– Так и есть, я возражал. Думал, что ты еще зелен – задницу себе не сможешь подтереть, если кто-нибудь не подержит рулон туалетной бумаги. – Краем глаза я заметил, как дернулись губы Ричи, однако мой напарник с серьезным видом кивнул. – Я ошибался. Возможно, мне стоит почаще привлекать новеньких, чтобы у моих ленивых дармоедов было о чем подумать. Ты молодец. – Спасибо, сэр. – Что же касается этого человека, – О’Келли ткнул большим пальцем в мою сторону, – то кое-кто советовал мне и близко не подпускать его к делу. Пусть заново заслужит доверие, говорили они, пусть докажет, что не растерял хватку. Днем раньше я бы мечтал о том, чтобы найти этих мудаков и заставить проглотить свои слова. Но сегодня за меня это сделает шестичасовой выпуск новостей. Тем временем О’Келли испытующе наблюдал за моей реакцией. – Сэр, надеюсь, я не подкачал, – невозмутимо отозвался я. – В тебе я был уверен, иначе не стал бы рисковать. Я послал их куда подальше – и оказался прав. С возвращением. – Я рад, что вернулся, сэр. – Не сомневаюсь. Я был прав насчет тебя, Кеннеди, а ты был прав насчет этого молодого человека. А ведь в отделе полно парней, которые до сих пор мусолили бы свой хрен и дожидались, что преступник сам во всем сознается. Когда предъявишь обвинения? – Я бы подождал до конца третьего дня. Хочу убедиться, что в деле не осталось никаких лазеек. – Вот он, наш Кеннеди, в своем духе, – сказал О’Келли, обращаясь к Ричи. – Если уж он в кого-то вцепится, бедняге поможет разве что Господь Бог. Смотри и учись. Давай-давай, – великодушный взмах руки в мою сторону, – бери столько времени, сколько нужно. Заслужил. Продление срока я тебе выбью. Еще что-нибудь понадобится – люди, сверхурочные? Ты только скажи. – Пока что нам всего хватает, сэр. Если что-то изменится, я вам сообщу. – Договорились. – О’Келли кивнул нам, подровнял страницы нашего отчета и бросил в стопку: разговор окончен. – А теперь шуруйте в отдел и покажите моим бездельникам, как надо работать. В коридоре, отойдя на безопасное расстояние от двери О’Келли, Ричи поймал мой взгляд и спросил: – Значит, теперь мне разрешено самому вытирать себе задницу? Над главным инспектором многие ржут, но он мой босс и всегда меня поддерживал, а для меня важно и то и другое. – Он говорил метафорически. – Это я понял. А туалетная бумага – это метафора чего? – Может, Квигли? – предположил я, и мы, смеясь, вернулись в следственную комнату. * * * Конор жил в подвале высокого кирпичного дома с облупившимися оконными рамами. Чтобы попасть в его квартиру, нужно было обойти дом с тыла и спуститься по узкой лестнице со ржавыми перилами. Внутри – спальня, крошечная гостиная, совмещенная с кухней, и еще более крошечная ванная. Похоже, о существовании этой конуры он давно забыл. Особенно грязной она не выглядела, однако углы затянула паутина, в кухонной мойке валялись объедки, а в линолеум было что-то втоптано. В холодильнике – готовые обеды и спрайт. Одежда Конора – качественная, но не новая, чистая, но неглаженая – ворохом лежала на дне гардероба. Документы хранились в картонной коробке в углу гостиной – счета, банковские выписки, чеки, все вперемешку, некоторые конверты даже не вскрыты. Приложив немного усилий, я, пожалуй, смог бы определить, в каком месяце Конор запустил свою жизнь. Окровавленной одежды не видно, в стиральной машине пусто, на просушке вещи не висят, никаких окровавленных кроссовок – вообще никаких кроссовок, – зато в гардеробе стоят две пары ботинок десятого размера. – Впервые вижу, чтобы у парня его возраста не было кроссовок, – сказал я. – Выбросил, – отозвался Ричи. Он прислонил матрас Конора к стене и водил рукой в перчатке по нижней стороне. – Думаю, это первое, что он сделал, когда вернулся домой в понедельник ночью, – как можно быстрее переоделся в чистое и выбросил испачканные вещи. – Значит, если повезет, они найдутся где-то неподалеку. Пришлем нескольких парней обыскивать местные баки. Я разбирал груду одежды, выворачивая карманы и ощупывая швы, чтобы проверить, не влажные ли они. В квартире было холодно: отопление – масляный обогреватель – выключено, и холодом сквозило прямо от пола. – Даже если мы не найдем окровавленных шмоток, это все равно ничего не изменит. Если юный Конор сошлется на невменяемость – а других вариантов ему, скажем прямо, не остается, – то мы укажем на его попытку замести следы. Стало быть, он осознавал, что напроказил, а значит, был не менее разумен, чем мы с тобой, – по крайней мере, с точки зрения закона. Я вызвал нескольких счастливчиков на осмотр мусорных баков. Квартира находилась практически под землей, и мне пришлось выйти на улицу, чтобы мобильник поймал сигнал. Значит, даже если у Конора и были друзья, общаться с ними он не мог. Потом мы перешли в гостиную. Даже при включенном свете в комнате стояла полутьма. Окно, расположенное на уровне головы, выходило на плоскую серую стену, и пришлось вытянуть шею, чтобы разглядеть узкий прямоугольник неба и птиц, кружащих на фоне тучи. Самые многообещающие предметы – громадный компьютер с клавиатурой, усыпанной кукурузными хлопьями, и побитый мобильник – находились на столе Конора. Трогать их без Кирана мы не хотели. Рядом стоял старый деревянный ящик из-под фруктов с потертой этикеткой, на которой была изображена улыбающаяся темноволосая девушка с апельсином в руке. Я открыл крышку. Внутри лежали сувениры Конора. Застиранный шарф в синюю клетку, за ткань зацепились несколько длинных светлых волосков. Наполовину сгоревшая зеленая свеча в стеклянной банке, наполнившая ящик сладким ностальгическим ароматом свежих яблок. Страница из карманного блокнота, сгибы тщательно разглажены, на ней быстрый уверенный рисунок – регбист, бегущий с зажатым под мышкой мячом. Расписанная маками надтреснутая кружка с чайным налетом. Горстка бережно сложенных резинок. Детский рисунок мелками: четыре желтые головы, голубое небо, птицы в вышине и черная кошка, лежащая на цветущем дереве. Зеленый пластиковый магнит в форме буквы “X”, выцветший и пожеванный. Темно-синяя ручка с надписью золотым курсивом: “Курорт Голден-Бэй – ваша дверь в рай!” Одним пальцем я сдвинул шарф с рисунка. В нижнем углу подпись неуверенными прописными буквами: “ЭММА”, а рядом дата. Рыжевато-бурые пятна на небе и цветах не были каплями краски. Картинку девочка нарисовала в понедельник, скорее всего – в школе, и жить ей оставалось несколько часов. Наступило долгое молчание. Мы опустились на колени, вдыхая запах дерева и яблок. – Ну вот и наша улика, – сказал я. – В ночь, когда их убили, он находился в доме. – Знаю, – отозвался Ричи. Еще одна пауза, на этот раз более затянутая, каждый из нас ждал, когда ее прервет другой. В квартире сверху по голому полу зацокали высокие каблуки. – Ладно, – сказал я и осторожно закрыл ящик. – Ладно. Разложим по пакетам, надпишем и двигаемся дальше. Древний оранжевый диван был едва виден под свитерами, дисками и пустыми пластиковыми пакетами. Мы разбирали эти завалы слой за слоем, пытаясь найти пятна крови, – встряхивали вещи и сваливали их на пол. – Мать честная, – ужаснулся я, выкопав телегид за начало июня и полпакета чипсов с солью и уксусом. – Ты только глянь. Ричи сухо улыбнулся и поднял скомканное бумажное полотенце, которым вытирали что-то вроде разлитого кофе. – Я видал и похуже. – Я тоже, но это не оправдание. Мне плевать, что парень сидел на мели – за самоуважение платить не нужно. Спейны тоже разорились, но в их доме ни пятнышка. – Даже в худшие дни, сразу после развода с Лорой, я никогда не оставлял объедки гнить в мойке. – Вряд ли он был настолько занят, что некогда было взять в руки тряпку. Ричи вытащил одну из диванных подушек, усыпанных крошками, и провел рукой по окантовке. – Круглые сутки торчать здесь без работы и денег – кто угодно свихнется. Наверное, я бы тоже не заморачивался с уборкой. – Не забывай: он не торчал здесь круглые сутки. Конору было где провести досуг. У него была куча дел в Брайанстауне. Ричи расстегнул чехол на подушке и сунул руку внутрь. – Да, действительно. И знаете что? Свалка здесь, поскольку это не его дом. Он жил в том логове в поселке, а там все блестело чистотой. Мы обыскали все как следует: нижние стороны ящиков, задние стенки книжных полок, коробки с просроченными полуфабрикатами в морозильнике. Мы даже взяли зарядку Конора и подключили телефон Ричи к каждой розетке, чтобы убедиться, что ни за одной из них нет тайника. Коробку с документами мы собирались прихватить с собой в контору – на тот случай, если Конор воспользовался банкоматом через две минуты после Дженни или сохранил чек от компании Пэта, для которой рисовал сайт, – но для начала решили по-быстрому в нее заглянуть. Его банковские выписки живописали ту же удручающую картину, что и у Спейнов: приличный доход и основательные сбережения, затем доходы уменьшились, а сбережения сократились, затем разорение. Поскольку Конор был самозанятым, его падение выглядело менее стремительным, чем у Пэта Спейна, – суммы на чеках постепенно становились все меньше, а перерывы между гонорарами увеличивались. Однако Конор проделал этот путь раньше: количество заказов начало снижаться в конце 2007 года, а к середине 2008-го он уже залезал в сбережения. За последние несколько месяцев на его счет не поступало ни гроша. К половине третьего мы уже заканчивали обыск – раскладывали вещи по прежним местам, меняя наш осмысленный беспорядок на хаотичный беспорядок Конора. Наш смотрелся лучше. – Знаешь, что меня здесь поражает? – спросил я. Ричи охапками засовывал книги на полку, поднимая маленькие пыльные вихри. – Что? – Тут нет никаких следов других людей – ни зубной щетки его девушки, ни фотографий Конора с приятелями, ни поздравительных открыток, на календаре ни одной памятки типа “Позвонить папе” или “В 8 встреча с Джо в пабе”. Ничто не указывает на то, что Конор хоть раз в жизни встречал других людей. – Я задвинул DVD-диски в стойку. – Помнишь, я говорил, что ему некого любить? – Может, у него все в цифре. В наше время каждый второй хранит все в телефоне или на компьютере – фотки, напоминания о встречах… – Книга с глухим стуком упала на пол, и Ричи развернулся ко мне, открыв рот и сцепив руки на затылке. – Черт, – сказал он. – Фотографии. – Сынок, может, закончишь предложение? – Черт. Я знал, что видел его. Неудивительно, что они были ему дороги… – Ричи. Он потер щеки, глубоко вдохнул и с шумом выдул воздух. – Помните, ночью Конор сказал, что ему хотелось бы, чтобы из всех Спейнов выжила Эмма? Еще бы, пес его раздери. Он же ее крестный отец. Снимок на книжной полке Эммы: непримечательный младенец в белых кружевах, разодетая Фиона, лохматый улыбающийся парнь за ее спиной. Его лица я не помнил. – Уверен? – спросил я. – Да, уверен. Фотографию в ее комнате помните? Тогда он был моложе и с тех пор сильно похудел и подстригся, но, клянусь богом, это он. Фотография отправилась в контору вместе со всем остальным, связанным с личностью тех, кто знал Спейнов. – Давай еще раз проверим, – сказал я. Ричи уже доставал свой телефон. По лестнице мы поднимались почти бегом. Не прошло и пяти минут, как летун, сидевший на горячей линии, откопал снимок, сфотографировал его своим телефоном и прислал Ричи по электронной почте. Картинка была маленькая и зернистая, и Конор выглядел на удивление счастливым и бодрым, однако это вне всяких сомнений был он. Крепко сбитый, во взрослом костюме, он держал Эмму так, словно она из хрусталя, а Фиона тянулась, чтобы вложить палец в детский кулачок. – Охренеть… – тихо сказал Ричи, глядя на экран телефона. – Угу. Точно подмечено.