– Дженни все всегда делает правильно, у нее все всегда получается, – сказала она наконец. – У нее по жизни так. А когда все вдруг пошло наперекосяк, когда Пэт потерял работу… Она не знала, как с этим справиться. Вот почему я испугалась, что Дженни сходит с ума, когда она заговорила про взломщика. Но беспокоиться за нее я начала, как только Пэта уволили. И в итоге оказалась права – Дженни сломалась. Значит… Поэтому она, да?.. Я не ответил. – Я должна была догадаться, – тихо, с ожесточением сказала Фиона, с силой затягивая шарф. – После того случая Дженни хорошо скрывала, что с ней творится, но если бы я была повнимательнее, если бы чаще к ним заезжала… Она ничего не могла сделать, но я этого не сказал – мне было нужно, чтобы ее терзала вина. – Вы уже обсуждали это с Дженни? – Нет! О боже, нет. Она либо послала бы меня куда подальше, либо… – Фиона поежилась. – По-вашему, я хочу, чтобы она мне обо всем рассказала? – А с кем-то еще вы не говорили? – Нет. Да и с кем? С соседками о таком не пооткровенничаешь. А мама об этом узнать не должна. Никогда. – У вас есть доказательства? Может, Дженни что-то сказала или вы сами что-то видели? Или это просто интуиция? – Нет никаких доказательств. Если я ошибаюсь… Боже, как я была бы рада ошибиться. – Я не думаю, что вы ошибаетесь, но проблема вот в чем: у меня тоже нет доказательств. Для суда слова Дженни непригодны, а улик, которые у нас есть, недостаточно даже для ареста, не говоря уже про обвинительный приговор. Если я не добуду чего-то еще, она выйдет отсюда свободной. – Вот и хорошо. – Фиона прочла что-то на моем лице, или ей так показалось. Она устало пожала плечами: – А чего вы ожидали? Да, я знаю, что она, наверное, должна отправиться в тюрьму, но мне плевать. Она моя сестра, я ее люблю. И если ее арестуют, обо всем узнает мама. Да, с моей стороны дурно надеяться, что кто-то избежит наказания, но тем не менее… Такие дела. – А как же Конор? Вы вроде говорили, он по-прежнему вам небезразличен. Неужели вы позволите, чтобы он провел остаток жизни за решеткой? Впрочем, долго он не просидит. Знаете, как относятся к детоубийцам? Хотите, расскажу, что с ними делают в тюрьме? Фиона уставилась на меня: – Постойте. Вы же не посадите Конора! Вы ведь знаете, что он этого не делал! – Его посажу не я, мисс Рафферти, а система. У нас предостаточно улик, чтобы предъявить ему обвинения, и я не могу ими просто пренебречь, а уж признают ли его виновным, будет зависеть от адвокатов, судьи и присяжных. Я просто работаю с тем, что есть. Если у меня нет ничего на Дженни, остается только Конор. Фиона затрясла головой: – Вы этого не сделаете. В ее голосе снова, будто кованая бронза, зазвенела уверенность. Она показалась мне странным подарком, крошечным согревающим огоньком в холодном здании, где я никак не рассчитывал его обрести. Эта женщина, с которой я даже не должен был разговаривать, которая мне даже не нравилась, была во мне уверена. Ей я солгать не мог. – Нет. Не сделаю. – Хорошо. – Кивнув, Фиона устало вздохнула. – Волноваться стоит не о Коноре. Ваша сестра собирается при первой же возможности покончить с собой. Я постарался, чтобы это прозвучало как можно жестче. Я ожидал, что у Фионы будет шок или паника, но она даже не повернула головы. Ее взгляд был устремлен куда-то вдаль по коридору, на выцветшие плакаты, провозглашающие спасительную пользу антибактериального геля для рук. – Пока Дженни в больнице, она ничего с собой не сделает, – сказала Фиона. Она уже все поняла. До меня вдруг дошло, что она, возможно, хочет, чтобы это случилось, что, как и Ричи, считает это актом милосердия или наказания. Или же ее чувства к сестре настолько запутанны, что даже она сама не смогла бы в них разобраться. – Что вы собираетесь делать, когда ее выпишут? – спросил я. – Следить за ней. – Только вы? Круглые сутки? – Я и мама. Она ничего не знает, но считает, что после всего случившегося Дженни может… – Фиона дернула головой и принялась с удвоенным вниманием разглядывать плакаты. – Мы будем за ней следить, – повторила она. – Как долго – год, два, десять? А когда вам нужно будет на работу, а вашей матери – принять душ или вдремнуть? – Возьмем сиделку. – Для начала вам нужно выиграть в лотерею. Вы не интересовались, сколько стоят сиделки? – Если понадобится, мы найдем деньги. – Воспользуетесь страховкой Пэта? (Это заставило ее умолкнуть.) А если Дженни уволит сиделку? Она свободный взрослый человек, и если она не захочет, чтобы за ней присматривали, а мы оба знаем, что так и будет, то вы ни черта не сможете поделать. Молот и наковальня, мисс Рафферти, вы не сможете ее уберечь, если не посадите под замок. – В тюрьме тоже совсем небезопасно. Нет, мы за ней присмотрим. Судя по резкости в голосе, я до нее достучался. – Возможно, вам это удастся – на время. Может, как-нибудь управитесь несколько недель или даже месяцев. Но рано или поздно вы отвлечетесь. Позвонит ваш парень и захочет поболтать, или друзья станут уговаривать вас посидеть в пабе, и вы подумаете: “Только один раз. Ничего же не произойдет, если я пару часов поживу как нормальный человек. Я это заслужила”. Может, вы оставите Дженни в одиночестве всего на минуту. На то, чтобы найти инсектициды или бритвенные лезвия, больше и не надо. Если кто-то всерьез настроен убить себя, он найдет способ. И если это случится по недосмотру, вы будете корить себя до конца жизни. Фиона втянула ладони в рукава пальто. – Чего вы хотите? – спросила она. – Мне нужно, чтобы Конор Бреннан рассказал о событиях той ночи. Я хочу, чтобы вы объяснили ему, что он не просто препятствует отправлению правосудия, а плюет ему в лицо. Он позволяет убийце Пэта, Эммы и Джека остаться безнаказанной. И обрекает Дженни на верную смерть. Сделать то, что сделал Конор в те жуткие минуты паники и ужаса, когда Дженни цеплялась за него окровавленными руками и умоляла, – это одно, но стоять сложа руки и безучастно наблюдать, как любимый человек бросается под автобус, – совсем другое. – Меня он слушать не станет, решит, что я морочу ему голову, но к вам он наверняка прислушается. Уголок рта Фионы дернулся, и на миг ее губы почти сложились в горькую усмешку. – Вы совсем не понимаете Конора, да? Я едва не рассмеялся. – Нет, совершенно не понимаю. – Ему плевать на правосудие, на долг Дженни перед обществом и прочую ерунду. Для него важна только Дженни. Он наверняка понимает, что она собирается сделать. Если он признался вам, то только для того, чтобы дать ей этот шанс. – Рот Фионы снова дернулся. – Меня он, скорее всего, считает эгоисткой, думает, что я пытаюсь ее спасти только для того, чтобы она была рядом. Может, он и прав. Мне все равно. Пытаюсь ее спасти. Она на моей стороне, и мне нужно просто суметь этим воспользоваться. – Тогда скажите ему, что Дженни умерла. Он знает, что ее со дня на день выпишут из больницы, – скажите, что ее отпустили и она воспользовалась первой же возможностью. Если Конору не нужно будет ее защищать, он запросто сможет спасти свою шкуру. Фиона покачала головой: – Нет, он поймет, что я вру. Он знает Дженни. Она бы ни за что… Она непременно оставила бы записку, чтобы его вызволить. Непременно. Мы понизили голоса, словно заговорщики. – Может, тогда убедите Дженни дать официальные показания? Умоляйте ее, давите на чувство вины, говорите про детей, Пэта, Конора – про все, что считаете нужным. Мне это не удалось, но вы… Она продолжала качать головой: – Дженни меня не послушает. А вы бы послушали – на ее месте? Мы оба оглянулись на закрытую дверь. – Не знаю. – Я готов был взорваться от разочарования, на секунду перед глазами встала Дина, грызущая свою руку, но сил на это уже не осталось. – Понятия не имею. – Я не хочу, чтобы она умерла. В голосе Фионы прозвучала надтреснутая хрипотца. Казалось, она вот-вот разрыдается. – Значит, нам нужны улики, – сказал я. – Вы же говорили, что у вас их нет. – Их нет – и на данном этапе уже не будет. – Тогда что же нам делать? – Она прижала пальцы к щекам и смахнула слезы. Я втянул воздух, и будто гремучий, токсичный газ насквозь прожег мои легкие и хлынул в кровь. – На ум приходит только один способ. – Тогда действуйте. Пожалуйста. – Способ плохой. Но в исключительных случаях отчаянные обстоятельства требуют отчаянных мер. – Каких? – Редко – даже очень редко – ключевые улики попадают к нам с черного хода. По каналам, которые нельзя назвать стопроцентно законными. Фиона во все глаза смотрела на меня. Ее щеки были мокрыми от слез, но она уже не плакала.