— Мы говорим об одном и том же? — Я не знаю. Мы говорим о настоящей птице? Он качает головой. — Нет, не птица. Пташка. Его девушка Кэролайн. Я кошусь в его сторону, хотя он прямо передо мной. — Пташка — это один из тех британских терминов, которые не означают то же самое в Америке? — Видимо. Ах, в этом есть смысл, и, черт возьми, я идиотка. Как неловко. — Это странное слово для девушки. — Это единственное, что я могу сказать, потому что чувствую себя глупо. Он пожимает плечами. — Не я его изобретал. Я возвращаюсь к первоначальной теме. — Сколько лет твоему брату? — Двадцать. — И он дома с твоими родителями? Эшли бросает на меня хмурый взгляд. — Он живет в Лондоне. Я ничего не знаю о Лондоне или о том, что нужно для того, чтобы там жить, но знаю, что это чертовски дорого. Как двадцатилетний парень может себе это позволить? — Точно, кажется, ты упоминал об этом. — Пауза. — Он приезжал навестить тебя? — Да, приезжал. Кэролайн хотела увидеть Чикаго, поэтому они приехали на несколько дней, а затем взяли напрокат машину и поехали осматривать город. — Он достает из корзинки палочку моцареллы. — Думаю, что это ее тайная мечта — иметь дом в Америке. Она самоуверенна и стремится никогда в жизни не работать. Могу сказать, что это его беспокоит. — Это плохо. Еще одно пожатие массивными плечами. — Это проблема Джека, не моя. Я не из тех, кто встречается с кем-то, кто хочет, чтобы его осыпали подарками и имели членство в «Аннабель». — Что такое «Аннабель»? Он все еще жует. — Самый шикарный клуб во всем Лондоне. Членство в клубе стоит чертовски дорого. О. — Пусть мечтает дальше. Этого никогда не случится. Джек не такой идиот. — Жует. Жует. — К тому же, не он наследник. А я. Слова не произносятся вслух, но они есть, как будто он их произнес. Интересно, что все это значит. Мое сверхактивное воображение выстраивает в уме историю о прошлом Эшли, используя имеющуюся у меня информацию: его утонченный акцент. Дом, в котором он жил один, с гранитными столешницами и спальней для гостей — с собственной ванной комнатой. Совершенно новый грузовик. Школы-интернаты. Разговоры о наследстве и эксклюзивных клубах, где нужно членство. За пределами моего понимания. Я знала девочек, которые росли так, южных красавиц голубых кровей, чьи семьи проживали в этом районе на протяжении нескольких поколений. Противные, заносчивые девчонки, которые были членами загородных клубов и смотрели на людей, задрав носы. Носы, измененные хирургическим путем. И с отсутствием личности. Не тот мир, в котором я хотела бы оказаться в ловушке. — Поэтому ты переехал сюда? — внезапно выпаливаю я. — С чего такой вопрос? Из-за «Аннабель»? Я хихикаю. — Нет. Ты переехал в Штаты, чтобы сбежать от своих обязанностей? Людей? Парень медленно кивает. — Да, наверное. — Он снова начинает теребить смятую салфетку, которую уже разорвал на части и уничтожил. — Не все это плохо — просто становится утомительным. Я не хочу устраивать обеды, вечеринки в саду и гребаные благотворительные мероприятия всю оставшуюся жизнь. Это не то, кто я есть. Но это то, для чего я был рожден. — Но ты собираешься работать на своего отца? Он снова кивает. — Так получилось, что я люблю цифры и финансы, поэтому думаю, что это будет не так уж плохо. — Пожимает плечами. — Я иногда ходил с ним в офис, когда был дома на каникулах, и мне всегда это нравилось. Он ставил мне мой собственный стол и просил подсчитывать цифры, а клиенты приходили поговорить об акциях. — Эшли замолкает. — А как насчет тебя? Какая у тебя семья? — Мои родители — обычные американцы. Они оба работают полный рабочий день, иногда сверхурочно. Занимаются домом по выходным. Я выросла в маленьком домике, где нет места даже для собаки, но там мило. — Я думаю о том, как мое описание родителей и воспитания может звучать для него. — Никаких модных клубов или благотворительных мероприятий, если не считать сбора средств в школе, чтобы футбольная команда могла получить новую форму. — Ты играла в футбол? — Немного. Так мы обнаружили, насколько я быстра. Затем, когда у меня начало получаться в легкой атлетике, мне пришлось решить, на чем хочу сосредоточиться — никто не хотел, чтобы я травмировалась на футбольном поле, а легкая атлетика была самым безопасным выбором для получения стипендии — Разве ты не могла достаточно хорошо играть в футбол, чтобы получить за это стипендию получше? — Может быть? Хотя мне это не очень нравилось. Правила выводили меня из себя. И не могла вспомнить и половины из того, что они собой представляли: где я должна была находиться на поле, кто куда бежал во время удара по воротам. — Понятно. — В любом случае, у моих родителей не было денег на мое обучение. В общем, сделала то, что должна была сделать, а футбол ставил меня в тупик, поэтому я ушла. — Я пью из стакана с водой, который бармен поставил раньше. — Я люблю соревнования и путешествовать. — И посмотреть изнутри гостиничные номера? — В основном. — Я не могу удержаться от смеха. Он прав; мы путешествуем, но это не значит, что мы занимаемся туризмом. Легкая атлетика — это не совсем тот вид спорта, который вызывает шумиху. На самом деле всем на это наплевать, кроме спортсменов и тренеров. Это почти не приносит денег. У нас почти нет зрителей. Это спорт, который приходит и уходит практически незаметно. Полагаю, как и регби. Такой малоизвестный вид спорта. — Как давно ты играешь в регби? Эшли издает жужжащий звук глубоко в горле. — С тех пор как учился в средней школе. Регби и лакросс. — Он ухмыляется, сверкая расщелиной. — Так предсказуемо по-британски. — Это увлекательно. Мне нравится. — Я подмигиваю ему и жалею об этом, потому что его глаза расширяются, и парень отводит взгляд — как будто не уверен, что делать с моим маленьким кокетливым жестом. Это касается нас обоих… Мне немного неловко, когда я ломаю голову, что бы еще сказать, или о чем поговорить, или спросить его.