На мгновение мне показалось, что он хочет денег. И на еще более краткую долю секунды я, к своему стыду, готов был согласиться. У меня есть сбережения – на случай, если со мной что-то произойдет и кому-то придется заботиться о Дине. Деньги небольшие, но их хватит, чтобы заткнуть пасть Квигли, спасти Ричи и себя, вернуть мир обратно на орбиту. Тогда все мы сможем жить дальше как ни в чем не бывало. Но потом до меня дошло: ему нужны вовсе не деньги, ему нужен я, так что возврата к прежней безопасной жизни нет. Он хочет работать вместе со мной над хорошими делами, присваивать себе мои достижения и сбагривать мне безнадежные висяки. Он хочет купаться в лучах славы, пока я расхваливаю его перед О’Келли, и предостерегающе выгибать бровь, если я буду распинаться недостаточно вдохновенно. Он хочет видеть, что Снайпер Кеннеди в его власти. Конца этому не будет. Мне хочется верить, что я отверг предложение Квигли по другой причине. Знаю, многие приняли бы как данность, что мое эго просто не позволило бы мне провести остаток карьеры, бегая по его свистку и учась заваривать ему кофе по его вкусу. Я до сих пор надеюсь убедить себя, что отказался, потому что хотел поступить правильно. – Договариваться с тобой я не буду, даже если ты взрывчаткой меня обвяжешь, – сказал я. Квигли отшатнулся, но так просто сдаваться был не намерен. Цель была так близка, что он практически истекал слюной. – Не говорите того, о чем можете пожалеть, детектив Кеннеди. Никому не обязательно знать, где эта улика была ночью. Со своей бабенкой ты разберешься, так что она слова не скажет. Курран, если у него есть хоть капля ума, – тоже. Улика отправится прямиков в хранилище, будто ничего не произошло. – Он покачал бумажным пакетиком, я услышал сухой шорох ногтя. – Это будет наш маленький секрет. Подумай хорошенько, прежде чем хамить. – Тут и думать не о чем. Квигли прислонился к перилам. – Я скажу тебе кое-что, Кеннеди. – Его тон изменился, от приторного дружелюбия не осталось и следа. – Я знал, что ты завалишь это дело, еще во вторник, с той самой секунды, когда ты вернулся от главного инспектора. Ты же всегда считал себя особенным, да? Мистер Совершенство, ни на шаг не отступал от правил. И посмотри на себя сейчас. – Снова эта ухмылка, на этот раз почти злобный оскал, который Квигли уже не трудился скрывать. – Я бы хотел узнать только одно: что заставило тебя переступить черту? Неужели ты был святошей так долго, что вообразил, будто тебе что угодно сойдет с рук – ведь никто не заподозрит великого Снайпера Кеннеди? Значит, этим субботним утром Квигли пришел в контору не затем, чтобы нагружать отчетами моих летунов, а исключительно ради того, чтобы не упустить момент моего падения. – Я просто хотел тебя порадовать, старина. И, похоже, у меня это получилось. – Ты всегда держал меня за идиота. Давайте все постебемся над Квигли, ведь этот тупой осел даже ничего не поймет. Ну давай, скажи: если ты герой, а я дурак, то как вышло, что ты сейчас по уши в дерьме, а я с самого начала знал, что так и будет? Он ошибался, я никогда его не недооценивал. Я знал, что у Квигли есть единственный талант – чутье, как у гиены, инстинкт, который ведет его, сопящего и истекающего слюной, к нервным подозреваемым, напуганным свидетелям, робким новичкам – ко всему уязвимому, пахнущему кровью. А я ошибся, полагая, что к этой категории не отношусь. После стольких лет нескончаемых, мучительных сеансов у психотерапевта и тщательного контроля за каждым своим движением, словом и мыслью я был уверен, что раны затянулись, переломы срослись, а кровь смыта. Я знал, что заслужил спокойную жизнь. Я нисколько не сомневался, что мне ничего не угрожает. Стоило О’Келли произнести “Брокен-Харбор”, и все бледные шрамы в моем сознании вспыхнули, как огни маяка, и я шел на их ослепительный свет, шел от той секунды до этой послушно, словно домашняя скотина. Работая над этим делом, я сиял, будто Конор Бреннан на той темной дороге – яркий сигнал для всех хищников и падальщиков в округе. – Квигли, ты не дурак. Ты позорище. Я мог бы лажать ежечасно до самой пенсии и все равно был бы лучше тебя. Мне стыдно служить с тобой в одном отделе. – Значит, тебе повезло – долго терпеть меня тебе не придется. Достаточно будет показать главному инспектору вот это. – Я сам ему покажу, – сказал я и потянулся к пакету, но Квигли резко отдернул руку, чопорно поджал губы и задумался, покачивая пакетом, зажатым между большим и указательным пальцами. – Не уверен, стоит ли его тебе отдавать. Откуда я знаю, где он окажется? – Меня тошнит от тебя, – сказал я, переведя дыхание. Квигли насупился, но, глянув мне в лицо, предпочел со мной не связываться и уронил пакет мне на ладонь, словно он грязный. – Я подробно доложу обо всем в отчете, – проинформировал он меня. – В самое ближайшее время. – Давай. Только держись от меня подальше. – Я сунул пакет в карман и ушел. * * * Я поднялся на верхний этаж, заперся в туалетной кабинке и прижался лбом к холодной пластиковой двери. Мысли были скользкими и опасными, словно гололед, и я никак не мог найти опоры, с каждым шагом рискуя сорваться в ледяную воду. Когда руки наконец перестали трястись, я открыл дверь и пошел вниз, в следственную комнату. Там было жарко натоплено и шумно: летуны отвечали на звонки, отмечали последние сведения на доске, заваривали себе кофе, смеялись над пошлыми шутками и спорили насчет рисунка кровавых брызг. От всей этой энергии у меня закружилась голова; я шел через комнату, чувствуя, что ноги могут подкоситься в любую секунду. Ричи, закатав рукава рубашки, сидел за своим столом и перебирал отчеты. Я бросил мокрое пальто на спинку стула, наклонился к Ричи и тихо сказал: – Сейчас мы возьмем по нескольку листов и выйдем – быстро, словно торопимся, но без лишнего шума. Пошли. Он уставился на меня – глаза были красные, и выглядел он паршиво, – потом кивнул, взял стопку отчетов и встал из-за стола. На верхнем этаже, в дальнем конце коридора, есть комната для допросов, которую мы используем только при крайней необходимости. Отопление там не работает, и даже среди лета в этой допросной холодно как в подземелье. Вдобавок там что-то с проводкой – флуоресцентные лампы светят так, что режет глаза, а через неделю-две перегорают. Мы отправились туда. Ричи закрыл за нами дверь и остался стоять рядом – стопка бумажек зажата в руке, глаза бегают, словно у шантрапы. Именно так он и выглядел – тощий гопник, привалившийся к разрисованной граффити стене, на стреме у мелких барыг в обмен на дозу. А я-то уже начинал считать его своим напарником. Еще недавно мне было приятно работать с ним плечом к плечу, а теперь я испытывал отвращение к нам обоим. Я вынул из кармана пакет для вещдоков и положил на стол. Ричи закусил губу, но не вздрогнул и не удивился. Во мне угасла последняя искра надежды: он заранее был к этому готов. Молчание тянулось вечно. Скорее всего, Ричи думал, что таким образом я давлю на него, словно на подозреваемого. Мне казалось, что воздух в комнате сделался хрустальным, хрупким и, стоит мне заговорить, разобьется на миллион острых как бритва осколков, которые обрушатся на нас и разрежут на куски. – Какая-то женщина принесла это сегодня утром, – наконец сказал я. – По описанию она похожа на мою сестру. Это его проняло. Ричи вскинул голову, побледнел и уставился на меня, забыв, как дышать. – Мне бы хотелось узнать, какого хера вещдок оказался у нее, – добавил я. – Ваша сестра? – Женщина, которая ждала меня у конторы во вторник вечером. – Я не знал, что она ваша сестра. Вы не говорили… – Потому что это не твое дело. Как к ней попал пакет? Ричи прислонился к двери и провел ладонью по губам. – Она пришла ко мне домой, – ответил он, не глядя на меня. – Вчера вечером. – Как она узнала, где ты живешь? – Не знаю. Вчера я пошел домой пешком – мне нужно было подумать. – Он быстро взглянул на стол, словно это причиняло ему боль. – Наверное, она опять ждала здесь либо вас, либо меня, увидела, как я вышел, и увязалась за мной. Я только вернулся домой, а уже через пять минут звонок в дверь. – И ты пригласил ее выпить чаю и мило поболтать? Так ты обычно поступаешь, если к тебе на порог заявляются незнакомые женщины? – Она попросила разрешения войти. Она замерзла – я видел, что она дрожит. И потом, она не незнакомка – я ее запомнил. (Еще бы: люди, особенно мужчины, Дину быстро не забывают.) Не мог же я допустить, чтобы ваша подруга мерзла у меня на пороге. – Да ты настоящий святой. А тебе не пришло в голову… ну не знаю – например, позвонить мне и сказать, что она у тебя? – Да, я собирался позвонить, но она… Она была не в лучшем состоянии. Вцепилась мне в руку и все повторяла: “Не говори Майки, что я здесь, не смей говорить Майки, он психанет…” Я бы все равно позвонил, только она не дала мне ни одного шанса. Даже когда я шел в туалет, она отбирала у меня мобильник. А мои соседи по квартире ушли в паб, так что я не мог им намекнуть или написать вам эсэмэску, пока она разговаривает с ними. В конце концов я подумал – не беда, ночь она проведет в безопасном месте, а мы с вами можем и утром поговорить. – “Не беда”, – повторил я. – Вот, значит, как ты это называешь? Короткая томительная пауза. – Чего она хотела? – спросил я. – Она беспокоилась за вас. Неожиданно для нас обоих я рассмеялся. – Ах вот как? Охренительный прикол. По-моему, на данном этапе ты уже достаточно хорошо знаком с Диной и можешь сообразить, что если за кого-то стоит беспокоиться, так это за нее. Ты же детектив, приятель, а значит, должен видеть дальше своего носа. Моя сестра безумна как Мартовский заяц. У нее винтиков в голове не хватает. Она бегает по потолку и раскачивается на люстре. Умоляю, не говори, что ты этого не заметил. – Мне она не показалась безумной. Расстроенной, напряженной – да, но это от беспокойства за вас. Типа, сильно беспокоилась. До паники. – Вот об этом я и говорю. Это и есть безумие. О чем она беспокоилась? – О деле. О том, как оно на вас влияет. Она сказала… – Единственное, что знает Дина, – то, что это дело существует. Вот и все. И даже этого хватило, чтобы она слетела с катушек. Я никогда никому не говорил, что Дина сумасшедшая. Некоторые пробовали поделиться со мной своими предположениями на ее счет, однако никто не повторил эту ошибку дважды. – Хочешь знать, как я провел вечер вторника? Слушая ее бред, что она не может спать в своей квартире, потому что занавеска в ванной тикает, словно напольные часы. Хочешь знать, как я провел вечер среды? Уговаривая ее не поджигать ворох бумаги, в который она превратила мои книги. Ричи неловко переминался с ноги на ногу. – Я ничего этого не знал. У меня дома она себя так не вела. У меня в животе что-то крепко сжалось. – Ну еще бы, черт побери. Она знала, что ты мигом бросишься мне звонить, а это в ее планы не входило. Она сумасшедшая, а не дура. Когда надо, силы воли ей не занимать. – Она сказала, что последние несколько дней гостила у вас и поняла, что это дело расплавило вам мозг. Она… – Ричи тщательно подбирал слова. – Она сказала, что вам плохо. Что раньше вы всегда были к ней добры, берегли ее, даже когда она этого не заслуживала, – это ее слова, – но что прошлой ночью она напугала вас своим неожиданным приходом и вы выхватили пистолет. Она ушла, потому что вы посоветовали ей покончить с собой. – И ты ей поверил. – Я подумал, что она преувеличивает, но все же… Она ведь не выдумывала насчет стресса. Она сказала, что вы разваливаетесь на части, что это дело вас доконает, но вы ни за что от него не откажетесь.