– Потому что знал, что вы захотите сделать. – Что именно? Арестовать Дженни? Не предъявлять Конору обвинение в тройном убийстве, которого он не совершал? Что, Ричи? Что здесь такого ужасного, что ты никак не мог этого допустить? – Не ужасного, просто… Арестовать ее… Не знаю, не уверен, что это правильно. – Это наша работа. Мы арестовываем убийц. Если тебе это не нравится, значит, надо было выбирать другую профессию. Ричи поднялся. – Как раз поэтому я вам и не говорил. Знал, что вы так скажете. Знал. У вас все черно-белое, никаких вопросов; просто соблюдай правила и иди домой. Мне нужно было все обдумать, потому что я знал, что как только вам расскажу, будет поздно. – Мать твою, разумеется, все черно-белое. Ты убиваешь свою семью – ты садишься в тюрьму. Где ты тут разглядел оттенки серого? – Дженни в аду. Каждую секунду до конца жизни она будет испытывать такую боль, о которой я даже думать не хочу. По-вашему, тюрьма накажет ее более сурово, чем она сама? Ни Дженни, ни мы не сможем исправить то, что она сделала, и нет накакого смысла сажать ее за решетку во избежание рецидива. Чем тут поможет пожизненное заключение? А я-то думал, что это коронный прием Ричи, его особый дар – забалтывать свидетелей и подозреваемых, пока они не поверят, что он – сколь бы абсурдным и невероятным это ни казалось – видит в них людей. Я был здорово впечатлен, когда он убедил Гоганов, будто они для него не просто гнусные мрази, а Конора Бреннана – что он не просто дикое животное, которое нужно убрать с городских улиц. Я должен был сообразить, что к чему, еще той ночью в логове, когда мы просто поболтали по-людски. Я должен был сразу почуять опасность и понять, что его сочувствие – никакое не притворство. – Так вот почему ты напустился на Пэта Спейна. Я-то думал, что все это во имя истины и правосудия. Господи, какой я дурак. Ричи хватило совести покраснеть. – Нет, не поэтому. Сначала я правда думал, что это сделал он, потому что в виновность Конора мне не верилось, а других подозреваемых как будто не было. А потом, увидев эту штуку, я подумал… Он умолк на полуслове. – Мысль о том, чтобы арестовать Дженни, оскорбила твою тонкую натуру, зато бросить Конора в тюрьму пожизненно за преступления, которых он не совершал, – это, по-твоему, просто плохая идея. Мило с твоей стороны. Вот ты и решил свалить все на Пэта. Прекрасный спектакль ты вчера разыграл перед Конором. Кстати, он даже почти клюнул. Наверное, испортил тебе день, когда все-таки не повелся. – Пэт умер, ему уже все равно. Я помню, что вы говорили – все будут считать его убийцей. Ну а вы помните, как он писал на форуме, что просто хочет позаботиться о Дженни? Как по-вашему, что бы Пэт выбрал: взять вину на себя или пожизненно упрятать ее за решетку? Да он умолял бы нас назвать убийцей его. На коленях бы ползал. – Так вот что ты делал с этой сукой Гоган, и с Дженни тоже. Вся эта пурга про то, не стал ли Пэт более вспыльчивым, не было ли у него нервного срыва, не боялись ли вы его… Ты добивался, чтобы Дженни оклеветала Пэта. Только оказалось, что у убийцы чувство чести развито получше, чем у тебя. Лицо Ричи вспыхнуло еще ярче. Он не ответил. – Давай на секунду представим, что мы поступим по-твоему, – сказал я. – Бросим эту штуку в измельчитель, спихнем вину на Пэта, закроем дело и позволим Дженни уйти из больницы. Как по-твоему, что будет дальше? Что бы ни случилось той ночью, Дженни любила своих детей. И мужа тоже любила. Что она сделает, как только достаточно окрепнет? Ричи положил отчеты на стол на безопасном расстоянии от пакета и подровнял стопку. – Закончит начатое, – ответил он. – Да. – Свет прожигал воздух, превращал комнату в белое марево, в нагромождение раскаленных, сияющих очертаний. – Именно это она и сделает. И на сей раз не облажается. Если выпустить ее из больницы, не далее как через двое суток она умрет. – Да. Скорее всего. – И почему, черт побери, тебя это не беспокоит? (Ричи приподнял плечо.) Отомстить хочешь? Она заслуживает смерти, но у нас никого не казнят, так что какого черта, пусть сделает это сама. Так ты рассуждал? Ричи посмотрел мне в глаза: – Это лучшее, что может с ней произойти. Я едва удержался, так хотелось вскочить со стула и схватить его за грудки. – Ты не имеешь права так говорить. Сколько Дженни еще жить – пятьдесят лет, шестьдесят? И ты думаешь, что ей лучше всего лечь в ванну и вскрыть себе вены? – Да, может, шестьдесят лет. Половину из них в тюрьме. – И ей там самое место. Эта женщина нуждается в лечении. Ей нужна терапия, лекарства, не знаю, что еще – зато знают врачи. В стенах тюрьмы она все это получит. Она расплатится, ей вправят мозги, и, выйдя на свободу, она сможет как-то жить. Ричи решительно замотал головой: – Нет, не сможет. Не сможет. Вы что, рехнулись? Нет у нее никакого будущего. Она же убила своих детей – держала их до тех пор, пока они не перестали сопротивляться. Зарезала мужа и лежала рядом с ним, пока он истекал кровью. Ни один врач на свете этого не исправит. Вы видели, в каком она состоянии. В душе она уже мертва. Проявите каплю милосердия, отпустите ее. – Хочешь поговорить о милосердии? Дженни Спейн не единственная героиня этой истории. Фиону Рафферти помнишь? А ее мать? Их не надо пожалеть? Подумай о том, что они уже потеряли, а потом посмотри на меня и скажи, что они заслужили потерять еще и Дженни. – Они ничего этого не заслужили. Думаете, им будет легче, если они узнают, что она сделала? Они в любом случае ее потеряют, но так, по крайней мере, все будет кончено. – Нет, не будет. – Слова высасывали из меня воздух, оставляли внутри пустоту. Мне казалось, что грудная клетка вот-вот сложится. – Для них это никогда не кончится. Это заставило Ричи заткнуться. Он сел напротив меня, снова и снова выравнивая стопочку отчетов. – Я не знаю, в чем ее расплата, – сказал он наконец. – Назовите хоть одного человека, которому станет лучше, если Дженни просидит в тюрьме двадцать пять лет. – Заткнись. У тебя вообще нет права задаваться этим вопросом. Приговор выносит судья, а не мы. Вот для чего вся эта проклятая система – чтобы заносчивые придурки вроде тебя не играли в Господа Бога, не раздавали смертные приговоры по своему усмотрению. Действуй по правилам, мать твою, сдавай долбаные вещдоки, а в остальном положись на долбаную систему. Не тебе решать, жить Дженни Спейн или умирать. – Дело не в этом. Заставить ее столько лет жить с такой болью… Это пытка. Это неправильно. – Нет. Ты думаешь, что это неправильно. Кто знает, почему ты так думаешь? Потому что ты прав, или потому что это дело разбивает тебе сердце, или тебя просто гложет чувство вины, оттого что Дженни похожа на твою детсадовскую воспитательницу мисс Келли? Для этого и существуют правила, Ричи, – потому что в вопросах добра и зла нельзя полагаться на разум. Последствия ошибки настолько огромны и ужасны, что о них даже подумать страшно, не то что с ними жить. Правила гласят, что мы должны посадить Дженни. Все остальное – полная фигня. Ричи покачал головой: – Все равно это неправильно. В этом случае я полагаюсь на свой разум. Я готов был то ли рассмеяться, то ли взвыть. – Да что ты? И посмотри, к чему он тебя привел. Ричи, правило номер ноль, всем правилам правило: твой разум засран, полон мусора и заморочек, слаб и испорчен, он подведет тебя в самый неподходящий момент. По-твоему, разум моей сестры не говорил ей, что она поступает правильно, когда она шла за тобой? Разве Дженни не считала, что поступает правильно, в понедельник ночью? Если доверяешь разуму, то непременно облажаешься, причем по-крупному. Все правильные поступки в своей жизни я совершил, потому что не доверял своему разуму. Ричи с усилием поднял голову и взглянул на меня: – Ваша сестра рассказала мне про вашу мать. В эту секунду я едва не дал ему по морде – и увидел, что он готовится к этому, увидел вспышку страха или надежды. К тому времени, как я наконец смог разжать кулаки и снова сделать вдох, молчание затянулось. – Что именно она тебе сказала? – Что в то лето, когда вам было пятнадцать, ваша мама утонула. Когда вы все отдыхали в Брокен-Харборе. – Она случайно не упоминала об обстоятельствах смерти? Он больше на меня не смотрел. – Да, сказала. Ваша мама сама вошла в воду – типа, специально. Я подождал, но он, очевидно, уже сказал все, что собирался. – И ты решил, что я в одном шаге от смирительной рубашки? Так? – Я не… – Нет, сынок, мне очень любопытно. Давай выкладывай, какая логика привела тебя к такому выводу? Ты принял как неоспоримое, будто я настолько травмирован, что уже на расстоянии мили от Брокен-Харбора у меня начинается психоз? Ты решил, что безумие передается по наследству и я могу в любой момент раздеться и влезть на крышу, вопя что-то про рептилоидов? Боялся, что я вышибу себе мозги прямо при тебе? Будь добр, просвети меня. – Я никогда не считал вас сумасшедшим. Никогда. Но то, как вы вели себя с Бреннаном… Это меня беспокоило даже до… до прошлой ночи. Мне казалось, что вы перегибаете палку, и я вам так прямо и сказал. Мне отчаянно хотелось оттолкнуть стул и закружить по комнате, но я знал, что если подойду к Ричи, то непременно его ударю, и знал, что это плохо, хоть и не мог вспомнить почему. Я не двинулся с места. – Ну да, ты так мне и сказал. А после разговора с Диной решил, что знаешь почему. Более того, ты решил, что у тебя карт-бланш в отношении вещдоков. Этот старый кретин, подумал ты, этот конченый псих сам ни о чем не догадается – он слишком занят тем, что рыдает в подушку, оплакивая мертвую мамочку. Я прав, Ричи? Примерно так все и было? – Нет. Нет. Я подумал… – Он судорожно вздохнул. – Я подумал, что мы еще долго будем напарниками. Да, я знаю, как это звучит и кем я вообще себя возомнил, но я просто… Мне казалось, что мы сработались. Я надеялся… – Я смотрел на него в упор, пока он не осекся. – По крайней мере, на этой неделе мы были напарниками. А если у одного из напарников проблема, значит, и у другого тоже. – Приятель, это было бы невероятно мило, только вот у меня никаких проблем нет. Не было, пока ты не устроил эту хрень с уликами. И моя мать тут ни при чем. Ясно тебе? Хоть сейчас дошло? Его плечи как-то странно изогнулись. – Я только хочу сказать… Я думал, может… Я понимаю, почему вы не хотите, чтобы Дженни закончила начатое. – Я не хочу, чтобы люди убивали – ни себя, ни кого-то еще. Именно этим я и занимаюсь, и психологические копания тут излишни. Если кому-то и требуется хороший психотерапевт, так это тебе, коли, по-твоему, мы должны помочь Дженни Спейн спрыгнуть с крыши небоскреба. – Да ладно, что за глупости. Никто не говорит, что мы должны ей в этом помогать. Просто… пусть природа возьмет свое. В некотором смысле я почувствовал облегчение – пусть слабое и горькое, но все же облегчение. Из Ричи никогда не вышло бы детектива. Даже если бы не это дело, даже если бы я не был таким жалким, тупым слабаком, даже если бы я видел не только то, что хотел видеть, все равно – рано или поздно все обернулось бы точно так же. – Я тебе не какой-то Дэвид Аттенборо[27]. Я не сижу сложа руки и не смотрю на то, как природа берет свое. Если бы я хоть раз поймал себя на такой мысли, то сам бы спрыгнул с небоскреба. В моем голосе сквозило отвращение. Ричи содрогнулся, но я чувствовал лишь холодное удовольствие. – Убийство заложено в нашей природе. Неужели не замечал? Люди калечат друг друга, насилуют, убивают – делают все то же, что и животные. Вот тебе природа во всей красе. Она мой злейший враг, дьявол, с которым я борюсь. Если у тебя все иначе, ты выбрал не ту работу. Ричи не ответил. Опустив голову, он выводил ногтем по столу невидимые узоры – я вспомнил, что точно так же он рисовал на окне комнаты для наблюдений, как же давно это было. – Так что вы собираетесь сделать? – спросил он наконец. – Просто сдадите улику, как будто ничего не произошло?