– О господи, нет! Не было у него никакого нервного срыва. Кто бы вам это ни наговорил… Ричи поднял руки: – Я только хотел сказать, что если даже у Пэта был нервный срыв, это нормально. Такое могло случиться с каждым. – У Пэта все было в порядке. Ему просто нужна была работа. Он не сошел с ума, ясно? Вам это ясно, детектив? – Я и не говорю, что он сошел с ума. Просто спрашиваю: вы когда-нибудь беспокоились, что он, например, причинит себе вред – или даже вам? Стресс… – Нет! Пэт никогда бы не… Да ни за что на свете. Он… Пэт был… Что вы делаете? Вы пытаетесь… – Дженни упала на подушки, прерывисто дыша. – Нельзя ли… обсудить это в другой раз? Пожалуйста! Ее лицо как-то сразу посерело и осунулось, а руки на одеяле обмякли: на этот раз она не притворялась. Я взглянул на Ричи, но он склонился над блокнотом. – Разумеется, – сказал я. – Спасибо, что уделили нам время, миссис Спейн. Снова примите наши соболезнования. Надеюсь, что вам уже лучше. Она не ответила. Ее глаза помутнели: она уже была где-то далеко. Мы встали и как можно тише вышли из палаты. Закрывая дверь, я услышал, как Дженни заплакала. * * * По небу плыли клочковатые облака, оставляя обманчивого солнца ровно столько, чтобы день казался теплым. Холмы были испещрены движущимися пятнами света и тени. – Что это было? – спросил я. – Я облажался, – ответил Ричи, засовывая блокнот в карман. – Почему? – Из-за нее. Из-за ее состояния. Все это сбивало мне настрой. – В среду все прошло нормально. Он дернул плечом: – Да. Может быть. Одно дело, когда мы думали на кого-то со стороны… Но если нам придется сказать ей, что ее собственный муж сотворил такое с ней и детьми… Наверное, я надеялся, что она это уже знает. – Если это действительно сделал он. Не будем спешить с выводами. – Понимаю. Я просто… облажался. Простите. Он все еще возился с блокнотом – бледный, съежившийся, словно ожидая выволочки. Днем раньше он бы, скорее всего, ее получил, но в то утро я уже сомневался, стоит ли тратить на это силы. – Не страшно, – сказал я. – Что бы она сейчас ни говорила, в суде эти ее слова значения иметь не будут. Она принимает столько болеутоляющих, что любые показания судья сразу же выкинет. Мы вовремя ушли. Я рассчитывал, что это его успокоит, но его лицо оставалось напряженным. – Когда попробуем еще раз? – Когда врачи снизят дозу. По словам Фионы, долго ждать не придется. Навестим ее завтра. – Наверное, она еще не скоро сможет нормально разговаривать. Вы же видели – она почти в невменяемом состоянии. – Ей лучше, чем она показывает, – возразил я. – В конце – да, она быстро угасла, но до того… Согласен, ей больно, сознание замутнено, но со вчерашнего дня она порядком окрепла. – По-моему, выглядит она хреново. – И Ричи двинулся к машине. – Стой. Давай передохнем минут пять. Ему, да и мне тоже, нужно было глотнуть свежего воздуха. Я слишком устал, чтобы продолжать этот разговор за рулем. Я направился к ограде, на которой мы сидели в перерыве между вскрытиями, – казалось, с тех пор прошел десяток лет. Иллюзия лета исчезла, солнечный свет был жидким и неверным, холодный воздух прорезал пальто насквозь. Ричи сел рядом со мной, дергая вниз-вверх застежку молнии. – Она что-то скрывает, – сказал я. – Возможно. Из-за лекарств сложно понять наверняка. – Я уверен. Слишком уж она старается убедить нас, что до ночи понедельника в ее жизни все было идеально: кто-то проникает в дом – пустяк, зверь на чердаке – пустяк, все просто чудесно. Она щебетала так, словно мы с ней встретились за чашечкой кофе. – Некоторые люди так и живут. У них все и всегда прекрасно. Что бы ни стряслось, ты никогда в этом не признаешься, а стискиваешь зубы, повторяешь, что все шикарно, и надеешься, что так и будет. Он в упор смотрел на меня, и я не смог сдержать кривую усмешку. – Верно, привычка – вторая натура. И ты прав – это похоже на Дженни. Но, казалось бы, в таких обстоятельствах она должна всю душу наизнанку вывернуть. Разве что у нее есть чертовски веская причина этого не делать. – Очевидное объяснение – она помнит ночь понедельника, – произнес Ричи после секундной паузы. – И если это так, то все указывает на Пэта. Ради мужа она стала бы молчать. Ради человека, которого несколько лет и в глаза-то не видела, – ни за что. – Тогда почему она пытается замять историю со взломщиком? Если она действительно не боялась, то почему? Любая женщина, заподозрив, что кто-то проник в дом, где живут она и ее дети, непременно что-нибудь предпримет. Напрашивается единственный вывод: она отлично знает, кто такой этот взломщик, и его пребывание в доме ее ничуть не беспокоит. Ричи пожевал заусенец и обдумал мои слова, щурясь на тусклое солнце. На его щеки уже возвращался румянец, однако спина по-прежнему была напряжена. – Тогда зачем она вообще рассказала об этом Фионе? – Потому что сначала она не знала. Но ты же ее слышал: она пыталась застукать взломщика. Что, если ей это удалось? Что, если Конор набрался храбрости и решил оставить Дженни записку? Не забывай, их многое связывает. Фиона, по ее собственному утверждению, считает, что ничего романтического между ними никогда не было, – но если это не так, сомневаюсь, что она бы о чем-то узнала. Они по меньшей мере друзья – близкие старые друзья. Узнав, что Конор до сих пор крутится где-то рядом, Дженни, возможно, решила возобновить дружбу. – Ничего не сказав Пэту? – Может, она боялась, что он вспылит и накостыляет Конору. Он же ревнивец. Кроме того, Дженни, возможно, знала, что у мужа есть повод для ревности. – Когда я сказал это вслух, по телу пробежал такой мощный электрический разряд, что я едва не соскочил со стены. Наконец-то, черт побери, дело начало вписываться в один из шаблонов – в самый древний и банальный. – Пэт и Дженни были без ума друг от друга, – возразил Ричи. – Все на этом сходятся. – Ты же сам утверждал, будто он пытался ее убить. – Это другое. Люди убивают на почве страсти сплошь и рядом. Но никто не станет изменять тому, от кого без ума. – Человеческую природу не переделаешь. Дженни застряла в безлюдной дыре, без друзей, без работы, без денег, Пэт зациклился на каком-то звере на чердаке – и вдруг, как раз когда она нуждается в поддержке сильнее всего, появляется Конор. Человек, который знал ее, еще когда она была золотой девочкой, у которой все идеально, который полжизни ее обожал. Перед таким искушением устоит разве что святой. – Возможно, – отозвался Ричи, продолжая покусывать заусенец. – Допустим, вы правы, но в таком случае у нас по-прежнему нет мотива для Конора. – Дженни решила порвать с ним. – Тогда у него появился бы мотив убить только ее одну – ну или только Пэта, если Конор рассчитывал таким образом вернуть Дженни, – но не всю семью. Солнце скрылось, холмы начали сереть, ветер кружил листья в безумном хороводе, прежде чем снова швырнуть их на мокрую землю. – Все зависит от того, как сильно он хотел ее наказать, – сказал я. – Ладно. – Ричи поплотнее завернулся в куртку и сунул руки в карманы. – Возможно. Но почему же тогда Дженни молчит? – Потому что не помнит. – Не помнит ночь понедельника – допустим. Но последние несколько месяцев из ее памяти никуда не улетучились. Она бы запомнила, если бы у нее был роман с Конором, – и даже если бы она просто с ним общалась. Она бы помнила, что собиралась его бросить. – По-твоему, Дженни хочет, чтобы ее полоскали во всех газетах? “У матери убитых детей был роман с обвиняемым”. Думаешь, она добровольно примерит на себя титул “Шлюха недели”? – Да, думаю. Сами же говорите, что он убил ее детей. Она ни за что не стала бы его покрывать. – Стала бы – из-за сильного чувства вины. Если у них был роман, значит, она виновата в том, что Конор появился в их жизни, значит, то, что он совершил, – ее вина. Немногим хватило бы сил, чтобы с этим смириться, – не говоря уже о том, чтобы признаться в этом полиции. Не стоит недооценивать чувство вины. Ричи покачал головой: – Даже если вы правы насчет романа, это указывает не на Конора, а на Пэта. Вы сами говорите, что у него потихоньку ехала крыша. Вдруг он узнаёт, что жена трахается с его бывшим лучшим другом, и в голове у него что-то щелкает. Дженни он убивает в наказание, детей – чтобы не остались без родителей, себя – потому что ему больше незачем жить. Вы же видели, что он написал на форуме. “Она и дети – все, что у меня есть”. Двое студентов-медиков – заросшие щетиной, с мешками под глазами – вышли из больницы покурить, хотя, казалось бы, кому как не им вести здоровый образ жизни. Внезапно меня накрыло мощной волной раздражения, которая унесла прочь и усталость, и все, что меня окружало, – вонь сигаретного дыма, нашу беседу с Дженни, похожую на замысловатый бережный танец, назойливый образ Дины, не идущий из головы, Ричи, упорно донимавшего меня путаными возражениями и гипотезами. Я встал и отряхнул пальто. – Ну, для начала давай выясним, прав ли я насчет романа. – Конор? – Нет. – Я так хотел взять в оборот Конора, что почти чувствовал его запах, резкий и смолистый, однако именно в таких обстоятельствах и нужен самоконтроль. – Его оставим на потом. К Конору Бреннану я пойду только с полным боекомплектом. Нет, сейчас мы снова побеседуем с Гоганами. И на сей раз буду говорить я.