщинки, и Дуглас, сам того не желая, заулыбался в ответ.