Голос Дженни слабел, превращался в еле слышный хриплый шепот, ее силы были на исходе. – Он сел рядом, снова прижал меня к груди и сказал: “Все хорошо. Все хорошо. Закрой глаза”. Погладил меня по волосам. Я сказала: “Спасибо” – и закрыла глаза. Дженни развела руками, положила их ладонями вверх. – Это все, – просто сказала она. Конор верил, что это станет последним, что он сможет сделать для Дженни. Перед уходом он позаботился и о Пэте: стер данные в компьютере и забрал орудие убийства. Неудивительно, что историю браузера он почистил наспех и кое-как: каждый миг, проведенный в том доме, разрывал ему мозг. Но Конор понимал, что если мы прочитаем поток безумия, хранившийся в компьютере, и если не обнаружим улик, указывающих на то, что в доме побывал кто-то еще, то не станем заниматься никем, кроме Пэта. Надо полагать, он также понимал, что сам будет в безопасности – вернее, в относительной безопасности, – если спихнет все на Пэта. Однако он, как и я, считал, что так поступать нельзя. Он упустил шанс спасти Пэта, а потому предпочел рискнуть, чтобы спасти от клейма ложных обвинений те двадцать девять лет, которые его друг успел прожить. Когда мы пришли за ним, он положился на молчание, на свои перчатки, надеясь, что мы ничего не сможем доказать. Но потом я сообщил ему, что Дженни жива, и, прежде чем я успел добиться от нее правды, он оказал ей еще одну услугу. Наверное, в глубине души он был даже рад этой возможности. – Видите? Конор делал только то, о чем я его просила. – Рука Дженни слабо зашевелилась на одеяле, потянулась ко мне. В голосе появились настойчивые нотки. – Он нанес вам телесные повреждения, – сказал я. – Вы оба подтверждаете, что он пытался вас убить. Это преступление. Согласие жертвы не оправдывает покушение на убийство. – Я заставила его это сделать. Нельзя сажать его за это в тюрьму. – Все будет зависеть от обстоятельств. Если вы расскажете все в суде, тогда да, у Конора появится отличный шанс выйти на свободу. Присяжные тоже люди, иногда они следуют не букве закона, а велению совести. Даже если вы дадите показания мне, я, скорее всего, смогу что-то сделать. Но пока что в нашем распоряжении только улики и признание Конора, согласно которым он виновен в трех убийствах. – Но он же никого не убивал! Я уже рассказала вам, как все было. Вы обещали… – Вы изложили мне свою версию, Конор – свою. Улики не противоречат ни одной из них, но Конор готов признаться под присягой. Значит, его версия имеет намного больший вес, чем ваша. – Но вы ведь мне верите, да? А если так… Ее рука добралась до моей. Дженни как-то по-детски сжала мои пальцы. Ее ладонь была очень холодной и такой худой, что я чувствовал, как под кожей движутся кости. – Как бы там ни было, я все равно ничего не смогу поделать. Я не присяжный и не могу позволить себе такую роскошь, как действовать по совести. Мой долг – полагаться на улики. Миссис Спейн, если вы не хотите, чтобы Конор отправился в тюрьму, вам нужно явиться в суд и спасти его. После того, что он для вас сделал, вы в долгу перед ним. Я услышал себя – напыщенного, занудного, надутого ханжу, который читает одноклассникам лекции о вреде алкоголя и которого долбят головой о дверцы шкафиков. Если бы я верил в проклятия, то решил бы, что это мое: в самые важные моменты, когда я абсолютно точно знаю, что надо делать, я говорю совершенно не то, что нужно. – С ним все будет в порядке, – произнесла Дженни, обращаясь не только ко мне, но и к приборам, стенам и воздуху. Она снова планировала написать ту записку. – Миссис Спейн, я отчасти понимаю, каково вам сейчас. Знаю, вы мне наверняка не верите, но, клянусь всем святым, это правда. Я понимаю, что вы хотите сделать. Но еще остались люди, которые в вас нуждаются. У вас еще есть дела. Нельзя все это бросать. На секунду мне показалось, что Дженни услышала. Ее ясные, удивленные глаза смотрели на меня так, словно она вдруг заметила, что Земля за пределами палаты все еще вертится: дети вырастают из старой одежды, старики забывают давние обиды, влюбленные сходятся и расходятся, волны стирают скалы в песок, листья падают, чтобы накрыть семена, созревающие глубоко в холодной земле. Неужели я каким-то чудом нашел правильные слова? Потом Дженни отвела взгляд и высвободила руку – только тогда я спохватился, что сжимал ее. – Я даже не знаю, что Конор делал, – сказала она. – Когда я очнулась здесь, когда начала вспоминать, что случилось, то подумала, что, скорее всего, его вообще там не было, что я его вообразила. Я так и считала, пока вы не сказали… Что он… Как он туда попал? – Он проводил много времени в Брайанстауне. А когда увидел, что вы с Пэтом в беде, пришел на помощь. Детали вставали по местам у нее в голове, медленно и мучительно. – Значок… – сказала Дженни. – Значок “Джо-Джо”, это… Это Конор? Я уже слишком плохо соображал, чтобы вычислять, какой ответ окажется самым выигрышным или хотя бы наименее жестоким. Мимолетная заминка сказала ей все. – О боже. А я думала… – Дженни быстро и громко ахнула, словно поранившийя ребенок. – И в дом проникал тоже он? – Об этом я не могу распространяться. Дженни кивнула. Наш разговор лишил ее последних сил – казалось, она уже едва могла двигаться. – Бедный Конор, – еле слышно сказала она. – Да. Наверное. Мы еще долго сидели молча. Дженни не произнесла больше ни слова, не взглянула на меня – для нее разговор был окончен. Она откинулась на подушки и следила за своими пальцами, как они медленно, плавно скользят по складкам на простыне. Чуть погодя ее глаза закрылись. По коридору, болтая и смеясь, прошли две женщины, их каблучки весело стучали по кафельному полу. От сухого воздуха першило в горле. За окном солнце уже скрылось; я не помню, слышал ли я шум дождя, но листья выглядели темными и мокрыми, тяжело трепетали на фоне рваного хмурого неба. Дженни уронила голову набок. Ее грудь судорожно подрагивала, но постепенно дыхание успокоилось. До сих пор не понимаю, почему я остался там. Возможно, у меня самого ноги не двигались, возможно, я боялся оставить Дженни одну, а может, в глубине души продолжал надеяться, что она заворочается во сне и пробормочет тайный пароль, кодовое слово, которое волшебным образом превратит дикое нагромождение теней в отчетливую черно-белую картинку и покажет мне, что во всем этом был смысл. 19 Фиона ждала в коридоре – ссутулилась на одном из пластиковых стульев, расставленных вдоль стены, и накручивала на запястья потрепанный полосатый шарф. За ней на много миль вдаль тянулся блестящий зеленый пол коридора. Когда за моей спиной щелкнула дверь, Фиона вскинула голову: – Как Дженни? У нее все хорошо? – Она спит. Я подтащил еще один стул и сел рядом. Красное пальто пахло холодным воздухом и дымом: Фиона выходила на улицу покурить. – Мне надо к ней. Она боится просыпаться в пустой палате. – Когда вы узнали? – спросил я. Лицо Фионы мгновенно стало непроницаемым. – Что узнала? Я мог бы вывести ее на откровенность тысячью хитроумных способов, но ни на один из них у меня не было сил. – Ваша сестра только что призналась в том, что убила мужа и детей. Я почти уверен, что для вас это не является полной неожиданностью. Ничто не дрогнуло в ее лице. – Дженни не в себе из-за обезболивающих. Она понятия не имеет, что говорит. – Поверьте, мисс Рафферти, она прекрасно понимала, что говорит. Все подробности соответствуют имеющимся уликам. – Вы на нее надавили. Она в таком состоянии, что ее можно заставить сказать что угодно. Я на вас жалобу подам. Фиона вымоталась не меньше меня, не смогла даже подпустить суровость в голос. – Мисс Рафферти, пожалуйста, не надо. Все, что вы сейчас мне говорите, – это не для протокола, я даже не смогу доказать, что мы вообще разговаривали. То же относится и к признанию вашей сестры: с юридической точки зрения его не существует. Я просто пытаюсь положить конец этому ужасу, пока не пострадал кто-то еще. Фиона вгляделась в мое лицо усталыми воспаленными глазами, пытась сфокусировать взгляд. Из-за резкого освещения ее кожа казалась серой и неровной, сейчас Фиона выглядела старше и болезненнее, чем Дженни. Где-то дальше по коридору безутешно рыдал ребенок, словно его мир только что рухнул. Что-то подсказало Фионе, что я говорю правду. При нашем первом разговоре я посчитал ее необычной, проницательной, тогда я был от этого не в восторге, но в конце концов ее проницательность сработала мне на пользу. Сейчас боевой дух покинул ее, она прислонилась затылком к стене. – Почему… – начала Фиона. – Она же так их любила. Какого черта?.. Почему? – Этого я не могу вам сказать. Когда вы узнали? – Как только вы сказали, что Конор признался, я поняла, что это не он, – ответила Фиона после паузы. – Что бы ни случилось с ним со времени нашей последней встречи, даже если он снова поссорился с Пэтом и Дженни, даже если бы совсем рехнулся, он бы такого не сделал. В ее голосе не было ни тени сомнения. На миг я ощутил странную зависть к ней и Конору Бреннану. Почти все в мире ненадежно, все готово вывернуться наизнанку и изменить обличье в любую секунду, но жизнь стала бы совсем другой, если бы в ней появился человек, в котором ты уверен, уверен на все сто, – или если бы ты смог стать таким человеком для кого-то еще. Я знаю такие супружеские пары. Я знаю таких напарников. – Сначала я решила, что вы все придумали, но обычно я вижу, врет человек или нет, поэтому стала думать, почему Конор признался. Скорее всего, он сделал бы это, чтобы защитить Пэта, спасти его от тюрьмы, но Пэт ведь умер. Значит, оставалась Дженни. – Фиона болезненно сглотнула. – Так я и догадалась. – И поэтому вы не сказали Дженни про арест Конора. – Да. Я не понимала, чего от нее ожидать – признания или, может, она свихнется или еще что… – Получается, вы с самого начала не сомневались в ее виновности. Вы были уверены, что Конор никогда бы такое не совершил, но в собственной сестре вы сомневались. – А по-вашему, я не должна была сомневаться? – Не знаю. Просто интересно почему. Правило номер какой-то там: подозреваемые и свидетели должны верить, что ты всеведущ и не знаешь сомнений. Отчего это важно, я уже не помнил. Фиона снова принялась наматывать шарф на руку, подбирая слова.