Временами немного чопорный и прямолинейный, но не невыносимый. — Не думаю, что кто-то раньше называл меня правильным. Изворотливым — да, правильным — нет. — Не в лицо, но думаю, что есть много людей, которые думают, что ты говоришь как королева Елизавета. — Я не говорю как королева Елизавета. Он звучит таким обиженным. — Тогда принц Чарльз? — Перестань. Я удовлетворенно вздыхаю и беру палочку моцареллы, разламывая ее пополам. — Я рада, что мы занимаемся соседскими делами вместе. — Соседскими делами. — Это заставляет его ухмыляться. — Как два приятеля, да? — Точь-в-точь как два приятеля. Два братана. — Эй, эй, не так быстро. — Эшли издает рвотный звук. — Не сравнивай нас с братанами. — Почему ты ведешь себя как какашка на вечеринке? Я просто дразнилась. — Я кладу сырную палочку в рот и откусываю. — Я даже не просила тебя стукнуться кулаками или что-то в этом роде. — Что такое «какашка на вечеринке»? Он сейчас говорит серьезно, или в Британии не используют это выражение? — Какашка на вечеринке — это ты, т. е. тот, кто не хочет веселиться. Дебби Даунер[16]. — Я делаю все возможное, чтобы объяснить, но даже для меня объяснение звучит неубедительно. — Кто-то, кто не думает, что я выиграю поездку в Вегас. Плюс, ему, похоже, все равно на определение; ему просто не нравится, когда его обзывают. Его лицо искажается, когда я вытаскиваю конец палочки моцареллы изо рта, и за ней следует о-о-о-очень липкая полоска сыра. — Ты только что употребила «т. е.» в устном предложении? Я продолжаю жевать, сознавая тот факт, что у него, вероятно, манеры за столом лучше, чем у меня. — Давай сменим тему? Я серьезно. — Подожди, так я «какашка на вечеринке», потому что говорю тебе, чтобы ты не надеялась выиграть отпуск в Лас-Вегасе? Сейчас, между прочим, середина семестра. Ты, — он указывает на меня, — никуда не сможешь поехать. Ты, — снова указывает, — получаешь стипендию. Ты не сможешь улететь с бухты-барахты, когда тебе заблагорассудится. Я оскорбленно встряхиваю волосами. — Смогу, если это будет в выходные. Эшли фыркает. — И кого ты собираешься взять с собой? На сколько человек это рассчитано? — Эм… два. Еще одно фырканье, настолько возмущенное, что я обижаюсь. — Я должна взять тебя, если выиграю, просто чтобы помучить тебя. — Договорились, — кивает он. — Я настолько уверен, что ты не выиграешь поездку, что, если выиграешь, я с радостью поеду и позволю тебе таскать меня повсюду — мы посмотрим и сделаем все, что ты пожелаешь. Все, что я пожелаю. Музыка для моих ушей. Это было бы мечтой! — В пустыне есть достопримечательность под названием «Семь волшебных гор» — это разноцветные скалы. Что-то вроде Стоунхенджа. Они выглядят так круто, и я хочу сфотографироваться там. Эшли достает свой телефон, и, бросив взгляд через его плечо, я вижу, что он гуглит «Семь волшебных гор». — Это не достопримечательность, а художественная инсталляция, и никогда больше не сравнивай ее со Стоунхендж. — Видишь? Какашка. На. Вечеринке. — Я не пытаюсь разрушить твою мечту, Джорджи. Просто не ожидай слишком много. Как насчет того, чтобы позволить мне беспокоиться о моих ожиданиях и перестать быть таким кайфоломщиком? — Хорошо, мистер Ведро холодной воды. Он снова выглядит сбитым с толку, и, честно говоря, этот языковой барьер, из-за которого тот не понимает — или отказывается понимать — мои тупые шутки, действует мне на нервы. Так расстраивает. Все, что я пытаюсь сделать, это посмеяться и помечтать наяву вместе со своим пивом и закусками; разве я прошу слишком многого? Я переключаюсь с сыра на начос, зачерпываю мясо и апельсиновый соус, отправляя их в рот. — Если этому суждено случиться, значит, так тому и быть, — наконец говорит Эшли, присоединяясь ко мне за закусками. Мы снова погружаемся в дружескую тишину, музыка, льющаяся из динамиков, — единственный звук, который я хочу слышать прямо сейчас. Почему я так раздражена? В чем моя проблема? И почему он прикасается ко мне всякий раз, когда двигается? Мог ли он быть еще больше? Фу. Наши пальцы встречаются, когда снова тянусь за начос, и я отдергиваю руку, как будто он ошпарил меня. Парень берет закуску большой рукой, и мой взгляд пробегает по всей длине его предплечья. Его покрытого татуировками предплечья. — Твои родители кажутся консервативными — как они относятся к твоим татуировкам? Он жует. Глотает. — Ну. — Вытирает рот бумажной салфеткой. — Сначала у мамы чуть не случился сердечный приступ — сердилась на меня из-за этого в течение нескольких недель, а в тот момент у меня была только одна на плече. — Он делает глоток пива, чтобы запить остатки чипсов во рту. — Потом я сделал еще одну в конце первого года обучения. Мне казалось, что нужно чем-то заняться, понимаешь? — Просто захотелось чем-то заняться? Кто ходит и делает татуировки, потому что им скучно? Полоумные, вот кто. Это заставляет его засмеяться, запрокинув голову назад, обнажая горло и татуировку низко над ключицей. Я вижу проблески чернил, выглядывающие из-за выреза его простой футболки. — Я не жалею. Мне нравится, как они выглядят. — Твоя мама видела твои руки? — Да, мы общались по FaceTime, и она их видела. Думал, она упадет в обморок, когда я сделал ту, на которой написано «мама». — Как банально. — Я хихикаю. — По крайней мере, у меня нет мотоцикла — это было бы последней каплей. Они бы посадили меня под замок. — Какой из себя твой брат? — спрашиваю я, копаясь в чипсах. — Джек… полная моя противоположность. Очень порядочный парень, как ты бы сказала. Застегнут на все пуговицы, одна и та же пташка с тех пор, как мы учились в школе, вероятно, собирается взять годичный перерыв после окончания колледжа. Пташка? — Что за пташка? — спрашиваю я. — Ну, не знаю — блондинка. Ее зовут Кэролайн, на самом деле она настоящая стерва. — Его пташка — стерва? — Я смеюсь. — Что, черт возьми, это вообще значит? Она кричит слишком громко? Кусается? Эшли непонимающе смотрит на меня.