– Нет. Ни за что. Вы шутите? – Вы оказались в сложной ситуации. Многим на вашем месте захотелось бы поделиться с кем-то своей проблемой. – С кем? – С вашей сестрой, например. – Фиона… – Лицо Дженни исказила кривая усмешка. – Ну нет, это вряд ли. Я люблю Фиону, но, опять же, есть вещи, которых она просто не понимает. И в любом случае она всегда… Сестринская зависть, понимаете? Фи всегда считала, будто мне все легко дается, само падает в руки, а ей приходится надрываться. Она бы не сказала: “Ха-ха, теперь ты понимаешь, каково мне”, но точно подумала бы. И как бы мне это помогло? – А друзья? – Таких друзей у меня больше нет. Да и что бы я им сказала? “Привет, Пэту мерещится, что у нас в стенах живет какой-то зверь. По-моему, у моего мужа едет крыша”? Ага, конечно. Нет уж, я не такая дура. Скажешь одному человеку, и об этом узнают все. Говорю вам, я бы не допустила, чтобы над нами смеялись или, еще хуже, жалели нас. – Дженни воинственно задрала подбородок. – Я все думала про Шону – девчонку, с которой мы тусовались в детстве. Сейчас она превратилась в конченую суку. Мы с ней больше не общаемся, но если бы она об этом прознала, то мигом бы мне позвонила. Как только мне хотелось рассказать что-то Фионе или еще кому, я сразу представляла голос Шоны: “Дженни, привет! О боже, я слышала, Пэту совсем башню снесло. Ему розовые слоники на потолке чудятся, да? Кто бы мог подумать? Мы-то все воображали, будто вы идеальная пара, мистер и миссис Зануды, будете жить долго и счастливо… Как мы ошибались! Ладно, мне пора на массаж горячими камнями; звоню, просто чтобы сказать – мне та-а-ак жаль, что у вас все пошло кверху жопой! Пока-а!” Дженни замерла, вцепившись пальцами в одеяло. – Это единственное, что у нас оставалось: никто ничего не знал. Я постоянно твердила себе: “По крайней мере, никто не знает”. Пока люди считали, что у нас все отлично, у нас был шанс все наладить. Но если все считают вас больными на всю голову неудачниками, к вам начинают относиться соответственно, и тогда ваша песенка спета. Вам крышка. “Как с тобой обращаются, так ты себя и чувствуешь”, – сказал я Ричи. – Но есть же профессионалы – психологи, психотерапевты. Они информацию о клиентах не разглашают. – Чего ради? Чтобы они сказали, что Пэт – псих, и забрали его в дурку, где он бы в самом деле свихнулся? Нет уж, психотерапевты Пэту были не нужны. Ему просто нужна была работа, чтобы некогда было переживать по пустякам, чтобы он ложился спать в нормальное время, а не… – Дженни оттолкнула рисунок с такой яростью, что он слетел с постели и с неприятным шорохом приземлился у моих ног. – А мне всего лишь нужно было продержаться до тех пор, пока он не найдет работу. Вот и все. И если бы все обо всем узнали, я бы этого не вынесла. Когда я забирала Эмму из школы, учительница мне улыбалась и говорила что-нибудь типа: “О, Эмма читает все лучше и лучше”, словно я нормальная мамаша, которая сейчас поедет в свой нормальный дом. Только в такие моменты я и чувствовала себя нормальной. Я нуждалась в этом. Лишь это держало меня на плаву. Если бы она сочувственно мне улыбнулась и похлопала меня по руке, потому что узнала, что Эммин папочка в психушке, я бы сдохла на месте, прямо в классе. Воздух казался твердым от жары. На долю секунды я увидел себя и Дину, нам было лет четырнадцать и пять соответственно, – я выкручиваю ей руку у школьных ворот: “Заткнись, заткнись, никогда не говори про маму с посторонними, а не то я тебе руку сломаю!” Ее пронзительный вопль, похожий на свисток паровоза, и тошнотворное, захватывающее дух удовольствие от того, что я тяну ее запястье все выше. Я нагнулся, чтобы подобрать рисунок, а заодно спрятать лицо. – Я ведь не многого хотела, – сказала Дженни. – Я не тщеславна и никогда не мечтала стать поп-звездой, главой корпорации или светской львицей. Я просто хотела быть нормальной. Ее голос лишился последних остатков силы, стал сухим и бесцветным. Я положил рисунок обратно на кровать, но Дженни, похоже, не заметила. – Так вы поэтому забрали Джека из сада, верно? – спросил я. – Не из-за денег. Он говорил, что слышал, как скребется зверь, и вы боялись, что он скажет об этом там. Дженни отшатнулась, словно я замахнулся на нее кулаком. – Он без конца про это твердил! Вернее, в начале лета он упоминал об этом изредка, да и то только потому, что Пэт его поощрял. Например, спускаются они вниз, и Пэт говорит: “Видишь, Джен, я не чокнулся, Джек тоже только что слышал зверя. Правда, сынок?” И Джек, естественно, подхватывал: “Да, мамочка, я слышал зверя в потолке!” Если вы скажете трехлетке, что он что-то слышал, и если он понимает, что вы хотите, чтобы так и было, то он, конечно, убедит себя, что он это слышал. Тогда я не придавала этому большого значения, просто отвечала: “Не волнуйся, это обыкновенная птица, скоро она улетит”. Но потом… Она дернулась всем телом – так резко, что мне показалось, что ее сейчас стошнит. – Потом он начал говорить про животное чаще и чаще. “Мамочка, зверь делал цап-царап у меня за стеной! Мамочка, зверь подпрыгивал вот так! Мамочка, зверь, зверь…” А потом – кажется, в конце августа – я отвезла Джека в гости к его другу Карлу, а когда приехала его забирать, они вдвоем играли в саду, вопили и притворялись, будто колотят кого-то палками. Эшлинг – мама Карла – сказала: “Джек говорил про какого-то большого зверя, который рычит, а Карл сказал, что его надо убить, так что как раз этим они и занимаются. Это ничего? Вы не против?” Дженни снова содрогнулась. – Господи… Я думала, что в обморок упаду. Слава богу, Эшлинг посчитала, что это фантазии Джека. Она просто беспокоилась, не решу ли я, будто она одобряет жестокое обращение с животными. Уж и не знаю, как я оттуда выбралась. Я отвезла Джека домой, села на диван и усадила его к себе на колени – так мы делаем, когда нужно серьезно поговорить. Я сказала: “Джек, посмотри на меня. Помнишь, мы говорили о том, что страшный серый волк на самом деле не существует? Это животное, про которое ты рассказывал Карлу, такое же, как и страшный серый волк, – ненастоящее. Ты же знаешь, что никакого животного нет, правда? Это просто такая игра, верно?” Он не смотрел на меня, выкручивался из моих рук, пытался слезть – Джек всегда был непоседой, но сейчас дело было не только в этом. Я покрепче схватила его за плечи – я боялась сделать ему больно, но мне нужно было услышать, как он скажет “да”. Наконец он завопил: “Нет! Он рычит за стенкой! Я тебя ненавижу!” Пнул меня в живот, вырвался и убежал. Дженни бережно разгладила одеяло на коленях. – Поэтому я позвонила в сад и сказала, что Джек не придет. Они явно подумали, что это из-за денег, – мне было неприятно, но отговорки получше я не придумала. Когда звонила Эшлинг, я не брала трубку, а ее сообщения просто удаляла. В конце концов она перестала звонить. – А Джек по-прежнему говорил про зверя? – После того случая – нет. Может, упоминал пару раз – но так же, как про Балу или Эльмо, не так, словно сталкивается с ним в реальной жизни. Я подозревала, что, возможно, он молчит только потому, что догадывается – я не хочу ничего слышать про зверя. Но это нормально. Джек маленький – главное, чтобы он понимал, что зверь ненастоящий, а остальное не так уж важно. Потом он бы про него начисто забыл. – А Эмма? – осторожно спросил я. – Эмма. – Дженни произнесла имя дочери так нежно, словно оно чашка, которую нужно держать в обеих ладонях, чтобы не расплескать. – Я так боялась за Эмму. Она ведь еще совсем малышка, поэтому в конце концов могла поверить в зверя, если бы Пэт продолжал про него распинаться. Но, в отличие от Джека, она была слишком взрослая, чтобы кто-то решил, будто она просто играет. И забрать ее из школы я тоже не могла. Эмма… Когда ее что-то расстраивает, она подолгу не успокаивается и может неделями мусолить тему. Я не знала, что делать, если Эмма тоже заразится этим бредом. Стоило об этом подумать, и меня просто замыкало. Так что однажды в августе, после того разговора с Джеком, я укладывала ее спать и попыталась объяснить ей. Я спросила: “Солнышко, знаешь зверя на чердаке, про которого говорит папа?” Эмма быстро и боязливо взглянула на меня – сердце у меня так и сжалось, ведь ребенок не должен держаться настороже со своей родной мамой. Но в то же время я обрадовалась, что она умеет быть осторожной. Эмма отвечает: “Да. Он скребется”. Я спрашиваю: “Ты когда-нибудь его слышала?” Она качает головой: “Нет”. Дженни глубоко вздохнула: – Боже, какое облегчение. Эмма не умеет врать – я бы ее мигом раскусила. “Разумеется, – говорю, – потому что на самом деле его не существует. Просто папа сейчас немножко запутался. Когда люди плохо себя чувствуют, иногда им чудятся разные глупости. Помнишь, когда ты болела гриппом, у тебя в голове перепутались имена кукол? Вот и папа сейчас так же себя чувствует. Поэтому нам нужно хорошо о нем заботиться и ждать, когда ему станет лучше”. Эмма поняла – ей нравилось помогать мне ухаживать за Джеком, когда он болел. Она говорит: “Наверное, ему надо дать лекарство и куриный бульон”. Я отвечаю: “Ладно, попробуем. Но если это поможет не сразу, знаешь, что нужно делать? Никому не говорить – вообще никому и никогда. Папа скоро поправится, и поэтому очень важно, чтобы никто об этом не узнал, а то все подумают, что он очень глупый. Зверь должен остаться нашей семейной тайной. Понимаешь?” Дженни нежно погладила простыню большим пальцем. – Эмма спрашивает: “Но зверя точно там нет?” Я отвечаю: “Точно, точно. Все это глупости, и мы никогда больше не будем их обсуждать, ладно?” Эмма сразу повеселела, устроилась поудобнее под одеялом и сказала: “Ладно. Тсс…” Она приложила палец к губам и улыбнулась мне… Дженни резко вдохнула и запрокинула голову. Взгляд у нее стал диким, бегающим. – И больше Эмма об этом не упоминала? – быстро спросил я. Она меня не услышала. – Я просто пыталась уберечь детей. Больше я ничего не могла поделать – только убирать в доме, защищать детей и продолжать вставать с постели по утрам. Хотя иногда мне казалось, что я даже на это неспособна. Я знала, что Пэту не станет лучше – и ничего уже не станет лучше. Он перестал даже откликаться на вакансии – да и кто бы нанял его в таком состоянии? Мы нуждались в деньгах, но даже если бы мне удалось устроиться на работу, разве я могла оставить детей с ним? Я попытался издать какой-нибудь успокаивающий звук, но сам не понял, что в результате получилось. Дженни не останавливалась. – Знаете, на что это похоже? На метель. Ты не видишь даже то, что у тебя прямо перед носом, слышишь только нескончаемый ревущий белый шум, понятия не имеешь, где ты и куда идешь, а снег все валится на тебя со всех сторон, летит, летит и летит. И все, что ты можешь, – это сделать следующий шаг. Не потому что он тебя куда-то приведет, просто иначе ты ляжешь и умрешь. Вот каково это. Ее голос задрожал. Воспоминания о пережитом кошмаре разбухли в ее памяти и, казалось, готовы были лопнуть, словно черный гнилой фрукт. Чтобы избавить ее или себя – все равно – от мучений, я предложил: – Давайте двинемся дальше. Это было в августе? Мой вопрос прозвучал для нее пустым отзвуком в вое вьюги. – У меня начались приступы головокружения – бывало, поднимаюсь по лестнице, как вдруг голова закружится, так что приходилось садиться на ступеньку, положив голову на колени, и ждать, пока все пройдет. И я стала забывчивой – могла забыть даже то, что только что произошло. Например, я говорю детям: “Надевайте пальто, едем в магазин”, и Эмма на меня странно смотрит и говорит: “Но мы же ездили туда утром”. Я заглядываю в шкафчики – и да, все, что я собиралась купить, уже есть, но я все равно ничего не помню – ни как ставила туда продукты, ни как покупала, ни даже то, что мы вообще куда-то уезжали. Или собираюсь в душ, а когда снимаю топ, то замечаю, что волосы у меня влажные: я только что приняла душ, явно меньше часа назад, но абсолютно этого не помню. Я бы решила, что схожу с ума, но мне было некогда волноваться еще и об этом. Я могла удержать в голове только то, что происходит в данную секунду. Я вспомнил Брокен-Харбор, мое летнее пристанище, изгибы береговой линии, морских птиц, кружащих над волнами, высокие скаты серебристо-золотого света в сладком воздухе, ил, воронки и грубые стены там, где разбили лагерь люди. Впервые в жизни я видел это место в его истинном обличье – смертельно опасное, созданное и искусно заточенное для умерщвления, словно капкан, затаившийся на чердаке Спейнов. Эта угроза ослепила меня, загудела в костях черепа, как рой шершней. Для защиты нам нужны прямые линии, стены, для защиты мы строим прочные бетонные коробки, указатели, скученные многоэтажки – потому что они нам нужны. Без них, в пространстве, не нанесенном на карту, без опоры и привязи, разум Пэта и Дженни отправился в свободный полет. – Хуже всего были разговоры с Фи. Мы созванивались каждое утро, если бы я перестала отвечать, она бы поняла, что случилось что-то плохое. Но это было так тяжело. Столько всего надо было не забыть! Перед ее звонком нужно было отправить Джека на улицу или в его комнату, иначе она могла его услышать, а я не собиралась рассказывать ей, что он больше не ходит в садик. Вдобавок нужно было помнить, что я говорила ей раньше. Сначала я делала пометки во время разговора, чтобы сверяться с ними на следующий день, но испугалась, что Пэт или дети найдут их и захотят узнать, в чем дело. И вечно нужно было весело щебетать, даже если Пэт в отключке лежал на диване, потому что до пяти утра таращился на проклятую дыру в стене. Это было ужасно… Дженни смахнула слезу – рассеянно, словно прихлопнула муху. – Дошло до того, что я просыпалась от ужаса при мысли, что она скоро позвонит. Кошмар, да? Я стала мечтать вдрызг разругаться с любимой сестрой, чтобы она перестала со мной общаться. И я бы так и поступила, если бы могла сосредоточиться и придумать повод. – Миссис Спейн, – намеренно резко и громко окликнул я Дженни. – Когда ситуация до этого дошла? Через мгновение она повернулась ко мне: – Что?.. Точно не знаю. Мне казалось, что это продолжается целую вечность, многие годы, но… Не знаю. Может, в сентябре? Я покрепче упер ноги в пол. – Давайте перейдем к понедельнику. – К понедельнику… – повторила Дженни. Ее взгляд метнулся к окну, и на одну томительную секунду мне показалось, что я снова ее потерял, но потом она глубоко вздохнула и стерла еще одну слезу. – Да. Ладно. За окном солнечный свет поджег кружащие листья оранжевым пламенем, превратил их в предупреждающие об опасности красные флажки. У меня подскочил адреналин. Казалось, что в палате нет кислорода, что его подчистую сожгла жара, поглотили дезинфицирующие средства. Кожа под одеждой невыносимо зудела. – День был не из лучших. Эмма встала не с той ноги – у гренка был странный вкус, ярлычок на блузке натирал ей кожу, и она ныла-ныла-ныла… Джек тут же подхватил, он тоже вел себя ужасно – все талдычил, что на Хэллоуин хочет быть зверем. Я уже подготовила для него пиратский костюм, и он неделями носился с шарфом на голове, объявляя себя пиратом, а тут вдруг решил, что будет “папиным большим и страшным зверем”. Целый день долдонил об этом без умолку. Чего я только не перепробовала, чтобы его отвлечь, – давала ему печенье, разрешала смотреть телевизор, обещала купить чипсов. Наверное, вы думаете, что я ужасная мать, но обычно я ничего такого ему не разрешаю, просто в тот день я была уже не в силах это слушать. Все это было так знакомо и привычно – тревожная нота в голосе, чуть нахмуренные брови. Ни одна женщина не захочет, чтобы посторонний человек посчитал ее плохой матерью, раз она подкупает ребенка всякой вредной гадостью. Я с трудом сдержал дрожь. – Понимаю. – Но он не унимался – даже в магазине рассказывал кассирше про зверя. Клянусь, я бы заорала, чтобы он заткнулся, хотя никогда так не поступаю, но мне не хотелось, чтобы девушка видела, насколько меня это бесит. Всю дорогу домой я с Джеком не разговаривала и чипсы не давала, и он выл так громко, что у нас с Эммой чуть барабанные перепонки не лопнули, но я все равно его игнорировала. Мне с трудом удалось доехать, не разбив машину. Наверное, я могла бы отреагировать более адекватно, но… – Дженни смущенно качнула головой. – Я тоже была не в форме. В воскресенье вечером. Напоминание о счастливых временах. – В то утро, когда вы спустились на первый этаж, что-то произошло. Она не спросила, откуда мне это известно. Границы ее личной жизни стали зыбкими и проницаемыми так давно, что во вторжении очередного чужака не было ничего необычного. – Да. Я пошла включить чайник, а на кухонной стойке рядом с ним лежал… лежал значок. Знаете, дети такие на курточки цепляют? Значок с надписью “Я хожу к «Джо-Джо»”. Когда-то у меня был такой же, но я его уже сто лет не видела, даже не помню, что с ним стало, скорее всего, я его выкинула, когда съехала от родителей. Его точно там не было прошлым вечером, ведь перед сном я отдраила весь дом. – Как, по-вашему, он мог туда попасть? От нахлынувших воспоминаний она задышала чаще. – У меня ни единой мысли не было, я просто стояла и пялилась на него разинув рот как идиотка. У Пэта тоже был такой значок, поэтому я постаралась убедить себя, что он его где-то откопал и положил на виду, чтобы я нашла – типа, такой романтический жест. Что он хотел напомнить мне про наши лучшие времена и извиниться за то, что все стало так ужасно. Раньше он бы так и сделал… Но Пэт тоже не копит старый хлам. Если бы даже он не выбросил значок, то хранил бы его в коробке на чердаке, а люк был по-прежнему затянут этой дурацкой сеткой. Разве он мог слазить за ним так, чтобы я не заметила? Она вглядывалась в мое лицо, выискивая малейшие следы недоверия. – Богом клянусь, я это не выдумала. Можете сами посмотреть. Я завернула значок в салфетку – даже прикасаться к нему не хотела – и сунула в карман. Когда Пэт проснулся, я молилась, чтобы он сказал что-нибудь вроде: “Кстати, ты подарок нашла?” – но он, конечно, ничего такого не сказал. Поэтому я отнесла значок наверх, завернула в джемпер и спрятала в нижнем ящике. Проверьте, он там. – Знаю, – сказал я мягко. – Мы его нашли. – Видите? Видите? Это правда! На самом деле… – На секунду Дженни отвернулась, и ее голос зазвучал приглушенно. – На самом деле сначала я сомневалась… Я же говорила, что дошла до ручки. Мне показалось, что у меня галлюцинации, поэтому я уколола большой палец булавкой, сильно – кровь не останавливалась целую вечность. Зато я узнала, что мне не примерещилось, понимаете? Весь день я только об этом и думала, даже на красный пролетела, когда ехала забрать Эмму из школы. Но как только я начинала бояться, что мне все привиделось, я смотрела на палец и думала: “От глюков такого не бывает”. – Но вы все равно расстроились. – Ну да, естественно. У меня было только два варианта, и оба… оба плохие. Либо тот же человек снова проник дом и оставил значок, но я проверяла сигнализацию, и она была включена. Да и откуда кто-то мог узнать про “Джо-Джо”? Тогда получалось, что значок принес человек, который за мной следил, который выяснил про мою жизнь абсолютно все и теперь хотел, чтобы об этом узнала я… – Дженни содрогнулась. – Но ведь надо быть сумасшедшей, чтобы поверить во что-то подобное. Такое только в кино бывает. А второй вариант – у меня все-таки где-то валялся этот значок и я сама все это сделала – отыскала его, положила в кухне и напрочь забыла. И это бы значило…